Крейсер Его Величества «Улисс»

Маклин Алистер

Заглушая низкий рев втяжных вентиляторов, вой многих десятков электромоторов и шум волн, бьющих о борт крейсера, струился чистый, мелодичный голос. Даже холодная бесстрастность динамиков не могла исказить этот прекрасный девичий голос... Так бывало не раз. Когда не было необходимости соблюдать полнейшую тишину, то, чтобы скрасить монотонность бесконечно долгих часов ночи, по распоряжению командира корабля по трансляционной сети передавали граммофонные записи.

Почти неизменно репертуар был сугубо классическим, или, как зачастую говорят чванливые, высокомерные люди, был составлен из популярных классических произведений. Бах, Бетховен, Чайковский, Легар, Верди, Делиус... «Концерт No 1 си-бемоль минор», «Ария для струны соль»,

«Луна над рекой Альстер», «Clair de Lune», «Вальс конькобежцев» — все это никогда не прискучивало экипажу крейсера. Нетрудно вообразить, что скажут на это снобы, которые судят о музыкальном вкусе матросов по расхожим среди обывателей представлениям о низменности привычек и нравов моряков. "Смехотворно!

Нелепо!" Людям этим неведомо, какая благоговейная, словно в храме, тишина царила в переполненном до отказа ангаре гигантского авианосца на рейде Скапа-Флоу, когда, прикасаясь к струнам скрипки, пел магический смычок Иегуди Менухина. В благодатное, волшебное царство музыки скрипач уносил тысячи матросов, заставляя их забыть о суровой военной действительности, об испытаниях, доставшихся на их долю во время недавнего дозора или боевого похода.

На этот раз пела девушка. То была Дина Дурбин. Она исполняла песню «Под родным небосводом», хватавшую за душу тоской по далекой отчизне. В нижних помещениях и на верхней палубе, склонясь над могучими механизмами или съежившись подле орудий, слушали моряки этот прелестный голос, летевший над кораблем, окутанным мраком и снегом. Вспоминая свой дом, они думали о своей тяжкой доле и о том, что скоро наступит утро, которое им не суждено встретить. Неожиданно песня оборвалась.

— Внимание! Внимание! — загрохотали динамики. — Говорит... говорит старший офицер корабля. — Низкий голос Тэрнера звучал угрюмо. Услышав его, все насторожились. — У меня недобрые вести, — Тэрнер говорил медленно, спокойно. — С прискорбием сообщаю... — Он умолк, потом заговорил вновь — на этот раз еще медленнее:

— Пять минут назад скончался ваш командир Ричард Вэллери. — На мгновение динамик замолчал, потом ожил вновь. — Он умер на командном мостике, в своем адмиральском кресле. Он знал, что умирает. Думаю, он совсем не мучился... Он настоял... Настоял на том, чтобы от его имени я поблагодарил вас за верную службу. «Передайте морякам, — таковы были его последние слова, которые я запомнил. — Передайте им, — сказал он, — что без них я был бы как без рук, что Господь наградил меня лучшим экипажем, о каком только смеет мечтать командир корабля». Потом добавил: «Пусть они простят меня. После всего, что они для меня сделали... Словом, передайте, что я страшно огорчен тем, что оставляю их в беде». Вот все, что он сказал.

«Передайте им, что я огорчен». И умер.

Глава 16

В СУББОТУ

(ночью)

Ричард Вэллери умер. Умер в печали, удрученный мыслью, что оставляет экипаж корабля без командира. Но, прежде чем наступил рассвет, за своим адмиралом последовали сотни моряков. Они гибли на борту крейсеров, эсминцев, транспортов. Вопреки опасениям Вэллери корабли эти, подобно судам злосчастного конвоя Пи-Кью-17, погибли не от орудийных залпов «Тирпица».

«Тирпиц» так и не вышел из Альта-Фьорда; В сущности, они погибли от того, что внезапно переменилась погода.

Ричард Вэллери умер. С его смертью в моряках «Улисса» произошла разительная перемена. Вэллери словно бы унес с собой смелость, доброту, кротость, непоколебимую веру, безграничную терпимость к людям, понимание их.

