Крестоносец. За Гроб Господень
Шрифт:
— И? — шепотом спросил ее отец Альберик. Это «и» было неизменным.
— Отче, я — вдова. Мой покойный муж Одо… — Элеонора на мгновение замолчала, а потом продолжила: — Однажды ночью мой муж упал и умер.
— Об этом я уже слышал.
— Но вы не слышали всей правды, отче. Он был сильно пьян. И я поощряла его пьянство.
— Но почему?
— Чтобы он ко мне не приставал. Но он все равно приставал, — выпалила Элеонора. — В Компьене, в нашем замке, мои покои находятся на самом верху каменной башни с круговой деревянной верандой. — Она немного помолчала и глубоко вздохнула. — Он пришел ко мне, отче. Я была одна. Его уста изрыгали проклятия и грязные оскорбления, его сердце полнилось неистовой злобой, а его брюхо — дешевым вином. Я встретила его в лестничном колодце. Мы подрались. Я толкнула его, отче, и он упал, ударившись головой о стену, а потом — об острые каменные ступеньки.
— Вы толкнули его, защищаясь?
— Отче, мне было радостно видеть, как он падает, — только и ответила Элеонора. Ей не хватило духу признаться в своем последнем грехе, и она не рассказала,
Однако отец Альберик понимающе кивнул, его рука уже двинулась вверх, а уста прошептали: «Absolvo te».
Элеонора покинула исповедальню. Во время отпущения грехов она так сильно прижималась к скамье священника, что теперь ее руки и запястья сильно болели. Отец Альберик сказал, что искуплением грехов станет ее паломничество в Иерусалим. Она прошла через неф и преклонилась в приделе Богоматери, уставившись на вырезанное из дерева лицо Пресвятой Девы Марии. Закрыв глаза, Элеонора снова прошептала покаянную молитву «Конфитеор»: «Признаюсь перед всемогущим Господом, а также перед моими братьями и сестрами, что я грешила чрезвычайно много…»
«Обрету ли я, — подумала она, — мир и покой в далеких краях?» Доведется ли ей преклониться в храме Гроба Господня и попросить Бога о прощении? Или же злобное, искаженное ненавистью лицо Одо, полное бешеной ярости из-за собственной мужской несостоятельности, так и будет как тень преследовать ее каждую ночь? Всей правды не знал никто, даже ее любимый брат Гуго и его близкий друг, Готфрид де Сен-Омер, который ей очень нравился. А ее тайные мысли и желания — это тоже грех? Поэтому неудивительно, что Элеонора была решительно настроена отправиться в Иерусалим. Она отбросила возражения брата, а встреча с Готфридом де Сен-Омером лишь укрепила ее в желании присоединиться к Крестовому походу. Больше того, ее ужасала сама мысль о том, что она останется в сыром и холодном компьенском поместье, одинокая и уязвимая, и будет ждать, когда духи умерших снова вернутся, чтобы терзать ее… Элеонора умолкла и вздохнула. Да… Отнюдь не благочестивые и подвижнические мотивы вели ее в это паломничество. Она прикусила губу и подумала: «А что же позвало в путь моего брата?»
Идя на исповедь, Гуго де Пейен тоже надеялся на прощение Господа: за пьянство после смерти жены при родах, за то, что время от времени искал утешения в компании шлюх, а более всего — за страсть к рыцарским турнирам, которая превратилась в одержимость, а также за постоянное, похожее на голод стремление к дракам и стычкам. Как хотелось ему избавиться от всего этого, очистить свою жизнь и положить свой меч к ногам Господа и Святой Матери Церкви!
Отец Альберик выслушал его. Он был рад, что их предводителем станет Гуго. Гуго де Пейен был храбрым и опытным рыцарем, поднаторевшим в военном искусстве и искусстве владения мечом. Он уже очистился от грехов, воюя в Иберии с неверными. «А может, он фанатик?» — подумал Альберик. Лицо Гуго было худощавым, а темные глаза, тонкие губы и слегка крючковатый нос придавали ему хищное выражение. Он был высок и строен, с длинными и сильными руками искусного фехтовальщика, а душа его была возвышенной — к такому заключению пришел Альберик, поднимая руку и отпуская грехи. Он был рад, что Гуго де Пейен встанет во главе их отряда, и очень надеялся, что этот отважный рыцарь окажется верным союзником в его собственных тайных поисках истины.
