Крест поэта
Шрифт:
Мать и отец постарели. Брат погиб на войне. Кто у него еще, кроме любимой Симы? Да, любить ее, живя дома, — одно, а, кайля колымские мерзлоты, — иное. Что, кроме Симы, есть у него? Ладный дом порушила кровавая свора, ненавидящая русский народ. Порушила, как порушила дом Сергея Есенина и дом Павла Васильева, русские гнезда...
Борис пишет милой Симе, Серафиме, загнанный доносами и прокурорскими решениями под колымский полярный ветер. Этот острожный ветер не дает подняться на ноги целому народу и целым народам. Ручьев потерял, отобрали у него отца и мать, избу колыбельную, брата фашистская пуля успокоила: Но — мало,
И свою, созданную любовью и молодостью, семью теряет Борис Ручьев — отбирают у него преступники, завладевшие “законными правами”, христопродавцы, пожирающие русское достоинство и русскую свободу. И легко ли противостоять Серафиме, нежной Симе, противостоять казни тельному расистскому ритуалу? Колыма одолеет и верность, и нежность, и проклятие Симы.
Борис Ручьев пишет ей из лагеря осторожно, не обидеть бы, прощает заранее ее возможные смятения и проступки... Разве холуй, человек, тронутый слабостями непорядочности, напишет подобное? Нравственность и терпение, вековая наша мудрость питает слово и раздумия поэта.
КАМЕНСКИХ С. И.
21/IV-45r.
Родная моя Сима!
Наконец-то письмо твое добрело и до меня. И как ни радостно мне после стольких лет неизвестности узнать, что ты жива и здорова, все же горько сознавать неясность кое-каких обстоятельств. Почему ты уже не Ручьева? Почему ты однажды оборвала переписку не только со мной и даже с моими стариками, которые полюбили тебя, как родную дочь? Почему ты в письме так сдержанна и неуверенна?
Извини, что я спрашиваю об этом. Как бы я ни любил тебя и где бы ни был, я не позволю себе насильно навязывать свою судьбу и претензии на законное и обязательное супружеское внимание. И если что-нибудь связывает тебя, или если время и жизнь настолько отдалили тебя, что трудно быть душевно близкой и родной, — скажи об этом прямо.
Может быть, я напрасно слишком придирчив. Допускаю и это. Но пусть лучше я один буду повинен в этом старческом грехе, чем оба мы в том, что допустили ложь в отношениях друг к другу, ибо она окончательно и наверняка разъединит нас, а это было бы все-таки больно.
Окончила ли ты институт? Где работаешь сейчас? Где твои братья и родные?
О моей жизни тебе уже, по-видимому, известно все из маминых писем. К тому, что знает она, добавить ничего не могу. Перед тобою, как говорится, чист, потому что любил и уважал все эти годы только одну тебя, верил тебе, помнил о тебе даже в такие минуты, когда трудно о чем-нибудь помнить. И хотя случалось так, что твоих фотографий давно не осталось у меня, я все-таки хранил тебя в памяти такой, какая ты есть, в чем убедила карточка, полученная мной сегодня. Живу я почти там же, где жил. Физически возмужал и окреп, хотя и перенес кое-какие болезни, даже сепсис. Вот, кажется, и все, что я могу сказать про себя. Тобой самой, очевидно, не раз пережито это — переживаемое мною сегодня чувство незначительности всего, что относится лично к своей жизни, и, напротив, глубокого интереса ко всему, что касается тебя. Но что поделаешь, если сам я этого интереса утолить не могу, а ты необычайно
По-прежнему все мои стремления сводятся к тому, чтобы как можно скорее приблизить возможность нашей встречи с тобой в самом близком будущем. Кстати, мысль о нем не вызывает у меня ни смущения, ни растерянности. На Севере получил я закалку, опыт, знания и чувство силы в работе — были бы подходящие условия, а главное — свободное время.
Вот, пожалуй, пока и все. За карточку спасибо, страшно хотелось бы отблагодарить тем же, но пока не могу, нет возможности.
Очень прошу тебя не забывать моих стариков. Они очень много пережили за последние годы. На фронте погиб мой брат Всеволод, и я остался у них единственным сыном.
Тебя они очень любят, считают частью меня, и твои письма также радовали бы их одинокую старость.
Кланяюсь Любови Кирилловне, Николаю, Виктору и всем родным.
Твой Борис.
Пиши мне по адресу: пос. Хандыга Якутской АССР АДЭУ.
Сердце не обманешь. Честный узник острее и больнее слышит измену или равнодушие, покаяние или забвение... И опять — осторожность и глубина чувства, опять — закаленное гордыми трагическим одиночеством достоинство.
КАМЕНСКИХ С. И.
30/Х11 — 46 г.
Здравствуй, Сима!
Почему от тебя целый год нет никаких вестей? Жива ли ты в конце-то концов? Или опять “новые семейные обстоятельства” окончательно отдалили тебя? Если так, очень прошу сообщить мне, по возможности, откровенней. Дело в том, что новый, 47-й год будет последним годом моего пребывания на Колыме, и мне приходится совершенно реально подумать о возвращении на материк. Таким образом, мне очень важно знать, осталось ли между нами хоть что-нибудь прежнее и стоит ли стараться возвращаться именно к тебе, добиваться встречи с тобой. Я не сомневался бы в этом, не будь этого последнего годичного перерыва переписки. А собственный опыт вынуждает предполагать, что проходит этот перерыв не просто из-за почтовой неаккуратности, а из каких-то более глубоких причин, по всей вероятности, зависящих от тебя.
Что касается меня, то я не переставал более или менее регулярно посылать тебе письма, чаще же всего телеграммы, и по ним ты можешь судить, что в моих отношениях к тебе ничего не менялось.
Очень прошу, сообщи о себе правдиво все, что интересует меня.
Поздравляю с Новым годом. О себе рассказывать нет никакого настроения, так как не уверен в надобности этого.
Твой Борис.
Хабаровский край, г. Магадан, пос. Адыгалах. Почт. ящик 26153. Б. Ручьеву.
И письма Бориса Ручьева Якову Вохменцеву, другу и поэту, полны той же душевной простоты и верности. Ни суеты, ни навязчивого стенания, но — с мужской нерядовою сдержанностью.
Пишет — освобожденный. Пишет — ссыльный. Поборовший казнь поэт...
ВОХМЕНЦЕВУ Я. Т.
24 мая 1956 г.
Здравствуй, дорогой Яша!
Не знаю, дойдет мое письмо до тебя, пишу наугад, без указания точного адреса. На днях читал рецензию в “Новом мире” на твою новую книжку стихов, изданную Челябгизом. Ну, думаю, жив Яков и жив в Челябе, а не где-нибудь. Недавно где-то слышал, что Василий Николаевич умер. Правда это или нет? Если правда, то жаль по-настоящему хорошего человека, вечная ему память.