Крестьянский сын
Шрифт:
— Опять ты?
— Пропусти меня, дядь. Мне от отца попадёт, ежели долго мешкать буду. Отец-то мой коновал. Лечил недавно тёлку у знакомого корневского мужика, Игната Васильевича. — Костя внимательно следил за лицом дозорного, но так и не понял, насторожился ли тот при имени Игната Васильевича или ему только показалось. — Теперь послал меня проведать, как там тёлка, не надо ли чего, а я и побежал через бор прямиком. Так-то в Корнево куда ближе.
— Хитро чего-то плетёшь, паря. Но коновала вроде знаю. Такой высокий, тонкий,
— Да вы что? Целы у него руки и ноги. Все пальцы. И сам никакой не высокий да худой, а такой, — Костя показал руками подле своих плеч, — только много шире. И не белый. А ещё говорит — знаю…
Дозорного почему-то не смутил Костин упрёк. Наоборот, он усмехнулся и продолжал выспрашивать дальше:
— Ну, а Игнат ваш Василич чей же по фамилии? У меня в Корневе многие, почитай, дружки, а такого что-то не помню.
«Свой! — думает Костя. — Свой. Выпытывает, прежде чем в отряд пропустить. Таиться нечего!»
— Гомозов он, Игнат Васильевич, председатель Совета Пореченского, вот кто!
— И-и, хватился, паря, — всё с той же усмешкой, не поймёшь, злой или весёлой, проговорил охотник. — Председателев нонче нету. Были, а теперь нигде нет, и Гомозова никакого в Корневе нет.
Нет, недобрая усмешка на губах усатого. А глаза остро так смотрят, прямо Косте в душу. Враг! На какое-то мгновение всё застывает в Косте. «Пропал… И, главное, про отца сказал беляку и про дядьку Игната…»
— Врёшь! Врёшь, сучья морда! — кричит Костя отчаянно, обеими руками хватаясь за ружьё дозорного. — Есть дядька Игнат, врёшь ты!
В первый момент Косте почти удаётся вывернуть оружие из рук не ожидавшего нападения охотника. Но в следующую секунду, отброшенный сильной рукой, он шмякается на землю, вернее, на толстый подстил из опавшей хвои, а «охотник», снова крепко держа свою двустволку, улыбается ему:
— А ты здоров, молодец! Хотя ведь ты и не один на меня накинулся, а с помощником. Оно, знамо, споро. Кто у тебя тама пищит в запазухе?
— Заяц. Лапу ему кто-то прогрыз, — отвечает Костя, а сам всё ещё косится на усатого, так и не понимая, что он за человек.
— Во-он кто! Так бы и говорил сразу, что заяц. Вместо пропуска бы… — засмеялся усатый и пронзительно свистнул два раза.
Далеко впереди, между сосен, показалась фигура ещё одного человека. Дозорный легонько подтолкнул Костю:
— Лупи давай туда, как раз председателя найдёшь, — и махнул тому, дальнему, рукой — принимай, мол.
Нет, всё вышло совсем не так, как представлял себе Костя, когда думал о встрече с партизанами и их командиром.
Первое, что он увидел на поляне, куда привёл его второй дозорный, были… могилы. Холмики из свеженасыпанной, чуть заветрившейся земли. Рядом ещё свежую яму копали. Костя видел, как из глубины две лопаты по очереди выбрасывали на поверхность жёлто-серую землю, глину с песком. Молодой парень
Гомозова Костя увидел сидящим на завалине лесной избушки-омшаника. Прикрыв глаза и сосредоточенно нахмурив брови, тот подставлял бледное лицо тёплым лучам солнца. Голова его была обмотана повязкой из холстины, кое-где в засохших бурых пятнах.
Командир открыл глаза и взглянул на шедших к нему молодого дозорного и Костю так, будто их приход совсем не касался его. Костя опустил было руки по швам и выпятил грудь (он дорогой ещё представлял, как поздоровается с командиром по-военному), но под рубахой зашевелился зайчонок, и Костя смешался, покраснел до слёз, проклиная себя за то, что не оставил его там, где нашёл, и не зная теперь, что с ним делать.
— Из Поречного парнишка, Игнат Василич, коновала Байкова сын.
— Вижу. Здравствуй, Костя. С чем хорошим к нам?..
Всю ночь, торопливо шагая, Костя думал, как выполнит поручение отца. Как лихой командир взмахнёт саблей перед строем конников и взовьются кони, летя на помощь Поречному. Теперь, стоя перед дядькой Игнатом, он не находил слов и только выдохнул:
— Беда у нас, дядя Игнат.
Потом стал просто рассказывать, как час за часом развёртывались события в Поречном, стараясь ничего не упустить.
Гомозов слушал, и брови его страдальчески сходились над широко поставленными жёлтыми глазами, лицо морщилось, как от сильной боли.
Рассказ Кости перебил подошедший молодой парень. Тот самый, что стоял над могилой.
— За попом я поеду, Игнат Василич.
— Иль очумел? — Гомозов глядел на парня снизу вверх, но так, что тот потупился, переступая с ноги на ногу.
Потом, распаляя сам себя, парень закричал, забирая всё выше:
— Чего очумел? Такая последняя воля батина, чтоб с попом, по-честному хоронили. Должон — нет я похоронить батю как следоват? А не сюда попа, так батю домой повезу. Пусть тама отпоёт. — Он остервенело сдёрнул шапку и кинул её оземь. — Поеду!
— Надень шапку, всем-то пустоту не показывай, — спокойно сказал Гомозов. — Пойдём-ка со мной, если сам забыл или не смыслишь. — Он поднялся, хотя видно было, что ходить ему нелегко.
Костя пошёл за ними. После яркого солнечного света показалось, что в избушке совсем темно. В нос ударил тяжёлый запах трудного человеческого дыхания и нечистых ран.
Приглядевшись, Костя увидел человек восемь раненых, лежащих на земляных нарах. На привет Гомозова только один, в середине нар, ответил кивком. Его широкая, лопатой, борода помела по груди — вперёд, назад. Остальные молча смотрели на командира. Иные плохо соображали, кто перед ними.