То же самое касалось и Готфрида де Сен-Омера, который пришел исповедаться следующим. В отличие от Гуго, Готфрид был полноватым молодым человеком невысокого роста, с гладким улыбчивым лицом и копной волос соломенного цвета. На мир он смотрел ясными голубыми глазами удивленного и смущенного ребенка. Готфрид де Сен-Омер, единственный и любимый сын в своей семье, казался всем человеком, не воспринимающим жизнь слишком серьезно. Когда он начал перечислять свои грехи, отец Альберик быстро догадался, что Готфрид, вельможа с правом распределять приходы, был подобен лесному озеру, под гладкой поверхностью которого скрывается густая путаница водорослей и коряг. Несмотря на свою внешность и непринужденные манеры, Готфрид тоже принимал участие в лихих кавалерийских набегах на Иберию. Воодушевленный «Песнью о Роланде», в которой прославлялись геройские свершения Карла Великого и его паладинов, он уже успел повоевать с неверными в скалистых ущельях и на высоких перевалах. Однако после этих боев в душе его поселилась большая тревога. Теперь Готфрид понимал, что война — далеко не славное занятие. Он рассказывал Альберику о мрачных днях, полных беспросветного отчаяния, о ледяном ветре в горах, пронизывающем до костей. О сметавших шатры шквальных градах и проливных дождях, после которых начинали болеть лошади, уже несвежая солонина покрывалась плесенью, а в сухарях заводились жучки-долгоносики. Он рассказывал о том, как дожди и сырость превращали их кольчуги в сплошную ржавчину. Готфрид описывал также случаи массовой резни на пыльных равнинах, когда колодцы и ручьи были забиты трупами. Из этих набегов он возвращался, терзаемый одной мыслью: какое отношение имеет все это к любви Христовой? Этот же вопрос он задал и сейчас и получил обычный ответ: «Такова воля Божья!» Так проповедовал Урбан, и так учила Церковь. И разве в Ветхом Завете не рассказывается о том, как Бог поднял воителя Давида на защиту своего народа? Более того — в Новом Завете Христос велел Петру именно поднять меч, а не бросить его. Отец Альберик мысленно похвалил себя за то, что хорошо овладел этим ловким казуистическим приемом, которому научил его один знаток
— А как же Анстрита, отче? Она ведь была посвящена в наши тайные поиски. И ее смерть глубоко встревожила нас.
— Наш поиск продолжается. А про Анстриту сказали, что она — ведьма.
— Которая пыталась спастись в нашей церкви.
— Я ничем не смог ей помочь, — сердито прошипел Альберик, — и никто не смог бы. Госпожа Элеонора и господин Гуго были в то время в Клермоне. Вы тоже были с ними. Все произошло так быстро; мы не виноваты в том, что пролилась ее кровь.
Готфрид кивнул, поднялся и ушел. Альберик закрыл лицо руками, будто бы молясь, тем самым давая понять следующему исповеднику, что он еще не готов выслушать его покаяния.
«А кому же буду исповедоваться я?» — подумал священник. И воспоминания, словно пророки Судного дня, вихрем завертелись в его памяти, унося Альберика в прошлое. Эти воспоминания были старыми врагами, ревностно хранящими его былые грехи. Вот рушится боевой порядок англосаксов в битве на реке Сенлак. Вот сквозь него пробиваются многочисленные всадники в доспехах и кольчугах; их лица скрыты под коническими шлемами с широкими защитными планками для носа. «Боец», боевой штандарт Уэссекса, обвисает, как крылья раненой птицы. Вокруг слышатся крики окровавленных воинов. Сердце Альберика вздрагивает: крут ближних рыцарей Гарольда Годвинсона трещит и рушится, словно дерево, пораженное молнией. Мужество покидает его подобно вину, вытекающему из треснувшего кубка.
«Трус!»
