Крестовые походы. Идея и реальность
Шрифт:
Конечно, в последнем примере речь идет скорее об уже упомянутой манипуляции историческим прошлым, чем о научном анализе, но применительно к русской культуре, наверное, позволительно было бы говорить о глубинных философских и религиозных основаниях восприятия крестоносного движения. Ведь в идеологии крестовых походов наиболее яркое и полное воплощение получило учение католической Церкви. Многие характерные черты католицизма, проявившиеся в крестоносной идеологии — такие, как доктрина о Спасении, в основе которой лежит принцип юридических отношений с Богом, институт индульгенции, представление о «сокровищнице заслуг» и пр., интерпретировались русскими религиозными философами как проявление «формализма» и «юридизма» католичества и вызывали скорее реакцию отторжения и критику. Но это обстоятельство не отменяло глубокого интереса к самому историческому феномену и тем образам и идеям, которые оказались с ним связаны.
О том, что интерес к этому сюжету в русском обществе всегда существовал, свидетельствуют многие факты. Достаточно вспомнить о хранящейся ныне в Третьяковской галерее картине М. Врубеля «Принцесса Греза», посвященной возникшей в эпоху крестовых походов легенде о «далекой любви» (amor de lohn)
Если же теперь мы в своих рассуждениях о крестоносном мифе вернемся на почву истории, то должны будем признать: наш интерес к крестовым походам оправдан хотя бы потому, что частью русской истории являются относящиеся к XIII–XV вв. контакты и конфликты с Тевтонским орденом, Ливонским орденским государством, шведскими крестоносцами, когда, расширяя экспансию, силы средневекового Запада проникали на территорию Руси и воевали с Псковом и Новгородом и др.
Существенно еще и вот что: интерес в русской культуре к крестовым походам, в которых выразилась суть западного христианства, резко и отчетливо проявились определенные черты западной цивилизации, объясняется тем, что мы стремимся осмыслить это явление в контексте нашей истории и наших взаимоотношений с Западом. Русская культура изначально по своему типу была европейской. Вместе с христианством она восприняла византийские ценности, в XVI в. состоялась ее встреча с Западом, а с XVIII в. она осмысляла себя как часть европейской цивилизации и всегда стремилась в нее вписаться. Потому русская мысль всегда проявляла интерес к другой половинке христианства, к иной системе миросозерцания, которую она пыталась узнать и понять. В этом контексте российское общество интересовал кардинальный вопрос: какова роль исторического опыта крестовых походов для западноевропейской цивилизации и чем в этом отношении Россия отличается от Запада? Наверное, одно из немногих позитивных последствий этих событий заключается в том, что они мощно раздвинули интеллектуальные горизонты средневекового общества — в ту эпоху грандиозных миграций феодальная Европа впервые вышла за свои пределы, произошло открытие новых культур и конфессий, что существенно изменило систему представлений средневекового мира. Не это ли имел в виду Пушкин, когда в своей статье «О ничтожестве литературы русской» размышлял о том, почему «благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отозвалось в краях оцепеневшего севера…»? И мы сегодня продолжаем рассуждать на эту тему. Ведь на самом деле, погружаясь в историю крестовых походов — одного из самых важных явлений западного Средневековья, — мы познаем себя. Изучая прошлое, мы пытаемся понять самих себя.
Вместо заключения
Итак, нам пора подводить итоги… В этой книге мы пытались рассмотреть, как возникла идея крестового похода и как она воплощалась на практике, как она видоизменялась под влиянием различных исторических факторов и как крестовый поход стал институтом. Попутно мы обращались к различным аспектам крестоносного движения — таким, как проблемы материальной организации крестовых походов, повседневной жизни крестоносцев, колонизации земель в созданных западными христианами государствах, а также рассматривали, как складывались в эту эпоху отношения между латинской Европой, с одной стороны, и греческим или исламским миром — с другой.
Теперь настало время вернуться к тому вопросу, который был поставлен в начале нашего исследования: что же такое крестовые походы? Когда они закончились? Как мы можем обобщить многообразную практику крестоносного движения, определить некоторые общие его черты?
Как мы стремились показать на страницах этой книги, крестовые походы, инициатором которых изначально выступили римские папы, были в общем скорее расширением уже существующей общественной и религиозной деятельности, а не радикальным разрывом с ней — они были на самом деле одним из видов практиковавшейся ранее священной войны. Мы видели, что еще задолго до крестовых походов папы сакрализовали войны, которые они вели против неверных и язычников (норманнов, сарацин и пр.), и даже поддерживали военные кампании против врагов Святого Престола.
