Крейсер Ее Величества «Улисс»
Шрифт:
Пожалуй, слово «слепую» в данном случае неуместно. В дикой своей ярости шторм орудовал с почти человеческим коварством. Сразу после первой атаки ветер невероятно быстро повернул и, вопреки всем законам метеорологии, снова задул с севера. На «Улисс», находившийся у подветренного берега, то и дело обрушивались огромные валы.
Гигантские валы эти, казалось, были одушевленными существами... С ревом мчась мимо «Улисса», огромный вал неожиданно делая рывок в сторону и опускался на палубу корабля, разбивая вдребезги то одну шлюпку, то другую.
За какой-то
Но особенно досталось кормовой чаети крейсера. В самый разгар шторма раздалась серия мощных взрывов. Корма корабля чуть не выпрыгнула из воды.
Точно лесной пожар, в кормовых кубриках распространилась паника; на юте почти все лампы освещения были разбиты или выведены из строя. Заглушая ропот, по темным кубрикам понеслись вопли: «Нас торпедировали!», «Мины!», «Корабль тонет!» Эти вопли точно гальванизировали измученных, израненных людей — даже тех, кто, укачавшись, лежал в разной степени прострации. Толпа ринулась к дверям и люкам, но из-за лютой стужи их невозможно было открыть.
Тут и там вспыхивали автоматические аккумуляторные лампы; тусклые, подобно тлеющим булавочным головкам, они выхватывали из тьмы бледные как смерть, осунувшиеся, с запавшими глазами, искаженные страхом лица. Еще минута, и случилось бы непоправимое. Но тут среди бедлама раздался грубый, насмешливый голос Ральстона; по распоряжению командира корабля его освободили еще накануне около девяти часов. Карцер находился в форпике, в самом носу корабля, и при встречной волне оставлять там человека было опасно. Но, даже получив приказ командира, Гастингс выполнил его с величайшей неохотой.
— Это же глубинные бомбы взорвались! Слышите, идиоты безмозглые? Наши собственные глубинные бомбы!
Не столько слова, сколько ядовитая, убийственная насмешливость тона — вот что прекратило панику, остановило обезумевших людей.
— Говорят вам, это глубинные бомбы! Их, верно, за борт смыло.
Ральстон оказался прав. Сорванная шальной волной, за борт упала целая серия глубинных бомб. По чьему-то недосмотру взрыватели были установлены на малую глубину. Очевидно, бомбы были подготовлены к сбрасыванию при появлении в Скапа-Флоу мини-лодки и взорвались под самым днищем корабля. Однако, судя по всему, повреждения были незначительными.
Тем, кто находился в носовом кубрике, приходилось хуже остальных.
Ломаной мебели и утвари тут было еще больше, а укачались чуть ли не все.
Здесь не было вызывающих насмешку зеленых лиц, какие увидишь у страдающих морской болезнью пассажиров плавающего по Ла-Маншу парохода. Здесь люди корчились в конвульсиях, исходили кровавой рвотой; шутка ли сказать, нос корабля то поднимался на девять, двенадцать, а то и пятнадцать метров, то стремительно опускался вниз с этой высоты. И так продолжалось до бесконечности. В довершение всего, случилась новая беда. Оставаться в носовом кубрике стало невозможно.
Впереди
Тут же хранились керамические банки с готовым раствором и огромные стеклянные бутыли с неразведенной серной кислотой. Эти бутыли находились тут на постоянном хранении; в штормовую погоду их накрепко принайтовывали.
Никто не знал, как все произошло. Скорее всего, выплеснувшаяся из-за жестокой килевой качки из аккумуляторов кислота разъела крепления. Один аккумулятор, видно, сорвался с места и разбил другой, третий... затем дошла очередь до банок и бутылей, в результате чего в аккумуляторной, к счастью, облицованной кислотоупорным материалом, образовалась лужа серной кислоты глубиной пять-шесть дюймов.
Молодой торпедист, открыв во время обхода дверь в аккумуляторное отделение, увидел, что там плещется кислота, и до смерти перепугался.
Вспомнив, что каустическая сода нейтрализует серную кислоту, он высыпал в аккумуляторную целый сорокафунтовый картон каустика. Теперь бедняга лежал в лазарете: ему выжгло глаза. Пары кислоты заполнили шпилевое отделение, и войти туда без кислородной маски было невозможно. Медленно, но верно ядовитые пары просачивались в кубрик. В довершение всего, сквозь разорванные переговорные трубы и поврежденные листы палубы из шпилевого проникали сотни галлонов соленой морской воды. В воздухе уже попахивало хлором. Обвязавшись концом, Хартли с двумя моряками попытались было заделать зияющие отверстия.
Но на полубак по-прежнему обрушивались огромные волны. Не прошло и минуты, как троих смельчаков чуть живых унесли прочь.
В нижних помещениях царил поистине кавардак. Если находящимся там угрожала опасность быть искалеченными и уделом их были мучительные приступы морской болезни, то на ходовом мостике, где была горстка моряков-офицеров и рядовых, царил сущий ад. Причем не тот, о котором повествуется в Библии, но ад в представлении наших далеких североевропейских предков — язычников-викингов, датчан, ютов — ад Беовульфа с озерами, где кишат жуткие чудища, ад, где царит вечный холод.
Правда, термометр показывал всего тридцать градусов по Цельсию.
Известно, что люди живут и даже работают при гораздо более низких температурах. Однако менее известен факт, который люди едва ли сознают в полной мере, — факт, что при минусовых температурах усиление скорости ветра на один узел эквивалентно понижению температуры на один градус. Не однажды, а несколько раз в ту ночь анемометр, под конец вышедший из строя, регистрировал скорость ветра в сто двадцать пять узлов. Под таким напором штаги рвались как нитки, а дымовые трубы чуть не унесло прочь. Закоченевшие, точно парализованные люди, находившиеся на мостике, испытывали мороз градусов шестьдесят по Цельсию.