Это слово кнутом стегало душу Альберика и сейчас, и тогда, когда он бродяжничал с братом Норбертом. Анстрита стала просто свежим порезом на старой ране. Необычайно умная, знавшая толк в лекарственных растениях и травах, эта загадочная женщина шла в поисках истины тем же путем, что и Альберик, Норберт, Гуго и Готфрид. А вдруг все-таки была хоть какая-то возможность ее спасти? Впрочем, ей определенно было суждено умереть. Крестьяне в капюшонах и масках, воспользовавшись отсутствием хозяина поместья, ворвались в ее убогое жилище на окраине деревни и напали на нее. Одному лишь Богу ведомо, почему они это сделали. У кого-то умер ребенок. Всем не хватало еды. Кто-то видел какие-то знамения. Нужна была жертва, и Анстрита стала козлом отпущения. Она скрылась в этой церкви, моля Альберика о помощи. И он собирался ей помочь, видит Бог — собирался! Однако страх парализовал его. А вдруг Анстрита скажет, что он был сообщником в ее таинственных деяниях? Он поспешил укрыться в ризнице, однако толпа выбила задние двери и хлынула в церковь. Альберик спрятался в узкой, пропахшей ладаном нише, а тем временем озверевшая орда приволокла сюда Анстриту и подвесила ее над костром на самодельной виселице. Постепенно ее крики затихли. Господин Готфрид вернулся на следующей неделе, однако, несмотря на его гнев и гнев господина Гуго, злодеям удалось избежать наказания.
Громкий кашель вывел отца Альберика из задумчивости, и он отнял руки от лица. Перед ним стоял староста Роберт с гримасой нетерпения на подвижном лице. Он едва сдерживал свое раздражение. Священник подозревал, что Роберт имеет отношение к убийству бедной Анстриты, однако сомневался, что староста когда-либо в этом сознается. Как бы там ни было, а в глазах многих селян Анстрита была ведьмой, заслуживающей смерти, и потому ее убийство стало справедливым и богоугодным делом. За Робертом стояли остальные: Имогена, хорошенькая темноволосая вдова, которую госпожа Элеонора согласилась взять с собой в паломничество в качестве помощницы и попутчицы; кузнец Фулькер; Пьер Бартелеми, молодой горбун, которому в сырых и темных лесах являлись видения. За ним стояли еще несколько человек, включая Норберта, монаха-бенедиктинца и близкого друга Альберика. Однако Норберт не стал преклонять колени в исповедальне. Вместо этого он припал к земле подле колонны, а тем временем остальные бесцельно переминались с ноги на ногу. Они с нетерпением ожидали, когда священник закончит отпускать грехи и они смогут наконец полакомиться хлебом, вином и различными мясными блюдами, расставленными на грубых деревянных столах, где красовались также кувшины и графины. Сегодня они отпразднуют, а через неделю присоединятся к Раймунду Тулузскому, графу Сен-Жильскому, чтобы вместе с ним выступить в поход на Иерусалим. А тем временем исповеди и отпущение грехов шли своим чередом, хотя громкий шепот все больше и больше заглушался растущим гулом разговоров. Голодные глаза все чаще взирали на ломящиеся от яств тарелки, и люди уже начинали побаиваться за безопасность лошадей и вьючных пони, которых они оставили на привязи в церковном дворе возле кладбища. Наконец отец Альберик закончил отпускать грехи. Он поднялся на грубую деревянную кафедру, а присутствующие собрались вокруг него.
— Господь есть воин, — сказал священник нараспев, заглянув во вторую книгу Моисееву, Исход. — Поэтому и вы должны…
Описывая подвиги великих воинов Господних из Ветхого Завета, отец Альберик перешел с провансальского наречия на язык севера Франции. Элеонора, которая слушала, опершись на колонну, невольно вздрогнула, когда входная дверь громко хлопнула, прервав речь священника. Резко обернувшись, она увидела человека в короткой черной накидке, и гетрах того же цвета. На широких сапогах из бычьей кожи позвякивали шпоры. Из-под краев накидки выбивалась белая туника. На ремне, переброшенном через плечо, висели меч в ножнах, короткий колющий меч и нож. В первый миг Элеоноре показалось, что к ним пожаловал дьявол, чтобы вступить с ними в спор: коротко стриженный, с угрюмым лицом и умным взглядом, он, казалось, излучал глумление, затаившееся в глубине души.