Крестный отец (перевод М.Кан)

Пьюзо Марио

Внимание дона обратил на этот случай Хейген по просьбе одного из Боккикьо, который надеялся, что, может быть, существует средство помочь молодому человеку. Дон Корлеоне ответил коротким, сухим отказом. Он не чародей. Люди требуют от него невозможного. Но назавтра дон вызвал Хейгена к себе в кабинет и велел обстоятельно, в мельчайших подробностях изложить ему суть этого дела. Когда Хейген закончил рассказ, дон Корлеоне приказал пригласить в Лонг-Бич для переговоров главаря клана Боккикьо.

То, что последовало за этим, было просто, как все гениальное. Дон Корлеоне обязывался обеспечить жену и детей Феликса Боккикьо, уплатив им солидное денежное пособие. Деньги главарю клана вручат незамедлительно.

Взамен Феликс должен объявить себя убийцей Солоццо и капитана полиции Макклоски.

Предстоит основательно подготовиться. Признание Феликса Боккикьо должно звучать убедительно, а значит, ему придется выучить назубок кой-какие из обстоятельств случившегося и для правдоподобия вставить их в свои показания. И все время ссылаться на то, что полицейский капитан был в данном случае причастен к торговле наркотиками. Далее предстоит заручиться согласием официанта из ресторана «Голубая луна» опознать Феликса Боккикьо как убийцу. От него тут потребуется известный кураж, поскольку первоначальное описание внешности надо будет резко изменить, ― Феликс Боккикьо и гораздо ниже ростом, и плотнее. Впрочем, это дон Корлеоне берет на себя. И еще: осужденный, как ярый поборник высшего образования и выпускник колледжа, наверняка желал бы видеть и своих детей образованными людьми. А потому дон Корлеоне также выделит определенную сумму денег на обучение детей в колледже. Кроме того, он должен предъявить клану Боккикьо неопровержимые доказательства, что нет никакой надежды добиться для их родича смягчения приговора по действительно совершенным им убийствам. Потому что это новое признание ― хоть он и без того явно обречен ― уже окончательно решит его судьбу.

Итак, все было оговорено, главарь получил деньги, с осужденным наладили связь, чтобы поставить его в известность и дать надлежащие указания. Задуманное осуществилось ― признание в еще одном убийстве произвело сенсацию. Все сошло как нельзя лучше. Тем не менее дон Корлеоне, с присущей ему осмотрительностью, ждал еще четыре месяца, покуда приговор не привели в исполнение, ― и лишь тогда наконец дал команду Майклу Корлеоне возвращаться домой.

ГЛАВА 22

Целый год после гибели Санни Люси Манчини была безутешна, тосковала и горевала отчаянно, хотя, вероятно, не так, как это делала бы героиня романа. И видения, посещавшие ее, были не худосочные видения школьницы, тоска ее не походила на тоску преданной жены. Не утрату «спутника жизни» оплакивала она, не поддержки верного друга ей не хватало. Душа ее не хранила чувствительных воспоминаний о заветных подарках, о девическом обожании героя, его улыбке, об огоньке в его глазах, когда он слышал ее ласковое или смешное слово.

Нет. Она томилась без него по той, куда более важной причине, что с ним, единственным из всех мужчин, ей удавалось достичь вершины телесной любви. И по наивности, по молодости казалось, что он единственный на свете, с кем это для нее возможно. Теперь, год спустя, она нежилась, загорая на благодатном невадском солнце. Пристроясь у ее ног, стройный молодой блондин донимал ее, щекоча ей пятки. Воскресный день клонился к вечеру, вокруг бассейна, принадлежащего роскошному отелю, было полно народу, что не мешало его руке мало-помалу забираться все выше, к ее обнаженному бедру.

― Не приставай, Джул, ― сказала Люси. ― Я думала, хоть врачи не такие!

Джул задрал голову вверх, весело скаля зубы.

