Крестовый поход
Шрифт:
Оба замолчали. Пальцы его гладили ее руку, ласкали кожу, и, возможно, он и сам не знал, насколько глубоко эта ласка трогала ее. Почему Антонио? Этот вопрос не давал ей покоя все два года совместных занятий. Живя в тесных квартирках, перенося суровые, порой жестокие тренировки, студенты Саламанки переносили тяжелое бремя учебы по-разному: сходились, расходились, снова сходились, уже с другими. Все, кроме Дженн. Она всегда желала одного Антонио, но догадывалась, что он на ее чувства никак не отвечал. Оставался холодным, холодно-дружелюбным, вежливым, чуть ли не
В вечер выпускного испытания отец Хуан разбил их на бойцовские пары, и только тогда все узнали его тайну: он был во всех отношениях врагом. За исключением одного: он был один из них. Охотник.
Когда Антонио понял, что она, зная, кто он такой, продолжает его любить, он сделал шаг навстречу. Но потом снова отдалился, убежденный, что преданность Деве Марии и всем святым не позволяет ему вести себя, как чудовищный, ненасытный зверь. Что, исполняя святые обеты церкви — бедность, целомудрие и послушание, — он должен стремиться к святости, к чистоте.
Она понимала, что его влечет к ней, а поскольку она отнюдь не была девушкой религиозной, то не верила в то, что близость с ней может изменить его.
А если и верила, то совсем мало.
Но в такие ночи, как эта, когда в темных коридорах бродили привидения, а Хеда была далеко, Дженн понимала только одно: что она вообще ничего не понимает.
— У тебя когда-нибудь была девушка? — спросила она и сразу покраснела: такие вопросы задают только школьницы.
— Нет, но я знаю, что одна девушка любила меня, — ответил он.
Его охватила отчаянная, глубокая, невыносимая печаль, которая всегда жила у него в душе.
— И что с ней стало? — она нежно пожала ему руку. — Может быть, если ты расскажешь…
— Я еще никому об этом не рассказывал, — ответил он. — Один Господь знает, что я натворил.
Она попыталась поднять голову, но он ласково положил ей на макушку руку, чтоб она этого не делала.
— Но если ты католик, а отец Хуан — твой исповедник, ты должен ему исповедаться. И он даст тебе прощение. Разве не так все у вас происходит?
Он долго молчал. Если б она сидела сейчас с другим парнем, прижав вот так голову к его груди, было бы слышно, как бьется его сердце. Молчание между ними было таким долгим, что грозило превратиться в пропасть. И если только что Дженн боялась темноты, то сейчас испугалась еще больше.
— Я не знаю, кто такой отец Хуан, — сказал он наконец. — И не в его власти давать прощение. Он может лишь отпускать грехи. Прощает один только Бог.
— И ты в это веришь?
— Я верю в то, что существует божественный промысел, — тихо сказал Антонио.
— Но ты не знаешь этого наверняка.
Голос Дженн прозвучал громко, почти резко.
— Я знаю, что, если понадобится, я умру за тебя.
Антонио обернулся к ней и заглянул ей в глаза; его глаза, исполненные темно-красного сияния, светились любовью.
Клыки его стали расти, Антонио охватила жажда крови.
— Если что-нибудь случится с тобой, я умру первый.
Новый
Аврора, Скай и Хеда
— Все, что ты мне тут наговорила — сплошная ложь, — проговорила Аврора. — Ты все подслушала. Ты знаешь о нашем плане. И хочешь быть на стороне победителей.
— Я… я… — заикаясь, проговорила Скай.
«О каком плане? О плане использовать Хеду в качестве живца?»
— Что ж, это правильный шаг. Мудрый. Я тронута.
— Благодарю вас, — Скай заставила себя улыбнуться. — Я вам признаюсь. Я услышала о вашем прибытии. И сказала себе, что мы должны быть вместе, я должна просить вашего позволения быть с вами. Мой «крестный отец» боится вас.
— Тоже благоразумный шаг, — Аврора вздернула голову. — И что ты мне можешь предложить?
— Свою преданность.
— А ты хороший охотник?
Этот вопрос чуть не сбил ее с ног. Неужели Аврора знает? Неужели она дразнит ее?
— Да, — ответила она, твердо глядя вампирше в глаза.
— Так… я хочу, чтобы кто-нибудь за ним поохотился. Не могу ждать, пока сам умрет. Он выполнил свою задачу. Война прекрасно всех развлекла. Впрочем, этот так называемый «мир» тоже, — она с издевкой произнесла последнее слово. — А мы тем временем занимаемся настоящей работой.
Скай сразу поняла, что услышала нечто чрезвычайно важное. Она мгновенно уловила момент: теперь надо использовать умение вести себя во время допроса как в качестве допрашиваемого, так и допрашивающего. Надо дать понять Авроре, что ей кое-что известно про эту «настоящую работу», а может, даже и больше, чем просто кое-что.
— Соломон, — сказала она.
— Бедный Соломон, — ухмыльнулась Аврора; по лицу ее было видно, что ей его нисколько не жалко. — Подойди, — сказала Аврора, вероятно, обращаясь к Нику.
Пальцы вампира вонзились в руку Скай, и он повел ее вперед и без предупреждения повернул направо. И она снова сделала вид, что запнулась.
— Что это с тобой? Ты больна? — спросила Аврора.
Бывают ли больные вампиры? Она никогда не слышала об этом. «Нет, это не сейчас», — подумала Скай и прокашлялась.
— Просто голодна.
О, Великая Богиня, зачем она это сказала? Что, если Аврора…
— Ну, так закуси, mi dulce, [65] — сказала Аврора.
Раздалось шипение, и пахнуло серой; в свете зажженной спички она увидела лицо Авроры. Та подносила зажженную спичку к длинной белой свече. И в ее теплом пламени Скай вдруг почуяла страшную, смердящую вонь. Аврора высоко подняла свечу, и свет ее упал на ржавую клетку, стоящую у дальней стенки восьмиугольного помещения, обставленного старинной мебелью викторианской эпохи. В клетке что-то шевелилось.
65
Милая моя (исп.).