«Крестоносцы» войны
Шрифт:
— Вам, женщинам, будет веселее втроем. А я буду приезжать к вам погреться в атмосфере домашнего уюта — ведь я так давно лишен этой атмосферы! — Он взывал к совести вдовы; рассказал ей про все, что Марианне пришлось испытать, упомянул и про ледяную ванну. — Долг каждого порядочного немца — постараться искупить эти злодеяния. Вы меня понимаете, надеюсь? — Но так как и вдова, и Памела энергично протестовали, то в конце концов он им сказал просто: — Зачем осложнять положение и для меня, и для себя? Имейте в виду, многие американцы давно требуют, чтобы я реквизировал все ваше поместье.
—
— Да, реквизировал, конфисковал, отнял. — Он сложил руку лодочкой и сделал уничтожающий взмах над столом Максимилиана фон Ринтелена. — Пшшшик — тютю, капут! Ринтелен, замок, все!
И вот солнечным воскресным утром, не омраченным ни единым облачком на мирном голубом небе, он усадил Марианну в свою открытую туристскую машину и повез ее за город — сперва по главному шоссе, потом боковой проселочной дорогой, мимо заброшенных полей и поросших чахлым кустарником пригорков, и наконец широкой аллеей, по сторонам которой тянулись посаженные ровными рядами молодые сосны, — в парк поместья Ринтелен.
— Как красиво!
За поворотом аллеи точно в заколдованном лесу вырос замок Ринтелен; блестели на солнце целехонькие стекла; задорно высились пряничные башенки, и пышный сводчатый подъезд предвещал роскошь и изысканный уют внутренних покоев.
— Вот тебе сказочный дворец, — объявил Уиллоуби, тормозя на хрустящем гравии аллеи. — Здесь ты будешь жить.
Она прижалась к его плечу:
— Ах, ты такой чуткий! Такой милый! — и тут же, словно испугавшись чего-то, воскликнула: — Как, одна? Без тебя?
Уиллоуби вылез и галантно подал ей руку:
— Я все предусмотрел, детка. Общество тебе обеспечено. Здесь живут две дамы, хозяйки этой усадьбы, и больной муж одной из них. Они уступят тебе лучшие комнаты, а сами перейдут в помещение для гостей или куда им угодно. Ты будешь жить с ними в добром согласии, а меня держать в курсе всего, что здесь происходит… Пойдем, я покажу тебе парк.
Он повел ее в обход дома по мягкой траве лужайки. В тенистом уголке он указал ей скамью, где любил отдыхать Гитлер, когда приезжал в Креммен и останавливался у Ринтеленов.
— Я буду часто приезжать сюда, — пообещал он. — А захочешь, всегда можно съездить в город проветриться—в Гранд-отель или «Клуб Матадор». Тебе не будет скучно, не бойся.
— А если меня тут невзлюбят, — сказала вдруг Марианна.
Он обнял ее и нежно поцеловал.
— Не тревожься, моя прелесть. Они будут плясать под твою дудку. И еще за счастье почтут.
Она засмеялась и, насвистывая, закружилась по устланной хвойными иглами дорожке.
«Ах, до чего хороша», — думал счастливый Уиллоуби, любуясь ею.
А в занавешенное окно верхнего этажа смотрел Петтингер и тоже любовался.
6
Петтингера томила скука. Война приучила его к быстрым решениям, которые тут же претворялись в жизнь. Эта быстрота и постоянная напряженная деятельность определили все его привычки, весь жизненный уклад. И теперешнее оранжерейное существование среди нежащей роскоши замка, в ненасытных объятиях Памелы явилось для него просто пыткой. Сеть, которую он старался сплести, подвигалась,
Время от времени — чересчур редко, как казалось нетерпеливому Петтингеру, — Лемлейн привозил известия от людей, с которыми путем длительных усилий удавалось установить контакт. Эти люди, военные преступники, сумевшие бежать и скрыться, теперь развивали деятельность по восстановлению прежних связей, по организации групп и группок и через Лемлейна уведомляли Петтингера о том, что готовы поддержать его план. Они все дружно соглашались, что на оккупированной территории быстро зреет почва для недовольства. Но это дружное согласие кончалось, как только вставал вопрос о том, кто же должен возглавить все дело. Они советовали не торопиться, дать былому порасти быльем; они утверждали, что никто из уцелевшей кучки прежних заправил не может выступить открыто, чтобы дать движению направление и форму, что нужно подготовить новых людей, которые смогут явиться номинальными руководителями, причем желательно из числа тех, кто пользуется полным доверием оккупационных властей; они жаловались, что большинство населения, поглощенное личными нуждами и заботами, способно только ворчать без толку. Но при всем том они делали, что могли, усиленно распространяли антисоветскую клевету и вносили разложение в ряды американской армии, действуя через женщин и разную другую гражданскую агентуру.
Петтингер внимательно вчитывался в каждую газету, немецкую или английскую, которая попадала ему в руки. Сообщение о предстоящем Нюрнбергском процессе вызвало у него насмешку: «Чепуха, комедия!» — заявил он. Немало радовали его известия о разногласиях между союзниками, начавшихся сразу же после конференции в Сан-Франциско. Малейшие трения в союзном контрольном совете действовали на него, как ложка целительного бальзама, но все шло так медленно, так отвратительно медленно, а удручающее однообразие его дней и ночей вызывало у него затяжные приступы тоски и заставляло искать утешения в шнапсе.
Когда Памела сообщила ему, что ее мать вынуждена принять под свой кров содержанку Уиллоуби, он на мгновение перетрусил. В испуге он слушал ее взволнованную и властную речь: он должен немедленно переселиться в домик садовника; пусть его принимают за одного из работников имения — изгородь и в самом деле давно не подстригали.
Но тут он опомнился.
— Подстригать изгородь — дело пленного поляка, — оборвал он ее. — Уиллоуби знает, что я твой муж и что я живу здесь. А теперь ты вдруг выкинешь меня из своей спальни и переселишь в домик садовника — остроумно, нечего сказать!
Он усмехнулся. Ему в голову вдруг пришла каверзная мысль, которая его позабавила, и разговор на том окончился.
Как только Уиллоуби, водворив Марианну в замок, уехал, Памела ворвалась в комнату Петтингера с лицом, перекошенным от волнения, злости и страха.
— Это шпионка!
— Дорогая моя, я немало имел дела со шпионами, — возразил Петтингер. — Таких хорошеньких шпионок не бывает.
— А ты ее уже видел?
— Издали.
Он почувствовал испуганное прикосновение ее влажной от пота ладони.