― В Лас-Вегасе ― такие. ― Он погладил ее бедро с внутренней стороны и поразился, увидев, как сильно на нее подействовало это, в сущности, безобидное прикосновение. Она переменилась в лице, хотя и старалась

это скрыть. Поистине безыскусное, невинное создание. Но почему тогда она его до себя не допускает? Надо бы раскумекать, в чем причина. Неизбывная скорбь об утраченной любви? Чепуха. Вот она у него под рукой, живая плоть, а живое тянется к живому. Доктор Джул Сегал решил, что сегодня вечером у себя на квартире предпримет решительное наступление. Хорошо бы она сдалась добровольно, но если потребуется военная хитрость ― что ж, значит, применим хитрость. Исключительно с научной целью, конечно. И потом, она же, бедняжка, сама буквально умирает.

― Да перестань же, в самом деле! ― У Люси сорвался голос.

Джул немедленно покорился:

― Все, моя птичка. Перестал.

Он положил ей голову на колени и незаметно погрузился в полудрему на этой мягкой подушке.

Не без внутренней усмешки он ощущал ее смятение, ощущал жар, исходящий от ее чресел, и, когда она потянулась взъерошить ему волосы, как бы дурачась, перехватил ее запястье и любовно задержал в руке с тайной целью пощупать пульс. Пульс оказался бешеный. Сегодня он припрет ее к стенке, и загадка, в чем бы она там ни состояла, разрешится. Совершенно в этом уверенный, доктор Джул Сегал отошел ко сну.

Люси сидела, не меняя положения, и наблюдала за возней купальщиков. Могла ли она предположить, что меньше чем за два года жизнь ее так круто переменится?.. Она ни разу не пожалела о «сумасбродстве», которое совершила на свадьбе Конни Корлеоне. Ничего более упоительного с ней не случалось никогда, и она снова и снова мысленно переживала это приключение. А после ― снова и снова переживала его наяву...

Санни посещал ее по крайней мере раз в неделю, случалось, что и чаще. В те дни, когда он отсутствовал, плоть ее изнывала. К их страсти не примешивалась духовная общность, ее не облагораживала поэзия ― то была телесная любовь самого грубого, яростного, примитивного свойства, взаимное влечение на клеточном уровне, если можно так выразиться.

Когда Санни звонил, что приедет, она проверяла, есть ли в доме выпивка, хватит ли еды на ужин и на завтрак, потому что он не расставался с нею до позднего утра. Он не уступал ей в желании насытиться сполна их близостью. У него был свой ключ от двери, и Люси, завидев его на пороге, стрелой летела в его могучие объятья. Они шли к цели прямо, без обиняков, без предварительных разговоров. Не размыкая губ, соединенных в первом поцелуе, уже нашаривали друг друга сквозь одежду, уже он приподнимал ее с пола, и она обхватывала ногами его массивные бедра. Они соединялись, стоя в прихожей ее квартиры, словно бы ощущая потребность всякий раз вновь повторять свое первое свиданье, ― и потом уже он нес ее в спальню.

Они лежали в постели и предавались любви. Шестнадцать часов жили вместе в чем мать родила, не выходя из квартиры, почти не отрываясь друг от друга. Она готовила ему еду, горы еды. Ему иногда звонили, явно по делу, но Люси даже и не пыталась слушать. Она была всецело поглощена другим, забавляясь его телом, лаская его, целуя, зарываясь в него лицом. Случалось, когда он вставал и шел мимо нее взять себе выпить, она, не совладав с собою, тянулась еще разок дотронуться до обнаженного запретного места, подержать его в руках, затеять с ним любовную игру, как с хитроумным, ловко сработанным приспособлением для невинных развлечений с предсказуемым, но всякий раз восхитительно новым ответным действием. Первое время она стеснялась этих проявлений своей несдержанности, но быстро убедилась, что ее возлюбленному они нравятся, что ее чувственная одержимость его телом льстит ему. Присутствовала во всем этом некая первозданная безгрешность. Они были счастливы вдвоем.