Крест командора (Мальтийская головоломка)

Александрова Наталья Николаевна

– Я так понимаю, что это Афганистан, – заговорила Глафира. – По годам подходит, уж больно Николай молодой. Тут видишь, как получилось… За несколько дней до того, как утонуть, Николай уборку у себя в комнате делал. Бумаги какие-то разбирал, сам подметал и даже пыль вытер. Теперь-то я понимаю, что он в порядок все приводил, потому что надумал смерть свою инсценировать. А тогда приходит он со свертком на кухню и говорит: «Сожги, Глафира, в печке». Вечером спрашивает: «Сожгла?» – «Угу, – говорю, – сожгла», а сама его сверток в сторонку отложила, поскольку печка и так бумажного сору полна была. А уж после того, как пропал он, поглядела в пакет. Там газеты

были старые, ведомости какие-то, письма и вот эта фотка. Ну я и оставила на память, потому что у Николая никаких фотографий не было, он сниматься отчего-то не любил… А сейчас подумала – раз ты ко мне по-хорошему, то и я к тебе по-человечески. Ты ведь могла меня вчера на улицу выгнать, а все ж приютила, ночлег дала, стол накрыла. И ты уж меня извини, если что не так…

Глафира пошла в комнату собираться, а Полина уставилась на снимок. На нем не было никакой подписи, никаких имен или инициалов, никакой даты.

Ночью Полина не спала, хотя теперь ей никто не мешал. В квартире стояла могильная тишина, даже с улицы не доносилось никаких звуков.

Спать не давали тяжкие думы. Слишком многое узнала сегодня Полина о себе. Надо же, она-то считала Серегина своим родным отцом! Любила его, искала утешения после смерти матери только у него – больше у них никого не было.

Полина плохо помнила первый год после смерти мамы. Кажется, она пошла в школу, папа много работал, а заботы о девочке взяла на себя соседка исключительно по доброте душевной. Полина очень скучала по маме, раньше ведь они почти все время были вместе. Если бы хоть иногда папа брал свою дочку на колени и разговаривал с ней о прежних днях, если бы рассматривал с ней вместе книжки с красивыми картинками, если бы интересовался успехами в школе! Соседка, тетя Настя, была женщина простая, тоже особенно не вникала в переживания семилетнего ребенка. Спасибо, что накормит, и обстирает, и в школу проводит, а вечером спать уложит и посидит рядом, чтобы девочке не было страшно одной в пустой темной комнате.

– Жениться мужику надо… – судачили соседки во дворе, – не дело это – дом без хозяйки…

И через некоторое время стала захаживать к ним Валентина. Полине она не нравилась – сама вроде ласковая, голос сладкий, приторный, а глаза равнодушные, пустые. Волосы завиты «мелким бесом», как говорила тетя Настя, руки всегда потные, липкие, а пальцы толстые, как любительские сардельки. У мамы пальцы были тонкие, ногти красивые. И колец она никогда не носила, а Валентина понацепит всяких-разных… однажды Полину чуть до крови не расцарапала. И пахло от нее духами так сильно, что чихнуть хотелось. Платья всегда яркие, цветы на них крупные, так что в глазах рябит.

К чаю приносила Валентина торт, такой же приторный, как сама, или пирожки. Полина представляла, как она касается теста своими липкими пальцами, и есть пирожки не хотела. Но мама учила ее прилично вести себя за столом, не отказываться и говорить «спасибо», и девочка привычно поступала так. Валентина даже подарки ей покупала – заколки дешевенькие, резинки для волос, всякую дребедень. На ночь Валентина никогда не оставалась. Очевидно, отец стеснялся семилетней дочери – дети ведь все понимают.

Прошел год после смерти мамы, и вот Серегин, которого Полина и сейчас в мыслях по привычке называла отцом, сказал как-то, смущенно отведя глаза в сторону:

– Ну, Поля, вот Валентина теперь будет твоей мамой.

Полина убежала к тете Насте и долго плакала там на старом диване с продавленными пружинами. Ей было жалко маму –

такую красивую и молодую, жалко Валентину – разве сумеет она быть мамой? Разве такие мамы бывают?

Так и зажили. Валентина после замужества очень изменилась. Исчезли пестрые платья и ярко-красная помада. И мелкая «химия» на голове тоже исчезла. Теперь Валентина расхаживала по дому в вылинявшем ситцевом халате и целыми днями ворчала, что порядка нет и как люди могли жить в такой грязи. Тетя Настя в подобных случаях обидчиво поджимала губы и уходила к себе.

Сергей после женитьбы выглядел не слишком счастливым. Он как-то сразу постарел, говорил тихим виноватым голосом, в глаза никому не смотрел. На стадион по выходным они больше не ходили – вместо футбола практичная Валентина приспособила мужа к домашнему хозяйству. Она быстро усвоила манеру покрикивать на него при людях и называла в разговорах не по имени, а «мой». Полину же и вовсе никак не называла. Да и Полина никак к ней не обращалась, хоть папа велел ей звать Валентину мамой.

Через год Валентина сильно располнела и подурнела. Лицо у нее пошло неровными коричневыми пятнами, губы выворотило, как у негра. И тетя Настя объяснила Полине, что у них в семье ожидается прибавление семейства.

И правда, через два месяца Валентина родила близнецов – Мишку и Гришку.

И снова переменилась. Если раньше, собираясь выйти замуж за Серегина, она притворялась ласковой и приятной, жалела на словах сиротку Полину, даже пекла пироги, а потом, добившись своего, стала к Полине совершенно равнодушной – просто не замечала ее существования, то теперь все сказки про злую мачеху и несчастную падчерицу стали для девочки явью.

Валентина шипела на нее, называла неуклюжей лентяйкой, загружала домашней работой, жаловалась соседкам на ее грубость и нелюдимость. К тому времени тетя Настя уехала в большой город к дочери нянчить внуков, остальные соседки не слишком интересовались их семейной жизнью. Валентина была хоть и небольшого ума, но по-житейски хитра – сумела ведь женить на себе Сергея, притворившись славной и заботливой. Так и сейчас, она никогда не кричала и не ругала Полину при посторонних. И никогда ее не била – останутся синяки, кто-то заметит, и пойдет гулять молва, что сиротку обижают. Зато жужжала и жужжала мужу в уши про то, какая Полина неблагодарная и неласковая, как она, Валентина, к ней всей душой, а девчонка норовит нагрубить и от работы домашней отлынивает, вот уж не в отца пошла…

И добилась своего, заставила Сергея проговориться, что Полина ему неродная дочь. В тот день девочка вернулась пораньше из кружка по рисованию – учительница заболела, их и отпустили. Близнецы были еще в садике, а Валентина с Сергеем скандалили злым шепотом.

– Ну и дурак же ты был, ну и идиот! – шипела Валентина. – Надо же было на такое согласиться! Вот теперь придется до восемнадцати лет тянуть чужого ребенка…

– Замолчи! – закричал Сергей и выскочил из комнаты. – А, Поля, ты что так рано сегодня?

Валентина зыркнула на падчерицу злыми глазами и прикусила язык. Но с тех пор смотрела на Полину с открытой ненавистью. Сергей все больше времени проводил вне дома, от него стало попахивать спиртным, Полине в глаза он смотреть и не пытался.

Теперь-то Полина понимала, что мачеха с ума сходила от бессильной злобы. Сергей, женившись на маме, удочерил Полину по закону. И теперь ничего нельзя было сделать, ведь удочеренный ребенок имеет все права, так что ни в детский дом, ни в интернат Полину не взяли бы.