Крещение тюркоса
Шрифт:
Вскоре тревога немцев сменяется яростью.
Полковник, поняв, что имеет дело всего лишь с одиночкой, впал в бешенство оттого, что ему противостоит столь слабый противник, безжалостно выкашивающий первые ряды пруссаков, и решил немедленно с ним покончить.
Он приказывает вести залповый огонь.
Стреляют одновременно пятьсот винтовок.
Пули свистят
Слабый звук единичного выстрела тюркоса отвечает на гром залпового огня, как невиданная и дерзкая бравада.
Еще один пруссак падает на дорогу.
В отчаянии полковник прибегает к крайней мере. Раз этот солдат-одиночка ведет себя как целая воинская часть, его будут атаковать так же, по правилам военного искусства.
— Пятьдесят солдат на левый фланг… пятьдесят — на правый… двадцать пять — в центр!
Приказ исполняется с поразительной точностью, отличающей вообще все операции немецкой армии.
Сто двадцать пять солдат устремляются через лес, чтобы окружить тюркоса с трех сторон. Четвертая сторона остается свободной.
Через этот проход тюркос мог бы попытаться спастись. Но он не хочет отступать.
Вскоре прусские стрелки открывают огонь.
Чувствуя, что все потеряно, тюркос испускает вопль, и в ответ на этот вызов пруссаки орут «ура!».
Пуля тяжело ранит тюркоса в правую руку. Левой рукой он заряжает винтовку и стреляет по плотной группе немцев.
Пораженные пруссаки отвечают поспешной стрельбой, но их пули летят мимо цели.
Не обращая внимания на боль, истекая кровью, собрав последние силы, чтобы неприятель дорого заплатил за его жизнь, тюркос с трудом прилаживает к плечу оружие и нажимает на курок.
Пули так и свистят вокруг, не задевая его, ибо прусские стрелки, как это всегда бывает в подобных случаях, целятся плохо.
А тюркос, у которого холодная ярость сочетается с потрясающим хладнокровием, тремя выстрелами
Пруссаки подошли уже так близко, что слышны их голоса.
Несмотря на обуявший его гнев, немецкий офицер при виде этого героя испытывает невольное чувство восхищения.
— Сдавайтесь, храбрый солдат! — кричит он с тем уважением, которое отвага всегда вызывает у честного противника.
Тюркос отвечает:
— Нет!
Весь израненный, разъяренный, величественный, с налитыми кровью глазами, с судорожно подергивающимся лицом, он скрежещет зубами, а затем разражается хохотом, напоминающим рычание.
Он наполовину высовывается из укрытия, делает угрожающий жест искалеченной рукой, потрясает винтовкой, пытается стрелять по основной части полка…
— Огонь! — командует офицер.
Тюркос, изрешеченный пулями, падает в яму и замирает неподвижно, сраженный наповал!
…Полк, остановленный на три четверти часа, снова двигается вперед.
Проходя мимо трупа тюркоса, чьи открытые большие глаза, кажется, продолжают угрожать, немецкий полковник салютует ему саблей и приказывает солдатам взять на караул. Этим жестом он повышал свой престиж, отдавая воинские почести умершему солдату противника, который выполнил… более чем выполнил свой долг.
Чьи-то благочестивые руки подобрали останки неизвестного героя и похоронили его. Комитет помощи раненым военнослужащим департамента Луаре воздвиг ему памятник, на котором высечены проникновенные строки, напоминающие об этой подлинной волнующей истории:
«Здесь 5 декабря 1870 года
пал, защищая отечество,
ТЮРКОС.
В одиночку, пятью выстрелами
он остановил прусский полк,
и, хотя был ранен в правую руку,
выстрелил еще четыре раза,
затем пал под градом пуль.
ГЕРОИЗМ — ЭТО КРЕЩЕНИЕ.
Да будет с ним милость Божия».