Ничего этого у моряков «Улисса» не осталось. Но что из того? Экипажу «Улисса» смелость была более не нужна, ибо теперь люди эти не боялись ничего. Вэллери был мертв, и лишь с его смертью моряки осознали, как уважали и любили они этого благородного человека. Осознали в полную меру. Поняли, что из их жизни ушло нечто необыкновенное, нечто такое,

что навеки запечатлелось в их разуме и сердце, нечто бесконечно прекрасное и доброе, чему никогда более не бывать, и обезумели от горя. На войне же нет более грозного противника, чем человек, убитый горем. Благоразумие, осторожность, страх, боль — ничего этого для него уже не существует. Он живет лишь затем, чтобы убивать, уничтожать врага, причинившего ему это горе. Справедливо или нет, но в смерти своего командира моряки «Улисса» считали повинным неприятеля. Отныне их уделом стали печаль да всепоглощающая ненависть.

«Зомби» — так однажды назвал их Николлс. Именно теперь моряки походили на зомби, ходячие привидения, которые, не находя себе места, все время бродили по раскачивающейся палубе, покрытой снегом и льдом. То были роботы, жившие лишь ради мести.

Погода изменилась перед самым концом средней вахты. Волнение не утихло: корабли конвоя по-прежнему сильно трепало. С норда шла крупная, крутая волна, и баки кораблей, рассекавших студеные воды, все больше обрастали сверкающим льдом. Внезапно ветер стих, и почти тотчас прекратилась пурга; последние клочья темной, тяжелой тучи унесло к зюйду. К четырем часам небо очистилось.

Ночь выдалась безлунная, но на небе, овеваемом ледяным северным ветром, высыпали яркие, крупные звезды.

Потом в северной части горизонта возникла едва заметная светлая полоска. Постепенно она стала увеличиваться. С каждой минутой полоса пульсирующего, вспыхивающего света поднималась все выше. Вскоре рядом появились ленты нежных пастельных оттенков голубого, зеленого, лилового цвета, но ярче других горел белый цвет. Полосы становились все шире и ярче.

И наконец образовалась огромная сплошная белая завеса, протянувшаяся от одного края неба до другого...

То было северное сияние — само по себе красивое зрелище. В эту же ночь оно было особенно прекрасно. Но люди, находившиеся на кораблях и судах, залитых светом на фоне темного неспокойного моря, проклинали это великолепие.

Из всех, кто находился на мостике, звук этот первым услышал Крайслер — тот самый юноша, что обладал необыкновенным зрением и сверхъестественным слухом. Вскоре и остальные услышали вдалеке этот рокот — прерывистый, пульсирующий гул приближающегося с юга «кондора». Спустя немного времени все решили, будто «кондор» перестал приближаться, но, едва родившись, надежда эта умерла. Без сомнения, натужный рев означал, что «фокке-вульф» набирает предельную высоту. Старший офицер с усталым видом повернулся к Кэррингтону.

— "Чарли" тут как тут, — проговорил он угрюмо. — Обнаружил нас, подлец.

Уже радировал в Альта-Фьорд. Ставлю сто против одного в любой валюте, что на высоте около трех тысяч метров он сбросит осветительную бомбу. Она озарит участок радиусом пятьдесят миль.

— Можете быть уверены, что деньги останутся при вас. — Капитан-лейтенант сник на глазах. — Пари беспроигрышное... Потом, метрах на шестистах, повесит еще пару «люстр».

— Уж это точно! — кивнул Тэрнер. — Штурман, далеко ли мы от Альта-Фьорда, по вашим расчетам? Я имею в виду, в летных часах?

— Час лету для машины со скоростью двести узлов, — спокойно произнес Капковый мальчик. Куда подевалась его былая бойкость? С тех пор как скончался Вэллери, он стал неразговорчив и мрачен.

— Всего лишь час! — воскликнул Кэррингтон. — Немцы непременно прилетят.

Клянусь Богом, сэр, — прибавил он в раздумье, — нас намерены доконать окончательно. Нас еще никогда раньше не бомбили и не торпедировали в ночное время. Нас еще никогда не преследовал «Тирпиц». Нас еще никогда...

— "Тирпиц"! — прервал его Тэрнер. — Где он, этот «Тирпиц», будь он проклят? Ему давно бы пора догнать нас. Понимаю, сейчас темно, и мы изменили курс, — прибавил он, заметив, что Кэррингтон намерен возразить. — Но боевое охранение из быстроходных эсминцев давно бы усйело нас обнаружить...