Крестный путь Сергея Есенина
Шрифт:
Вот и всё. Конец бесконечной истории. Эдуард Хлысталов ушёл от нас, живущих на Земле. А с ним ушла моя надежда преодолеть наваждение Есенина. Я сжал карточку в руке и безотчётно принялся тереть большим пальцем наклонные чёрные буквы, словно пытаясь уничтожить смысл написанного. В моё тело, внезапно ставшее пустым, ворвался холодный ветер. На глазах выступили слезы. Куда же теперь идти?
Я посмотрел влево. Прямо передо мной была книжная полка, на которой стояли книги всех мыслимых и немыслимых форматов и размеров.
У самого края полки располагались большие роскошные подарочные альбомы. Я увидел издание, выпущенное в Москве, «Энциклопедия Есенина. Альбом».
Произнеся
11
Золотаревский Исидор Самойлович (1885–1961) – архитектор, скульптор. Снимал посмертную маску С. Есенина в Ленинграде.
Далее – Адам: прекрасное мужественное тело, охваченное желанием, и стыдливо склонённая голова. Никогда прежде я не видел ничего подобного. Гений скульптора, сплавленный со страстью, приковывал мой взгляд к каждой странице. Я видел головы и торсы, искажённые в диком порыве, но выполненные с величайшей точностью.
Я почувствовал, что Золотаревский, как и Есенин, стал полем битвы двух сил, одна из которых была безудержным желанием самовыражения, а другая – стремящимися укротить её жёсткими рамками классического стиля. Жертвы этой битвы буквально кричали с каждой страницы альбома; казалось, Золотаревский успевал обуздать яростную творческую стихию и запереть её в камень или бронзу ровно за миг до того, как одна из противоборствующих сил окончательно погубит другую…
Я засмотрелся на торс обнажённого воина: меч занесён над головой, левая рука взмыла вверх, могучие пальцы угрожающе растопырены, черты лица искажены яростью, рот растянут воинственным кличем… Были там и женские фи гуры: статная пышногрудая Пенелопа, печально склонившая милую головку в ожидании Одиссея.
Наконец я наткнулся на то, что искал.
На странице 154 царствовала голова Есенина. Но это был не Есенин из подарочного издания «Энциклопедии»; не конфетно-приторный Сергей Есенин с Айседорой Дункан в Америке – этакая смесь из Джимми Стюарта и Роберта де Ниро девятнадцатого века; не Есенин из кинематографического романа В. Безрукова.
На меня смотрел душевно уставший и даже беспомощный Есенин в период его метаний из Москвы в Ленинград и обратно. Его васильково-синие глаза лучились жизненной энергией, и создавалось ощущение, что им, глазам, не было дела до его осунувшегося лица, сгорбленной фигуры – того человека или того вместилища его души, в коем она обитала. Только золотые его вьющиеся волосы были разбросаны в творческом беспорядке, тонкие губы упрямо сжаты, голова слегка наклонена вперед.
Я перевернул страницу и опять оказался лицом к лицу со свитой Есенина – поэтами-имажинистами Мариенгофом, Городецким, Павлом Васильевым, его любимым Клюевым. Каждый из них являл собой некую непроизвольную карикатуру на великого поэта Руси Советской.
Неподалёку на полке я обнаружил ещё один русский альбом, называвшийся просто – «Русский поэт Сергей Есенин».
Обложку украшал бронзовый Геракл. Перелистнув титульный лист, я увидел фотографию самого скульптора И. С. Золотаревского, который был заметно похож на Есенина! На следующей странице помещалась цитата великих – очень простая, но меткая: «Быть – прекрасно; но
И я тут же решил: нужно срочно отправляться туда, к Есенину, в Питер.
Я бережно расставил книги по местам. Я боялся, что мое рысканье в библиотеке может нарушить святость этой «золотой» комнаты Хлысталова. Его комнаты, комнаты, которая с того момента, как я впервые переступил её порог много дней – или веков! – назад, полностью и навсегда изменила мою жизнь. Знал ли Эдуард Хлысталов, что я приду сюда, вторгнусь в его загадочный и непростой мир, стану трогать его вещи, оплетаемый по рукам и ногам виртуальной паутиной, имя которой – Есенин; паутиной, которую он сам, со всей своей красотой и силой, сплёл для меня? Я чувствовал присутствие Эдуарда Хлысталова. Словно лукавый дух, который украдкой следит за тобой, еле сдерживаясь, чтобы не окатить всполохами раскатистого мужского смеха.
Эдуард Хлысталов тоже любил Есенина, а тот его также преследовал. Он тоже стремился освободиться от власти, которую сконцентрировала в себе рукопись, а также документы и бумаги. Я подумал: «Принесла ли Хлысталову смерть желанную свободу?» Но тут же решил, что над силами Бога, дьявола и творчества смерть не властна. Я вернулся мыслями в тот день, когда Эдуард Хлысталов настоял, чтобы я взял рукопись. Неужели я годился для исполнения просьбы этого прекрасного мужчины, я – самый недостойный из рыцарей? Ну не смешно ли? И я расхохотался. Смех отразился от стен «золотой» комнаты, а воздух задрожал, искрясь, словно отзываясь радостью самого Хлысталова, ставшего призраком. Да, хозяин покинул дом, но радость его по-прежнему жила в этих стенах.
Серебристый свет потускнел. На маленький коттедж, примостившийся у края берёзовой рощи, опускался вечер. Я почувствовал, что хочу есть.
В дверь постучали. И тут же на пороге появилась миловидная женщина – жена, а теперь – вдова Эдуарда Александровича, кротко проговорив:
– Прошу к столу. Отужинайте, пожалуйста.
Я кивнул и пошёл вслед за ней.
Женщина накрыла на стол – всё в русском стиле: ароматный чай в заварочном чайнике, крендельки, баранки. В чугунке – рассыпчатая картошка, на тарелках – хрусткие нежинские огурчики, маринованные опята, селёдочка с луком.
Пришлось «принять на грудь» стопочку водки – в память об Эдуарде Хлысталове, чтоб земля ему была пухом.
Кофейный свет в промельках штор потускнел. Наступали сумерки.
Женщина постелила мне в небольшой комнатке-кабинете Эдуарда Александровича, на кушетке, и я тут же уснул – крепко и безмятежно, как спят только в детстве.
Проснулся рано, в семь часов утра, встал, прошёл в кухню. Там уже колдовала гостеприимная вдова Хлысталова: блины, чай.
Мы почаёвничали, не проронив ни слова. Я поднялся из-за стола.
– Ну, мне пора, – я поцеловал вдову в щёку и склонил голову в полупоклоне.
– Минутку. Эдичка просил вам передать свёрток с документами, – спохватилась она.
Вдова поспешила в глубь комнат и скоро вернулась, держа в руках компактный свёрток.
– Вот! – и перекрестила меня. – С Богом!
– С Богом! – отозвался я…
Нужно было сохранять конспирацию до конца. Через кухонную дверь выскользнул в маленький сад позади дома и направился к рощице, где оставалась машина. Я предусмотрительно пошёл окружным путём, не по дорожке, как накануне, а по узенькой извилистой тропинке, петлявшей меж деревьев. Наверное, Эдуард Александрович здесь прохаживался, обмозговывая своё расследование гибели очередной исторической личности. Или совсем невероятное: по этой тропинке гулял Есенин? Может, здесь он скрывался от уродливого и суетного мира нынешних мегаполисов – Москвы и Петербурга?