Крест великой княгини
Шрифт:
– На вот, чем Бог послал, – ставя перед Иваном нехитрое угощение, прокаркал Евграф Никанорович. Голос у него был неприятный, звонкий, с хрипотцой, и нелюбезный до ужаса.
Ваньке приходилось пару раз лакеев в Алапаевске видеть, все они были этакими лощеными да услужливыми. А впрочем, может, они с господами услужливые, а с простым народом вот такие вот.
– Ну, поел, что ли, тогда пошли спать уложу, – забирая со стола стакан и тарелку, смахивая в нее со стола крошки, распорядился Евграф Никанорович и повел Ваньку из избы в сени, в тесный чуланчик. Вот ведь гад какой! – Тут переночуешь. Вон тулупчик на гвоздике висит, под себя положишь, а другим тулупчиком прикроешься. Вона тем, что на корзинке лежит. И чтоб до утра не шуметь.
И ушел, подлец, и дверь в избу на крючок запер.
Бросил
Еще спасибо братухе, спрятал у себя, не побоялся. А то ведь как белые в город вошли, так и давай хватать всех подряд, а особенно тех, кто Советам служил или просто сочувствовал. Хорошо, маманя вовремя узнала, что сосед их Куликов донос на Ваньку состряпал, что Ванька Романовых охранял и возле Совета отирался. Вот Ванька и успел из дома убежать, огородами, оврагами, да к Петрухе на склады. Тогда брат и посоветовал из города бежать в Екатеринбург. Екатеринбург город большой, Ваньку там никто не знает, а остановиться у кума ихнего посоветовал. Вот и остановился.
Эх, жизнь… Ванька лег на тулуп, поджал под себя ноги. И денег у него совсем нет. Только и осталось что крест романовский.
Да, крест, что великая княгиня «завещала в храм передать», так у Ваньки и остался, как маманя ни напирала. Да оно и понятно. Вышло так. Мать Ваньку в тот же день в храм гнала, крест нести, а только как? Весь город как улей гудел после «побега» великих князей, а всех, кто на шахту ездил, Старцев с товарищами под плотное наблюдение взял. Ванька даже побаиваться стал, как бы не расстреляли как ненужных свидетелей или еще чего не случилось. А то вон Семен Постников, из их же, заводских, и тоже на шахте был, на другой день напился в каком-то кабаке и давай болтать кому ни попадя, что Романовых самолично на тот свет отправил. Ну и чего вышло? Пропал Постников, сгинул. Сколько жена по городу ни бегала, слезы ни проливала, пропал, и все, концы в воду. А в ЧК сказали, наверное, пьяный в речке утоп. Может, и утоп, им виднее. А только Ванька не такой дурак, он лишнего не болтал, все больше помалкивал и из дома лишний раз ни ногой. А тут еще Петруха захаживать стал. Мать-то днем в огороде, а он шмыг к Ваньке в избу и давай уговаривать, продай крест да продай, хоть заживем как люди. Земли можно купить, а то дело свое откроем, например, лесом торговать. А новая пролетарская власть – она так, временно, вон ее уже теснят отовсюду, адмирал Колчак на Екатеринбург идет, не сегодня завтра попрут совдеп к такой-то матери. Ванька сильно тогда боялся, как бы с ним беды не вышло, и даже всерьез стал раздумывать, а не снести ли и вправду крест в церкву, грехи свои замолить, авось Богородица сжалится, убережет от напастей? А потому, слушая Петруху, сам отмалчивался, но братнины разговоры сильно в голове застревали. Стали ему мерещиться дом каменный, коляска со справной лошадью, самовар большой медный и прочее в том же роде. А мать, наоборот, если Петра видела, сразу ругаться начинала, Божьей карой грозила и проклясть обещала до скончания времен. А Ваньку все стыдила, что крест не отдал, обещание не сдержал. Вот Ванька и маялся, не зная, куда податься да кого послушать, а потом еще хуже стало. Когда белые в наступление двинулись, чекисты совсем озверели, пошли народ направо и налево хватать, куда уж тут с крестом. А потом пришли белые, и начались новые чистки да аресты. Еле ноги унес, а крест, ясное дело, с собой прихватил, и уж теперь-то точно продать придется, а что делать? Вот только бы надежного человека найти, чтобы не обманул. Ворочался Ванька с боку на бок полночи, и усталость его не брала, пока не надумал с Евграфом Никаноровичем посоветоваться, тот, сразу видно, мужик ушлый, авось что подскажет. С тем и уснул.
– Ну что, парень, выспался? Тогда будьте здоровы, крестнику поклон, – все так же нелюбезно встретил поутру Ваньку Евграф Никанорович, когда тот осмелился покинуть свой чулан и, робко постучав, вошел в избу.
