«Крестоносцы» войны
Шрифт:
2
Они ехали через местечко Изиньи.
От церкви остался один остов, а надгробные камни вокруг нее попадали со своих постаментов.
Машина замедлила ход, и в большую зубчатую брешь в стене церкви Иетс увидел распятие. У грубо высеченной деревянной фигуры Христа с торчащими ребрами и страдальческим, почти квадратным ртом были отбиты обе ноги и левая рука — распятие держалось на одной правой. Иетс не был религиозен; дома, в Америке, он всегда гордился своим просвещенным скептицизмом в вопросах религии. Он верил лишь в разумное начало, управляющее вселенной,
— Вы видели? — спросил он.
Карен явно видела, так как ответила сразу:
— Это все-таки наш лучший бог — единственный, которого мы сумели выдумать. Бог всегда таков, каким мы его делаем.
Бинг сказал:
— Это неизбежно. Здесь шел бой. Стреляли с колокольни, укрывались за надгробиями…
Иетс молчал. Не раз во время вторжения он был на волосок от смерти; в такие минуты он жаждал найти спасение и покой в объятиях всемогущего, всеведущего Бога; и, однако, он знал, что тщетно ищет помощи извне.
— Бог, который не может защитить самого себя… — пробормотал он.
На одном из домов, выходящих на рыночную площадь, они увидели бутафорские часы и черную, всю в трещинах, вывеску с надписью золотыми облупившимися буквами: Огюст Глоден.
— Нельзя ли на минутку остановиться? — спросила Карен. — Мне надо часы починить. Но, может быть, это вас задержит?
— Ничего, — сказал Иетс.
Машина подъехала к тротуару. Дверь в мастерскую часовщика была на запоре. Бинг постучал раз, другой. Карен стояла возле него. Подошел Иетс, взял у Бинга карабин и начал колотить по двери прикладом.
Послышались шаркающие шаги. Дверь медленно приотворилась и в щели показалась половина женского лица.
— Часовщик дома? — спросил Бинг. — Месье Глоден?
Дверь открылась пошире, и они увидели подозрительный взгляд, сморщенный нос, сморщенный рот — все в этом лице казалось сморщенным; потом выражение его смягчилось и дверь растворилась настежь.
— Вы уж простите, мы столько лет просидели взаперти… — объяснила женщина. — Никак не привыкнем к новым порядкам, все что-то не верится… О-о, женщина-солдат! — воскликнула она, разглядев Карен. — У вас и женщины воюют? Неужели мужчин не хватает? Вот у нас, во Франции, совсем их мало. Немцы стольких забрали! Из одного только Изиньи больше полутораста человек…
— Она не солдат, — прервал ее Бинг. — Она пишет в газетах. Про войну. У нее часы испортились.
— Глоден! — крикнула женщина, повернувшись к лестнице. — Американцы пришли! Иди скорей! Только надень синюю куртку! Она в комоде! — Она снова повернулась к посетителям и сказала, озабоченно качая головой: — Ни за что сам не найдет.
— Скажите ей, что мне только нужно починить часы, — сказала Карен Бингу. — Скажите, что он может не одеваться.
На пороге появился Глоден. Одной рукой он застегивал куртку, надетую поверх фартука, другой приглаживал взъерошенные седые волосы.
— Пожалуйте! — сказал он. — Женщины всегда так волнуются. Что поделаешь — война! Заходите.
Он повел их в мастерскую по коридору, где пахло жареной рыбой и сидром. Глоден вставил в глаз увеличительное
Карен засмеялась:
— Пришлось, месье Глоден. Что-то попало в пароход, на котором я ехала.
Глоден сдвинул стекло на лоб. Казалось, у него вырос рог, и он стал похож на сатира.
— Ваше счастье, мадемуазель, что пострадали только часы. Их-то я могу починить в три дня. — Вдруг он засуетился. — Вы ведь посидите у нас, правда? Такая молоденькая американка, и приехала сюда, рискуя жизнью! Жена сейчас принесет из погреба красного вина, хорошего! Я всегда говорил ей, что это вино надо приберечь для какого-нибудь случая…
Иетс посмотрел на свои часы. Вдруг он почувствовал, что кто-то трется о его ноги. Нагнувшись, он увидел маленькую девочку. Она попятилась и от смущения стала теребить подол своего платьица. Ножки у нее были худенькие, как спички.
Глоден вышел из-за прилавка и взял ребенка на руки.
— Это наша младшенькая. А старший — мальчик. Он болен. Но он сейчас встанет.
— Не надо, — сказал Иетс. — Мы скоро уедем.
— Ничего, ничего, вы посидите! — уговаривал Глоден.
— Полчаса, — со вздохом покорился Иетс. — Больше никак нельзя. Нам нужно вернуться засветло.
Глоден повел посетителей в комнату, по-видимому, служившую гостиной. Он усадил их вокруг шаткого овального стола, а сморщенная хозяйка принесла вино и стаканы. Потом высокая угловатая женщина с усиками, одетая в брюки и обтрепанный свитер, вошла в комнату, поддерживая очень бледного мальчика, ковылявшего на самодельных костылях.
— Это мадемуазель Годфруа, наша учительница, — представил Глоден. — Она теперь живет у нас. — Потом он показал на мальчика и с гордостью добавил: — Мой сын Пьер — его ранило, когда немцы уходили.
— Как это случилось? — спросила Карен.
Учительница усадила мальчика в кресло.
— Мы все стояли на крыше, — сказал он, улыбнувшись Карен, — моя сестренка, папа с мамой, соседи. Мы слышали, как стреляли возле церкви. Потом стрельба прекратилась. На улицах собрались немцы. Они ужасно спешили. Побросали почти все, что у них было. Когда они нас увидели, их офицер что-то сказал. Немцы стали стрелять в нас. А потом повернулись и побежали. То есть папа и мама говорят, что они побежали. Я-то их не видел, я видел только темно-зеленый туман перед глазами. Правда, правда — темно-зеленый. Уж не знаю, почему.
Мадемуазель Годфруа ласково потрепала мальчика по руке и сказала:
— Я могу понять, почему немцы стреляли в нас, но это неразумно.
Точно в подтверждение ее слов часовщик добавил:
— Дом мадемуазель Годфруа сгорел во время налета американских бомбардировщиков. Все ее вещи погибли.
Иетс неуверенно покосился на учительницу.
— Конечно, это неразумно, — сказал он. — А что в войне разумно?
Лицо учительницы было сурово и замкнуто. Иетс почувствовал, что его слова, сказанные с наилучшими намерениями, не понравились француженке. Он попытался представить себе, каково бы ему было, если бы маленький домик в Колтере, который они с Рут купили в рассрочку — и еще не оплатили полностью, — разбомбили, и все бы сгорело — его книги, письменный стол, все…