Крещение огнем. «Небесная правда» «сталинских соколов» (сборник)
Шрифт:
Осипова и Носова порадовали высокая оценка вылета командиром и поведение людей, но не удовлетворили.
И они, садясь снова в самолет, договорились, что вечером они честно расскажут друг другу все, что чувствовали и как реагировали.
Второй вылет и новое волнение, новые особенности, новое «я» и новое «мы».
Первый вылет был трудным. Он таил в себе много неизвестного. Но у него имелись и свои преимущества, потому что первого налета враги не всегда ждут, и поэтому у командира в резерве внезапность как главное условие успеха. А сейчас Русанов вел своих людей
На самолете все было в порядке. И Русанов прислушивался к себе, к своему состоянию, к своему волнению. Старался справиться со своей возбужденностью, но, видимо, это было непросто – волнение не проходило. Он был верен своему принципу – зря не рисковать, и сейчас «девятка» низко неслась над перелесками и полями. Желто-зеленые пятна земли с паутиной дорог и дорожек, вспыхивая у горизонта в горячем мареве миража, быстро летели под самолет, вырастая до реальных размеров, и сразу исчезали под крылом. В его мысли вклинился голос штурмана эскадрильи:
– Командир, обойдем городок стороной, чтобы не пугать жителей.
– Добро…
Русанов начал разворот; из-под левого крыла земля ушла вниз, горизонт косо перечеркнул лобовое стекло фонаря и поплыл налево.
Разворот закончился, и земля опять полетела прямо под моторный капот.
Наконец показалась война. Он увидел пыль, пожары и большие полосы серого, черного и коричневого неба. Там люди убивали друг друга, но делали они это с разными целями: одни были на своей земле и защищались, а другие, ворвавшись в чужой дом, были истинными бандитами.
…Эскадрилья находилась над полем боя, но бомбить здесь было нельзя. Сражающиеся стороны тесно сошлись друг с другом, можно было ошибиться.
Эскадрилья легла в правый разворот, а земля каруселью пошла влево.
И сразу впереди появились грязно-серые хлопья зенитных разрывов, которые стремительно неслись навстречу группе.
Самолеты прошли огневую завесу, и Русанов увидел вражескую колонну, подходящую к линии фронта.
– Штурман, вывожу тебя прямо на войска. Смотри в прицел… Разворот закончил.
– Еще три градуса вправо!.. Так. Хорошо. Открыл люки… Еще градус вправо. Хорошо!.. Бомбы.
Комэск глубоко вздохнул, оторвал взгляд от приборов и теперь, плавно уводя эскадрилью от разрывов зенитных снарядов в сторону, стал быстро осматриваться кругом. Убедившись, что истребителей врага не видно, а все самолеты в группе на положенных им местах, он дважды качнул свой самолет вправо и посмотрел на левое звено. Звено приняло команду и стало переходить на правую сторону строя. Когда оно скрылось под самолетом Осипова, комэск начал крутой левый разворот, чтобы зайти на штурмовку той же колонны, которую только что бомбил. В этом он видел определенную целесообразность: во-первых, там сейчас есть потери и поэтому определенная паника, во-вторых, можно посмотреть, куда упали бомбы.
Быстро развернув свое звено на двести градусов, спросил:
– Николаич! Как там сзади?
–
– Добро! Сейчас пойдем в пикирование.
Но немцы уже приготовились к встрече. Между войсками врага и самолетами стояла в небе огневая завеса. И Русанову пришлось снова идти сквозь огонь.
Он попытался увидеть зенитки, но не нашел, откуда они вели огонь. Выругался по этому поводу вслух, а потом сказал штурману:
– Ныряем под разрывы!
– Давай, давай, сзади нормально!..
Начал разворот на цель и, отдав ручку от себя, увел свое звено вниз. А когда проскочил рубеж огня, понял, что бьют откуда-то сбоку.
Поймал в прицел стоящие близко одна к другой машины и, нажимая на гашетки пулеметов, спросил:
– Как там?
– Одно звено проскочило. Идет левее. Второе тоже. Еще левее.
– Добро. Выводим из атаки.
– Ах, мать их поперек дороги! Командир! Кого-то сбили из левого звена. Смотри слева.
Русанов оглянулся, и сердце его тревожно и судорожно сжалось. Су-2, объятый пламенем, вращаясь через крыло, пологой траекторией шел к земле.
– Смотри за воздухом. Может быть, истребители?
– Смотрю, но кругом чисто.
Комэск еще раз оглянулся назад, и в это время над лесом сначала поднялся столб огня, а потом черный траурный тюльпан дыма.
Никто не выпрыгнул.
В эскадрилье стало на один экипаж и самолет меньше.
Еще полторы минуты полета на малой высоте, когда, возможно, по тебе стреляют из пехотного оружия, и восемь самолетов вышли на свою территорию.
…Командир угрюмо насупился и молча выполнял положенную работу, думая о первой командирской потере.
Он мысленно представил состояние молодежи, которая впервые видела, что в боевом полете может быть и так. До этого момента этот элемент войны они представляли чисто теоретически. А теперь у каждого своя печаль и свои слезы, свой страх и свои сомнения. Но он был уверен, что, пройдя через них, молодежь будет только сильнее.
Русанов еще раз вспомнил свои действия над целью в первом и втором заходах и не нашел в них каких-то просчетов и ошибок. Разве что повторение его маневра звеньями при штурмовке позволило зенитчикам осмысленнее вести огонь. Но этот элемент атаки неизбежный. Самое плохое было в том, что не видно было, откуда велся по ним огонь.
Осмотрел идущих в группе, и снова иглой виноватости кольнуло сердце. Видать, сердце командира на смерть подчиненных в бою отзывается болью дважды: первый раз как человека, а второй раз как начальника. И от этого ему вдвойне больно и трижды тяжело, так как любая потеря всяким рассматривается через призму собственной совести, через суд твоих подчиненных и старших начальников.
Но Русанов и люди, идущие рядом с ним, еще не знали, что дома, на фронтовом аэродроме, их ждут новые моральные тяготы и новые печали: из четырех эскадрилий, ушедших на выполнение задания, только одна прилетела обратно без потерь. Позже, правда, выяснилось, что не вернувшиеся с боевого задания погибли не все.