– Благодарствую, – поклонился Ванька, топчась на пороге.
– Ну чего еще? Денег не дам, – жестко отрубил хозяин, сверля гостя тяжелым взглядом.
– Да
– Вещицу, какую еще вещицу? – равнодушно спросил Евграф Никанорович, но глаз его сверкнул заинтересованно.
– Да так, ничего особенного, памятка папанина. Ерунда, конечно, а все ж сколько-то за нее выручу. Хоть на первое время с голоду не помереть, пока работу не найду.
– Ерунда, говоришь… – задумчиво протянул Евграф Никанорович. – Гм. От папани? Папаня твой вряд ли что-то, кроме пары латаных валенок, мог тебе оставить, тиснул небось у кого-нибудь. Ну да ладно, не трясись, не выдам, – глядя с усмешкой в побледневшее Ванькино лицо, пообещал кум. – А договоримся так. Я сведу тебя с надежным человеком, а ты мне заплатишь двадцать процентов от того, что выручишь. А нет, ступай восвояси.
– Двадцать процентов? Это за что же? – опешил от такой наглости Ванька. – Да оно и не стоит ничего!
– Я же сказал, за надежность. И добавил, не нравится – скатертью дорога, – усмехнулся Петрухин кум. Ух, и ушлый мужичонка! – И обмануть меня не надейся. Ну, так как?
– Ладно, – нехотя согласился Иван, преодолевая жадность. Все одно деваться некуда. – Согласен.
– Ну а раз согласен, проходи, чаем напою, а затем ты посидишь у себя в чулане, а я по делам схожу, переговорю с нужным человеком. В избе не оставлю, пожгешь еще, не дай Бог, или упрешь чего. А так что ж, гости покудова.
Ванька валялся в чулане на тулупе, положив под голову подушку, у Евграфа выпросил, и размышлял, сколько за крест можно выручить и как эти деньги разумнее потратить.
Брат считал, что за крест несколько тысяч дадут, а если какой-нибудь верующей купчихе продать, так и больше. Но где сейчас этих купчих искать по нынешним тревожным временам? Нет, не до жиру. Но если и пару тыщ «старыми» получить, и то огромные деньжищи. Жалко, нельзя сказать, чей крест, а то бы можно было и дороже загнать, ну да ладно. Чего мечтать о несбыточном.
А вот как лучше потратить деньги, вот в чем хитрость. Землю купить, конечно, можно, но вот только ни он, ни Петруха никогда не крестьянствовали, с какого конца взяться, непонятно. Не, лучше все же мастерскую какую открыть или магазин.
Ванька сладко потянулся, положил руки за голову и, прикрыв глаза, тут же представил, как он этаким барином с коляски слазит перед собственным магазином, сам в перчатках и с тросточкой. А навстречу ему Петруха в приказчичьем фартуке, в шелковом жилете, а еще мужика надо на дверях поставить солидного, вот типа Евграфа Никаноровича, обрядить его как положено, пусть важным господам двери открывает. А торговать можно, например… Тут у Ивана заминка вышла. Что богатым господам больше нравится, конфеты, например, или, скажем, шляпы, а может, женскими панталонами торговать? Прыснул Ванька, представив себе, как к нему в магазин всякие хорошенькие дамочки заходят. Тут его мысли приняли совсем другое направление.
Жениться ему будет надо. Вот что. И жену взять непременно с приданым, и лучше из купеческих, чтобы дело разумела. Дальше все пошло про приятное, и Ванька не заметил, как захрапел, а проснулся, только когда Евграф Никанорович его за сапог подергал.
– Вставай, кум, – с усмешкой проговорил хозяин, – пойдем выпьем, чтоб завтра все без сучка, без задоринки прошло, договорился я.
– Да ну? – обрадовался Ванька, поднимаясь, и услышал, как у него с жидких хозяйских чаев да луку в животе бурчит. – Выпить – это хорошо, закусить бы.
– Закусим, – пообещал Евграф Никанорович, выходя из кладовки.
– Полы-ынь горька-я ты в по-оле трава-а… – тоскливо тянул Иван, положив на руку тяжелую голову.
– Полынь-трава… – подтягивал следом Евграф Никанорович. На столе стояла почти допитая бутыль самогона, тарелка с солеными огурцами, нарезанный хлеб, чугунок с картошкой, сало, пировали хозяин с гостем уже давно.
У Ваньки настало то блаженное состояние, когда весь мир обнять хочется, по лицу его катились счастливые слезы, и он то и дело крепко целовал в худую щетинистую щеку кума Евграфа и удивлялся, как это он ему так сперва не понравился. Золотой мужик!