Крест на башне
Шрифт:
Отзывалась наша нежданная гостья на имя Татьяна, по поводу же фамилии изволила отшутиться — не Ларина!
Банкет проводился в «штабной» палатке, еще недавно бывшей приснопамятным тентом от «тяни-толкая». Двадцать два человека и сымпровизированный из пары досок и какого-то сельхозагрегата стол уместились в ней без труда, а вот с сиденьями вышла недоработка: настоящих стульев, даже с учетом обнаруженной в одном из сараев колченогой табуретки, насчитывалось лишь четыре. И достались они, как нетрудно догадаться, старшим по званию, сиречь: капитану Ерофееву, прекрасной даме, Игорю и еще одному штабс-капитану, командиру звена
Рассаживались мы в стратегически спланированном порядке, — то есть старательно перемешав пехоту с летчиками. Моими соседями при этом оказались улыбчивый Юра-Гонщик и борттехник с аэровагона, подпоручик Леонид Вениаминов, который, впрочем, почти сразу же пресек мои попытки придерживаться правил этикета, сообщив, что, как и Юрий, предпочитает обращение «по прозванию», в смысле, — по позывному. Оный позывной был вышит у него над левым нагрудным карманом комбеза в виде соответствующего рисунка, и мне оставалось лишь гадать, каким образом почти двухметрового помора могли наградить столь лирично звучащим именованием — Маргаритка.
Первый тост от хозяев Ерофеев, разумеется, провозгласил «за дам», затем последовал «традиционный набор»… после четвертого коньяк закончился, но, прежде чем комбат успел отдать соответствующую команду вестовым, гости многозначительно зазвенели, — и на столе одна за другой начали материализовываться запотевшие квадратные бутыли.
Дальше пошло веселее… и быстрее, — если коньяком стоило наслаждаться, то теперь надо пить, как говорил в таких случаях старик Гораций.
Зазвенела принесенная Беляевым и немедленно узурпированная Волконским гитара, начались рокировки местами. Неожиданно я обнаружил, что участники банкета довольно четко разделились на две группы. Полюсом первой служила, естественно, зеленоглазая турболетчица. На противоположном же конце стола потихоньку сгруппировались ее собратья по небу, ехидно поглядывающие на исполняющих «брачный танец павлина» пехотинцев, за исключением меня, Вадима и Никанорова, пожилого прапорщика-смоленца, которым адресовались взгляды понимающе-одобрительные и реплики: «Ты, Вадимыч… правильный… давай еще по одной».
Сидящий справа Гонщик пил, как и я сам, мало, большую же часть времени просто сидел, подперев щеку, и глядел на что-то видимое лишь ему одному… и уже не улыбался.
Маргаритка же для человека его габаритов захмелел на удивление быстро. И, активно иллюстрируя свои слова взмахами вилки, принялся излагать эпопею своего первого боевого вылета, когда их аэровагон, потеряв в низкой облачности ведущего, выпал из марева где-то… где-то, а пилот, — ускоренный выпуск, ты ж понимаешь, — жертва аборта, у него даже права на самостоятельный выбор места посадки не было, ну и штурман не лучше… представляешь, нас трое на борту — и все трое имеют свое персональное мнение на тему: куда эта чертова жестянка летит!
…то есть всякое бывало, но чтоб летящий коптер на мине подорвался…
…едва-едва взлетели и дотянули — на грани прогара турбин…
…тогда сработали «дым-огонь» — мы врезали ракетами, а уже по облаку отбомбились «туши»…
…пришлось пожертвовать свой НЗ, — ну, понимашь, брагу я в землянке потихоньку…
…в итоге мы прикинули, —
Кажется, я все-таки тоже немного опьянел, — по крайней мере речь собеседника доходила до сознания лишь отдельными осмысленными фрагментами, остальное же сливалось в сплошное бу-бу-бу на заднем фоне.
Затем в моих воспоминаниях о том вечере наличествует провал длительностью примерно в час, а дальше вновь идет совершенно четкая картинка: Юра-Гонщик, все так же опершись на локоть, глядит тоскливо-погасшим взглядом куда-то поверх моего плеча и, упорно именуя меня по имени-отчеству, тихо говорит… видите ли, Николай Карлович, до того дня я не убил ни одного человека. Серьезно… хотя на счету уже было четыре десятка боевых вылетов… штурмовки, — но я стрелял не по людям, а по целям! Они были далеко, — игрушечные коробочки… с которых башню при удачном попадании срывало… вспыхивали, как спички. А его лицо я разглядел отчетливо… сквозь дымку ракетного залпа!
Удивительно, — но на гитаре в тот момент играл Игорь. Наш ротный, как выясняется, владел сим искусством не хуже Волконского… а, пожалуй, что и лучше, ибо Николай обычно играл лишь на аккордах. И голос у моего друга оказался на удивление чистым и сильным… а со второй строки к нему присоединилась девушка и дальше они пели уже дуэтом… и выходило у них это просто чертовски здорово.
Я еще тогда подумал, что они: Игорь и Таня, — вместе были бы очень красивой парой… в самом деле…
А потом сообразил, что пить все-таки надо было меньше.
Утром следующего дня, когда мы со штабс-капитаном Овечкиным, героически пытаясь игнорировать ноющие виски, лениво перебрасывались исчерканными листиками «типовая схема высадки номер сякой-то…», в палаточном проеме неожиданно возникла голова унтера Петренко, который отчего-то шепотом сообщил, что его хлопцы спиймалы у суседнему лисе дуже гарного птаха. Причем сей «гарный птах» не стал звать адвоката или угрожать страшными карами всего социал-интернационалистического пантеона, а заявил разведчикам, что желает видеть ихнего командира, — для беседы на предмет вступления в ряды доблестной Армии Возрождения России.
Нельзя сказать, что нам так уж редко приходилось принимать добровольцев. Чаще всего это были перебежчики от синих, из числа насильно мобилизованных, чуть реже — беженцы с той же стороны… порой приходилось отсылать домой юнцов, перечитавшихся опусов господина Голикова, — одного такого вихрастого Кибальчиша целых два раза, и сильно подозреваю, что в третий он попросту выбрал другой участок фронта. Однако столь колоритной личности, каковую являл вошедший следом за унтером, нам до сего дня встречать не доводилось.
Персонаж сей, казалось, сошел прямиком с иллюстраций к детскому изданию Фенимора Купера, с той лишь разницей, что знаменитый длинный карабин заменила потертая снайперская «мосинка».
Представился он Джоном Спрегью, сопроводив эти слова привычной американской улыбкой, выглядевшей сейчас, с многочисленными щербинами на местах выбитых зубов, несколько жутковато. И добавил, что русские друзья всегда звали его просто Янки, к чему он в итоге привык — ведь он и в самом деле самый натуральный янки, и даже в самом деле из Коннектикута.