«Крестоносцы» войны
Шрифт:
— Вы с ума сошли! — крикнул Бинг. — А что, если это ловушка!
— Влево! — Ослушаться команды было нельзя.
И водитель Чарли не ослушался ее. Даже не посмотрев в перископ, он врезался в рощу молодых сосен. Он вел танк напрямик, стиснув зубы. Чарли ненавидел Лаборда.
Они прошли рощу. На это не потребовалось и двух минут. Деревья остались за ними. Впереди были поле и овраг.
Лаборд убедился, что в роще пусто. Они взывали в пустоту, в воздух, они сражались с ветряными мельницами, пуская слова на
Вот следы немцев — брошенное вооружение, стреляные гильзы, раздавленная каска. Немцы, вероятно, убежали, увидев танки. Они не стали дожидаться Лаборда с его репродукторами.
Чарли остановил танк. Внутри было невыносимо душно. Он открыл свой люк.
— Что будем делать дальше, сэр? — спросил Чарли, выглянув наружу.
Лаборд опустился вниз. Бинг увидел жевательную резинку, прилипшую к его штанам. Лаборд сел спиной к люку, потянулся, закурил сигарету и хмуро сказал:
— Ждать.
— Есть, сэр, — сказал Чарли.
— Подождем, — сказал Лаборд. — Может, танки тоже убедятся, что здесь не с кем воевать.
Бинг вылез по плечи из башни и глубоко вздохнул. Откуда-то издали доносилась стрельба.
— Мы, вероятно, остановили свой выбор не на той роще, на какой следовало, — сказал он назло Лаборду.
— Похоже, что так, — сказал Чарли.
Лаборд не сказал ни слова. Он внимательно изучал местность — овраг чуть правее рощи, зеленеющее поле по другую сторону от нее.
Бинг услышал еле различимый гул.
Высоко в небе, держа курс на восток, шло звено истребителей-бомбардировщиков. Он вспомнил небо Нормандии. Та же синева, то же ощущение от нее, только теперь война почти кончилась. Время совершило свой круг, — снова небо и снова еле различимый гул.
Один из бомбардировщиков оторвался от звена.
Лаборд поднял голову:
— Наши. Мне бы следовало служить в авиации, да не взяли. Там чувствуешь себя настоящим человеком.
Бомбардировщик резко пошел на снижение.
— Блестяще пикирует, — заметил Лаборд. — Наверно, увидел где-нибудь фрицев. Посмотрим, какой сейчас будет фейерверк.
Бинг вспомнил, что ему так и не удалось достать сигнальное полотнище. Бомбардировщик с каждой секундой спускался все ниже и ниже.
Бинг нырнул в танк.
— Это за нами! — крикнул он.
Лаборд тоже все понял, но он не стал прятаться. Он стоял в танке во весь рост, отчаянно размахивая руками, выкрикивая какие-то слова, тонущие в реве моторов.
— Дай газ! — крикнул Бинг. — В овраг!
Он подумал: «Надо задраить люк», — но Лаборд все еще загораживал его. И вдруг — град пуль. Силуэт Лаборда, темнеющий в открытом люке, перерезало ломаной линией. Нижняя половина его упала в танк. Боже, до чего нелепо! — жевательная резинка так и осталась на штанах.
Танк рванулся вперед. Бинг упал на колени. Ослепительный блеск и грохот.
Бинг увидел, как стены
Бинг чувствовал, как его что-то давит сверху. Там, где ноги, тяжесть и боль. Стены танка все еще крутятся, а может, это его крутит? И жара, жара, желтый дым. Боль, мучительная боль. Потом дым и огонь обрели очертания. Это великан Тони — великан Тони, у которого сердце было детское. Где бы это ни случилось, это случилось с тобой. Его убили, а он хороший человек. Вот за что мы сражались. И вдруг это уже не Тони, а Иетс. Как они быстро сменяют один другого. И боль. Нейштадт тоже боль. Не надо этого.
Ничего не надо.
10
Писарь полевого штаба, к которому наконец направили Иетса, выслушал его терпеливо. Он привык к таким запросам.
— Уже неделя, как у нас нет известий, — сказал Иетс. — Лейтенант Лаборд, сержант Бинг и водитель должны были явиться четыре дня тому назад.
Писарь, зажатый в углу за маленьким складным столом, пошаркал ногами по полу. Он посмотрел на лейтенанта и на вошедшего с ним вместе капрала — небольшого роста румяного человечка, который, не отрываясь, смотрел светлыми глазами на его картотеку.
— В армии, — сказал Абрамеску, — принята единая система учета. Если точно придерживаться ее, можно за одну минуту…
— Да, — сказал писарь, — а если они были прикомандированы без зачисления в часть?
— Это усложняет дело, но не безнадежно. Для таких случаев тоже выработана система. Вы мне позволите взглянуть на ваши суточные ведомости?
— Нет, — сказал писарь.
Они уперлись в стену штабной бюрократии, но Иетс твердо решил тут же пробить эту стену — Покажите нам вашу картотеку. При вашей части был только один танк с громкоговорителем. Если бы с ним что-нибудь случилось, вы бы знали и без картотеки.
— А мы и знаем, — сказал писарь.
— Что же вы сразу не сказали?
Писарь указал большим пальцем на Абрамеску. — Это он мне помешал, сэр!
— Ну конечно! — обиделся Абрамеску. — Значение картотек заключается в том, что они представляют собой источник дополнительных…
— Что с ними?
— Погибли.
Иетс внезапно ощутил тупую боль в затылке; он подумал — это неправда. В некоторых людях так много жизни, что смерть не может их коснуться. Должно быть, тут ошибка. Столько бумаг каждый день заполняют, передают, рассылают — разве тут избежишь путаницы? Потом ему вспомнился последний разговор с Бингом… Нет, это правда, Бинг погиб. Что-то отняло у него радость жизни, и физическая смерть только завершила то, что уже давно назревало. Об этом можно горевать, но возразить тут нечего.