Крест на моей ладони
Шрифт:
— Нинка, ты чего? — бормочет оглушённая моим воплем Агеева.
— Не в голову, — говорю я. — В сердце. Тогда можно вызвать некромансеров и сделать зомбаков.
— Кого?! — бригадир смотрит на меня с таким изумлением, что я на несколько мгновений теряюсь. Зомбак в Троедворье — дело совершенно обычное, здесь их четверть населения. В нашей бригаде тоже есть семеро зомбаков разных рас.
Ничего общего с героями соответствующих ужастиков реальные зомбаки не имеют.
— Озомбачка возможна, — объясняю я бригадиру общеизвестную истину, — только если головной мозг сохранен или повреждён не более, чем на десять процентов. Иначе никакого возрождения не получится. Ведь стопроцентно регенерировать способно только тело, а мозг слишком сложный для этого орган.
Агеева испуганно охает и опускает пистолет.
— Я не подумала, — виновато говорит она.
— Да на кой чёрт их вообще зомбачить? — отвечает бригадир. — Они все подлежат ликвидации как нарушители инфернального перемирия.
— Нет, — отрезаю я. — Их драку надо было остановить. Нарушителей наказать. Это мы сделали. Но теперь всех тех, кого можно вернуть к жизни, необходимо спасти. Свою кару за преступление они уже получили. Смертью исправить ничего нельзя. Исправлять ошибки могут только живые. И только живые могут убедить живых, что нарушать инфернальное перемирие нельзя. Мертвецы бесполезны. Казнь замечают лишь в мирное время, а на войне она не видна. Ведь у смерти в бою и казни результат один и тот же — труп. Идёт война, и трупов очень много. Поэтому на смерть от казни никто не обратит ни малейшего внимания. Никто ничего не поймёт, и нарушения инфернальных перемирий будут продолжаться. Но зомбаки смогут объяснить, что так делать нельзя, потому что будет больно и страшно как сами нарушителям, так и другим людям.
Бригадир смеётся.
— Придёт же в голову такая чушь, — презрительно говорит ему первый зам.
— Да ладно тебе, — с добродушным снисхождением отвечает бригадир, — у девчонки это ведь первые трупы в жизни. Вот и заистерила. После первого раза у всех людей истерики бывают: кто орёт, кто блюёт, кто в небо палить начинает. Ничего, сейчас мы ей стопаря нальём, в хороший ночной клуб на мужской стриптиз сводим, — очувствуется. Привыкнет. — И цыкает на Ленку: — Чего застыла, Агеева? Добивай эту падаль и вызови чистильщиков, пусть жмуров уберут. А некромансеры тут и на хрен не нужны.
У меня в груди как будто граната взрывается, такая захлёстывает ярость. Осколки тупого, сковывавшего тело напряжения разлетаются во все стороны, безнадёжное оцепенение исчезает без следа, сразу всё становится легко и понятно. Я всаживаю короткую очередь бригадиру в живот. Броники у нас хорошие, но с двух метров АКС прошивает его как бумажный лист. Ещё по очереди в брюхо замам.
— Вам и теперь некромансеры не нужны? — спрашиваю я.
Бригадир смотрит на меня с ужасом и неверием в происходящее. А я впервые со дня службы в наказательном подразделении вижу его самого, — раньше он был лишь безликой фигурой в камуфляжке. Симпатичный башкир лет тридцати с весёлыми глазами цвета гречишного мёда. Но сейчас в них только страх и боль обречённого на напрасную смерть людя. Рядом корчатся его замы, светловолосый голубоглазый
— Агеева, — негромко, но твёрдо приказываю я, — вызывай некромансеров. И наших, и дворовых. Работы сегодня хватит им всем. Чистильщиков тоже вызывай. Логинов, Суюркулов, аккуратно добейте всех раненых. Начальство тоже, нечего им зря мучиться. Остальным наладить автотранспортный портал с четырьмя входами.
Придавленные невероятностью происходящего, бойцы подчиняются.
Через десять минут появляются некромансеры. Одеты они в форму по образцу врачей «скорой помощи». Шустро погрузили пригодных к возрождению мертвецов по реанимационным спецмашинам и понеслись в город. Уже не через портал, такой расход магии Троедворье позволить себе не может, а по шоссейке. Прочими трупами, равно как и ликвидацией других последствий боя, занялись чистильщики.
Мне в затылок упирается пистолетный ствол.
— Оружие на землю, — приказывает Логинов. Агеева и Суюркулов держат меня под прицелами АКС. Одно лишнее движение, и я стану куском мяса, которому никакая озомбачка не поможет. Я бросаю автомат на асфальт, вслед за ним — ножи, пистолет, талисманы и прочие убивальные приспособления. Логинов сковывает мне запястья наручниками. Тычком пистолета направляет к нашему фургону. Там есть загородка для перевозки особо важных преступников, которых не доверяют обычному трибунальному конвою.
Маленькая арестантская комната при Судебном зале Совета Равновесия обставлена предельно скупо: литая тёмно-зелёная кушетка из прочного пластика — ножки вцементированы в пол, и плоский белый плафон на высоченном потолке. Больше ничего нет, одни голые бетонные стены.
Через полчаса начнётся трибунал. Страшно мне так, что ломит кости и мутится в глазах. Приговор возможен только один — пуля в затылок. Я скрючиваюсь в клубочек на кушетке и тихо вою от безнадёжности. Я не хочу умирать! Жить, как же я хочу жить!
А придётся умереть. Просить о снисхождении я не буду.
Не смогу.
Щёлкает замок, я в страхе соскакиваю с кушетки — это за мной.
В камеру входят Вероника и Беркутова. Под ручку. Да они ведь подружиться успели! Не хилая компания. Объединить тёмного и светлого может только инферно — тогда сразу становится не до идеологических распрей. Но во всём волшебном мире нет ничего такого, что могло бы объединить старшего ранговика и вампира. И, тем не менее, они подружились.
— Хорса, у нас мало времени, — говорит Беркутова. — Сейчас начнётся заседание. Я подала заявление о замене. И прошу тебя — не отказывай мне в этом праве. Люцин правду сказал: если тебе отдают жизнь, отвергать её нельзя. Это слишком жестоко.
— Людмила Николаевна, вы в курсе, что я наказательница?
— А я — убийца собственных детей, — говорит магиня.
Ответить мне нечего, потому что это правда. Но и принять её жертву тоже не могу. Неправильно это.
— Ты должна согласиться, — сказала Вероника. — Я тоже подала заявку. У трибунала будет выбор.
— Ты? Но почему? — только и могу выговорить я.
— Должок за мной, начертательница, — объясняет вампирка. — За путь Света.
— Была начертательница, а стала палачка.