В пишмашинке стихи, полустёртая лента —было дело, и дело водило студентку,пусть не в ад, а в предбанник его, в кабинеты,чтобы в тех кабинетах продолжить беседы.Мне гэбист на допросе цитировал Бродского.Ничего не видала я более скользкого,чем спокойный гэбист, задушевно и простомне цитировавший: «Ни страны, ни погоста».Дорогие друзья и коллеги-поэты,я бы русский забыла бы только за это,чтоб не знать, как махровый работничек адаувлекается первым пером самиздата.Стол,
два стула. Пикирует муха на лысину.Ощущенье, что высекли, близкое к истине.Было мне восемнадцать бессмысленных лет,было радостно выйти оттуда на свет.
Счастье
Многие зимы вам, многие лета!Я отвалю на гудящий вокзал,в тамбуре жизни зажгу сигарету —эй, суховей, поворачивай вал.Только однажды случится нежданно —сердце припомнит свои берега?Где-то в Америке у океанавсех-всех окликнет душа-пустельга.Мать и отца возле детства на страже,верных друзей из расплывчатых лет,даже того гармониста на пляжес грудью в медалях и шапкой монет.Многое вспомнится. Ухнем с размахув семидесятые – полный прогон:из сухофруктов компота добавкии потихоньку играет гормон.Вспомнится снежное утро с портфелем,с инициалами торба в руке,ввек не забыть, как заклеила клеембелую стрелку на чёрном чулке.Хлебом единым корми нас, о Боже,старую песню играй, гармонист!Счастье всегда – раздувная гармошка,счастьице, счастье, лирический свист.
* * *
«Перестаньте, пожалуйста, ныть!Что вы ноете? Слышат вас дети!Потрудитесь вы тут не курить,лучше медикаменты попейте!Что вы, право, лежите весь деньна диване бесформенным теломи с такой головой набекрень,не служа молодежи примером?»Раздаются всё чаще вокругэти возгласы, полны волненья,от коллег, и друзей, и подруг,министерства здравоохраненья.Позитивный сосед-инвалидс половиною мозга Петренкокостылями мне в стенку стучит,а моя на диване лежити рифмует: «Петренко-говненко».
* * *
Не Герцен ли итог подвёл?Он фразу произнёс чеканно:«Мы вовсе не врачи. Мы – боль!»И умотал в Европу рано.Но слово ведь – не воробей,и на мякине не поймаешь.Глядишь, выходит из дверейнеолитический товарищ.Он исподлобья в мир глядит,как будто в мусорную яму.Так ковыляет инвалидвсегда чуть косо, а не прямо.Ах, Александр Иваныч, гольмы перекатная по свету —стихи, нервишки, алкоголь.Так и живём. Другого нету.
* * *
Так проснуться, чтоб снова рукою коснутьсядорогого, родного лица!Снова в кухне летают тарелки и блюдца,тостер сушит два белых хлебца.Мелет чушь электрическая кофемолка,кофеварка
бурчит. Вьётся дым.Мир задолго до нас и останется долго.Надо жить по законам простым.Повоюем на кухне на полную силу,ты мне слово, а я тебе – дваИ помиримся, кофе попьём. Ну, вспылила.Это счастье и есть? Нет и да.
* * *
В желтизну эмигрантских газетя внесла свою лепту, ей-богу,на последних страницах тех летвдохновенной статьёй некролога.Там, свои поправляя дела,отпевала я чью-нибудь душу,невесёлую службу несла —cорок баксов, и выйдешь наружу.И ещё сочинишь много строк,даже станешь слегка знаменита,но пределом мечты – некрологи покойник, не вяжущий лыка.Борзописец такой же, как я,как умру, то не надо мне стансов,напиши некролог спохмела,напиши некролог в сорок баксов.
* * *
Этой ночью кончились сигареты.Вот иду на улицу – может, кто-тос сигаретой пройдет переулком света.И полночи около переходаошиваюсь, каменную скамейкуобживаю. Время плетётся длинно:фонари и звезды, на батарейкетелефон. Апрельская ночь пустынна.Человек из времени, где проулокозначал прохожего с полувзгляда,улыбаюсь – в куртке нашла окурок!Мне так мало ночью для счастья надо.
* * *
На телеге еду, вверх смотрюсквозь лепные облака на солнцев самом лучшем солнечном краю —может быть, ещё туда вернёмся?Там в большом июне дрозд певучнад зубчатыми колами сада.Память-попрошайка ищет ключ:«Ты не знаешь ли туда возврата?»Хорошо бы провести осмотрогорода, сада старых яблонь,дымом окурить их от щедрот.Ты хоть помнишь запах? Нет, не ладан.От кострища дым валил в луга,дрозд стремглав летел над частоколом.Жизнь прошла, и вся тут недолга —уходя замечу не с укором.
Сергей Королёв /Аугсбург/
Четвертый архив
I
Чертенок седьмого порядка Микитка ловко прихватил Сан Саныча за локоть и потащил вдоль унылых коридоров канцелярии. Полы в здании были выложены старым истертым паркетом. Местами плиток недоставало целиком, местами они были сколоты наполовину. Краска служебного светло-зеленого оттенка шелушилась и обнажала реликтовые слои предыдущего колера. Серая от старости штукатурка осыпалась, стыдливо оставляя толстый слой пыли на подоконниках. Адская канцелярия была местом обжитым, по-домашнему уютным, однако здесь добрую тысячу лет шел ремонт, на завершение которого уже никто не надеялся.
Микитка, долговязый черт с облезлым, праздно болтающимся хвостом и прыщавой физиономией, чем-то походил на гимназиста-переростка.
– Какие люди хаживали по этим коридорам, какие люди!.. – тараторил он. – Один Ошо чего стоил!.. Мощный был старик! Направо, пожалуйста.
Сан Саныч повернул направо. Из ближайшего кабинета раздался рык и повалили клубы дыма.
– Фаина Иннокентьевна, сколько раз можно повторять, здесь не институт благородных девиц! На работу будьте любезны являться голой! – ревел демон-полуволк и судорожно чесал задней лапой за ухом. – Вы же не по блату сюда попали! У вас в лучшие времена, помимо мужа, до трех любовников водилось! Это не считая мелких связей без видимой сексуальной ориентации. Кого вы стесняетесь?