«Крестоносцы» войны
Шрифт:
— Я знаю, о чем вы думаете, потому что сам думаю о том же. Война, будь она проклята, конца ей не видно, а ради чего? Вон окопы остались с тысяча девятьсот шестнадцатого года, — за что в них погибали люди? И неужели через двадцать —тридцать лет по этим местам опять пройдут войска? Вот о чем вы все думаете.
Они смотрели на него — Саймон и Уотлингер, Черелли, Трауб, Шийл и сержант Лестер. Выражение у них было не напряженное, а выжидательное и чуть скептическое. Трой подумал, как они стали похожи друг на друга, на всех лицах лежит отпечаток того, что
— Готовых ответов у меня нет, — сказал Трой. — И думаю, что никто не мог бы вам ответить. Но возьмите нашу роту. Вот мы остановились на ночлег, и что мы сделали? Выставили часовых, значит, кое-кто из нас жертвует несколькими часами сна ради товарищей. Думаю, что после победы мы должны будем поступать точно так же. Сразу ничему не научишься, у одних это идет быстрее, у других медленнее. Вы постарайтесь чему-нибудь научиться, пока есть время. Война — хорошая школа.
— Разве? — сказал Шийл.
— Тише, — сказал Лестер, — капитан говорит.
— Нет, я кончил. — Трой сдвинул каску на затылок. Сейчас он выглядел моложе своих солдат.
На следующий день под вечер рота Троя подошла к группе строений, в которых, судя по слинявшим вывескам, когда-то помещались французские военные склады; более свежие приметы говорили о том, что здесь хозяйничали немцы. Некоторые из этих строений выгорели внутри и были полуразрушены, другие остались целы. При виде их солдаты оживились. Картина запустения не обманула их; они по опыту знали, что здесь пахнет добычей, сувенирами, — словом, будет чем поживиться.
Лейтенант Фулбрайт, невысокий, с низким лбом и широкими плечами футболиста, шел впереди первого взвода, готовый ко всяким неожиданностям. Фулбрайт поступил в роту уже после Нормандии и не любил рисковать; но, оглядев здания, он мысленно согласился с мнением солдат: немцы ушли, захватив с собой все, что можно, а остальное пытались уничтожить, но не успели.
Людей не было видно; только из одного здания появились несколько французов в огромных меховых шапках, в куртках и штанах на меху и в меховых шубах. Они глупо улыбались, попробовали выклянчить курева и исчезли, как только Фулбрайт крикнул:
— А ну, катись отсюда!
— Хороши зимние вещички, — сказал Лестер.
— Казенное имущество, — произнес Фулбрайт медленно и с сожалением. — Придется, видно, расставить часовых.
— Придется, — подтвердил Лестер. Его это не огорчало, — лишь бы часовые были из третьей роты. Они никого чужого не подпустят, а своим ребятам будет раздолье.
Мысли Фулбрайта, очевидно, шли в том же направлении, потому что он добавил:
— Вы там поаккуратнее, не наткнитесь на ловушку.
Шийл хитро подмигнул:
— Навряд ли, очень уж они быстро драпали. Я ловушку издали чую.
— Лейтенант говорит, что ловушки есть, — сказал Лестер, — значит, надо соблюдать осторожность. Ступай вон к тому зданию, видишь, где окна в нижнем этаже выбиты, будешь его охранять.
— Нашел дурака, — Шийл выплюнул кусок жевательной резинки.
— Бегом марш! —
Фулбрайт слушал эту перепалку молча, чуть заметно улыбаясь. Он не сразу, и то только с помощью Троя, разобрался в том, какие люди его окружают, и понял, что дисциплина достигается не изучением устава; но, раз поняв это, он сжился с ротой и стал ее неотъемлемой частью.
— Расставить остальных часовых! — приказал он.
Лестер назначил людей, а взводу крикнул: «Разойдись», и люди мгновенно исчезли, торопясь воспользоваться остатками дневного света.
Из полуразрушенного здания вышли Трауб, Черелли и Шийл — в черных галстуках и немецких матросских шапочках.
— Чего там написано? — спросил Шийл, разглядывая золотые буквы на черной ленте. — Ну и язык!
— «Kriegsmarine», — засмеялся Трауб, — это их военный флот.
— Выбрать якорь! — протяжно крикнул Черелли, балансируя на обломках бетона и покореженных стальных рельс. Он стал вертеть руками воображаемый штурвал. — Полный вперед! Огонь торпедой! Вззз! Есть! Пошел ко дну, чертов сын, со всем экипажем! — Он повернулся к Траубу. — Я к вам по ошибке попал. Я прирожденный моряк. — И добавил мечтательно: — Мне бы на корабль, в море…
— Заткнись, адмирал, — сказал Шийл. Он прислушался. В отдалении прогромыхала скрытая сумерками колонна танков. — Я эту шапку домой пошлю, пусть сестренка носит.
— Да она в ней потонет, — сказал Трауб. — Ей какой номер нужен?
— Вот черт, — сказал Шийл, — я забыл. Да нет, она теперь подросла, ведь у ребят головы тоже растут, а?
— Не так быстро, как ноги.
— Ей будет интересно, — упорствовал Шийл, — я ей напишу, что снял шапку с нациста.
— Детям врать — это не дело, — сказал Черелли. — Взрослым ври сколько влезет, а ребята и без того слишком быстро набираются скверных привычек.
— Так она же не будет знать, что я соврал! — сказал Шийл. Потом он швырнул шапку на землю. — Ну ее к черту, все равно не во что завернуть. Ни минуты свободной нет у человека…
— Ты лучше пройди вон туда, — посоветовал Черелли, — да «освободи» себе парочку меховых вещиц.
Им преградили путь четыре человека, внезапно выступившие из полутьмы. Одежда их — смесь гражданской и военной — была сильно поношена, за плечами винтовки.
Шийл первым увидел их и испугался. Он навел на них винтовку и крикнул:
— Стой!
Все четверо остановились. Первый протянул вперед руки ладонями вверх — либо в знак приветствия, либо чтобы показать, что в руках у него ничего нет.
— Здорово, американцы! — сказал человек, улыбаясь широко и радостно.
— Ни с места! — крикнул Шийл. Он сделал знак Траубу и Черелли заходить с флангов, в то время как неизвестный, видимо, главный в своем маленьком отряде, осторожно шагнул вперед.
Указывая на себя, он сказал:
— Русский! — Потом указал на двоих из своих товарищей и повторил: — Русский, — а о третьем сказал: — Поляк! — Потом опять улыбнулся и хлопнул Шийла по плечу с такой силой, что тот зашатался.