Мы также пытались доказать, что Первый крестовый поход, положивший начало крестоносному движению, был во многом продуктом реформаторского движения XI в., направленного на освобождение Церкви от влияния светской власти и объединение христианского мира под властью понтифика. Папе Урбану II, положившему начало крестоносному движению, удалось соединить две в общем несоединимые вещи — идею священной войны, с одной стороны, и широко признанную и почитаемую в средневековом обществе практику паломнических путешествий — с другой. Он попытался использовать чрезвычайно популярную среди средневековых мирян традицию паломничества и сделать ее орудием христианской экспансии. Вооруженная экспедиция в Святую Землю с целью освобождения восточных христиан, к которой понтифик призывал христиан, была приравнена к покаянному паломничеству, а участникам в такой экспедиции предоставлялись духовные привилегии (прежде всего в виде индульгенции), а также особые светские права. И хотя средневековые миряне, судя по всему, долгое время не проводили резкой грани между паломниками (peregrini) и крестоносцами, которые лишь в конце XII в. стали обозначаться четким термином crucesignati, именно связанные с вооруженным паломничеством привилегии обеспечивали исключительный статус тех, кто принимал обет крестового похода.
В дальнейшем первоначальная идея крестового похода претерпела значительные изменения под влиянием разнообразной практики.
Общим во всех этих кампаниях было то, что их мог санкционировать только папа, и то, что они оправдывались как справедливые войны, которые ведутся в защиту интересов христианства и сохранения целостности христианской Церкви. Крестоносная идеология была таким образом тесно связана с идеей религиозно-политического единения всего христианского мира, создания вселенской Церкви, возглавляемой римским папой и противостоящей миру язычников. Крестовые походы созывались папой — духовным лидером западного христианства, в них участвовали крестоносцы со всех концов христианского мира, и, как считалось, эти походы служили делу христианства и христианской религии в целом. По сути в идеологии крестового похода были две неизменные составляющие — с одной стороны, это упомянутая идея объединения человечества в единый церковный организм, а с другой — покаянная практика средневековой Церкви. Идея христианского мира, отождествляемого с западной Церковью во главе с римским понтификом, взлелеянная григорианской реформой XI в. и достигшая апогея, быть может, в понтификат Иннокентия III, как мы видели, угасла вскоре после Реформации. Точно так же важнейшие для крестоносного движения представления — такие, как обоснованная в римском католическом учении вера в эффективность индульгенции, всеобщее признание покаянной практики — были также поколеблены новой идеологией, порожденной эпохой Реформации. Можно считать, что путь от григорианской реформы до Реформации знаменует начало и конец идеи и практики крестоносного движения.
Мы имели возможность убедиться в том, что крестоносная деятельность имела большой резонанс в западнохристианском обществе, однако на протяжении всего Средневековья оно так и не выработало четкой дефиниции этого феномена. Несмотря на признаваемую в каноническом праве власть папы объявлять крестовый поход и жаловать индульгенции, эти черты так и не слились в общее определение. Нет его и в «Декрете Грациана» XII в., который в Средние века рассматривался как важное руководство по теории и практике войны. И даже Иннокентий III, который попытался связать разные виды деятельности крестоносцев в единую систему, не дал этому явлению общего наименования. А крупнейший знаток канонического права Гостензий мог лишь утверждать, что крестовый поход был справедливой войной под руководством папы, соответствующей всем признанным критериям (auctoriats principi, causa justa, intentio recta), о которых здесь уже не раз говорилось. Тем не менее, как уже упоминалось, ученый-юрист различал crux cismarina (крестовые походы внутри христианства) и crux transmarina (крестовые походы против внешних врагов), полагая, что внутренние угрозы христианству серьезнее внешних, и соглашаясь с тем, что большее признание заслуживают военно-религиозные экспедиции в Святую Землю. Так или иначе, ни средневековые правоведы, ни богословы не оставили нам ясного определения крестового похода. Случайно ли это?
Однако речь идет не только о каноническом праве, но и о терминологии. Нам уже не раз приходилось говорить о том, какими разными и порой неточными словами описывалась крестоносная деятельность. В многочисленных источниках — папских документах, хартиях и нарративных текстах — крестовый поход называется то паломничеством (peregrinatio), то «делом Христа» (negotium Christi), но также «переходом через море» (passagium ultramarinum), а в позднее Средневековье просто «святым путешествием» (saint voyage) или «святым переходом» (sanctum passagium). Примечательно, что в папских грамотах речь идет преимущественно об эвфемизмах — «крест» (crux), «дело Креста» (negotium Crucis) — римская курия явно не желала использовать язык войны для описания крестового похода. С начала XIV в. папские документы все чаще употребляют латинско-итальянское слово «cruciata», которое позже — в XV в. — стало ассоциироваться, как и испанское слово «cruzada», со сбором средств на крестовый поход, вырученных от продажи индульгенций. В середине XV в. бургундский хронист Жорж Шателен впервые пустил в оборот в своей хронике слово «croisade», которое ближе всего современному термину «крестовый поход», тем не менее и в XVI в. писатели продолжают употреблять словосочетания «guerre sainte», «helium sanctum» (священная война), а отнюдь не словцо Шателена. Надо сказать, что христианские авторы используют иногда весьма архаичные термины (как, например, «peregrinatio»), которые создают впечатление мнимого единообразия, но, судя по всему, ни на латыни, ни на народных языках не было универсального термина для обозначения крестового похода. Как известно, язык отражает культуру, и потому неясность терминологии, несомненно, указывает на важную черту самого феномена. Все приведенные здесь и ранее сведения могут говорить только об одном — средневековые люди не воспринимали крестоносное движение как единое, и у них не было четкой дефиниции крестового похода.