Крестная мать
Шрифт:
Пряча лицо в подушку, Татьяна стыдливо плакала, голые ее плечи вздрагивали. Тягунов, приподнявшись на локте, шмыгая сырым, простуженным носом, тихонько гладил ее рассыпавшиеся волосы, утешал:
— Не надо, Таня. Я все понимаю. Мне и самому не по себе. Но как только ты вошла… я ничего не мог с собой поделать, поверь! Даже и не сейчас, а тогда, в кабинете, как только ты появилась у нас. Я тысячу раз говорил себе: не смей и думать об этой женщине! Но даже в тот первый день, когда я узнал о твоем несчастье, не зная еще подробностей дела… когда
— Пожалел вот… — отозвалась она слабым и смущенным эхом. — Сказать кому… Да нас обоих нужно на горячую сковороду или в кипящий котел, в ад, к чертям!.. На утеху им. Разве можно это простить?!
Она совсем по-девчоночьи, просто, вытерла рукою слезы. Села в постели, натянув на грудь одеяло. Попросила:
— Слава, если у тебя есть… налей, пожалуйста, выпить. Душа мается, не могу. И свет не зажигай, не надо. Мне стыдно. Если бы ты знал, Господи, как мне стыдно! Прости!
Тягунов встал. Вернулся быстро из кухни с двумя большими рюмками водки и разрезанным надвое крупным красным яблоком. Сел на постель, протянул ей тарелочку. Усмехнулся:
— В свое время, за грех, Бог изгнал из Эдема Еву и Адама. А что нас с тобой ждет, хорошая моя?.. Ну ладно, не будем. Давай выпьем. За нас, за живых.
— Давай.
Они выпили, грызли в полумраке комнаты яблоко — каждый свою половинку. Татьяна решилась:
— Я ведь к тебе с новой бедой, Слава, — выговорила глухо.
Он невольно замер. Спросил как можно спокойнее:
— Что… что еще случилось?
Татьяна повернулась к нему, забыла про одеяло, стыд. Она все теперь была перед этим человеком обнажена, она доверила ему все!
— Дай слово, что поможешь, Слава! — попросила Татьяна, стараясь говорить спокойно, но у нее плохо получалось. — Если правда, я тебе не чужая, если хочешь помочь… Во всяком случае постараешься понять.
— Постараюсь, — твердо пообещал он. — И помочь тоже. Если это в моих силах.
Татьяна помедлила — говорить было страшно.
— Налей еще, — попросила она. — Эта рюмка может быть последней. Дальше… дальше могут быть черти, ад, сковорода… тюрьма, одним словом! — Голос ее дрогнул.
— Таня, хватит. Говори! Не рви душу себе и мне! — потребовал Тягунов.
— Слава, ты тоже выпей. Пожалуйста. Может быть, после того, что я тебе скажу, ты и пожалеешь, что позвал меня к себе, что тогда, в кабинете, так хорошо думал обо мне… Видишь, даже «женой» назвал, в мыслях…
— Я ни о чем не пожалею, Таня! Даю тебе слово. Что бы ты сейчас мне ни сказала. Я люблю тебя!
— Любишь?.. И ты мне теперь родной. Единственный родной человек на свете. У меня же больше никого не осталось… Ты извини, я прямой человек, я должна тебе сказать… Алексея я любила, да. И Ванечка был у нас любимым сыночком…
— Таня, рассказывай, — Тягунов почти умолял ее тихим настойчивым голосом. — Успокойся.
Она снова спряталась под одеяло, смотрела ему в глаза.
— Ну что же, дорогой мой, слушай. Где лежит тело моего мужа, я знаю. Кто убил — тоже знаю. И мерзавца этого сама убить хотела… да он живой остался.
Тягунов осторожно поставил на столик у разложенного дивана недопитую рюмку. Натянул трико, закурил — руки его заметно вздрагивали. Татьяна сидела мертво, не шевелясь.
Немного успокоившись, он взял Татьянину руку в свои ладони, погладил.
— Рассказывай. А я буду думать, как нам с тобой из этой ситуации выбраться.
— Нам с тобой?!
— Конечно. Нам с тобой.
Она неуверенно, слабо, как больная, улыбнулась.
— Хорошо, я расскажу. Только я… встану, ладно? У тебя есть какой-нибудь халат?
Они устроились в креслах, у торшера, прямо и очень серьезно смотрели друг на друга.
— Ты меня посадишь, Слава? — спросила она.
— Рассказывай. Только всю правду — от начала и до конца. Всю! Я все должен знать.
Татьяна опустила голову.
— Да, конечно. Ты должен знать. И помочь нам. Иначе нас всех убьют.
— Кого… вас?
— Меня, Изольду, Андрея Петушка и сына моего крестного, Игоря. Он ровесник Ванечки, вместе учились…
И Татьяна, бросившись словно в омут, выложила внимательно слушающему ее Тягунову всю историю мести безжалостной банде. Рассказала и о самоубийстве Марийки, о том, как заставила Городецкого и Дерикота раскошелиться на десять миллионов рублей, о «Мечте», где у нее есть вклад…
Тягунов долго сидел неподвижно, беззвучно — казалось, что он задремал, а точнее, застыл в оглушивших его новостях, что он уже ничего не скажет, не захочет, и ей, Татьяне, придется встать под этот молчаливый и в то же время красноречивый ответ и уйти. Что, в самом деле, он мог сказать? Он — сотрудник милиции. Он обязан действовать по закону, и никак иначе.
Тягунов поднял наконец на Татьяну суровые, незнакомые глаза. Четко отчеканил:
— Тела из болота надо поднять и похоронить по-людски. Можешь показать место?
— Да, могу. Мы же были там. Но и ребят нужно с собой взять — Андрея и Игоря. Они ведь бежали за этим… за Вадиком. Но… как ты хочешь все это организовать, Слава? Как милиция об этом узнает?
— «Анонимное» письмо придет. Это я организую. Буквы из газеты нужно вырезать, наклеить… В общем, это моя забота. Схему там приложу… это несложно. Посложнее будет с Бизоном и Дерикотом. Вообще с этой шайкой, с мафией. Замахнулась ты, моя хорошая, скажу я тебе… И Городецкий, и Каменцев, и Дерикот… это влиятельные люди в нашем городе, тут крепко нужно подумать: что мы с тобой сможем, а чего нет.