Крейсер 'Улисс' (Корабль ее величества 'Улисс', Полярный конвой)

Алистер Маклин

"Корабль ее величества "Улисс"

(варианты названий переводов: "Крейсер "Улисс", "Полярный конвой")

Перевод: В.В.Кузнецов

Альфред Л. Теннисон (1809-1892)

За мной, друзья! Еще не поздно Открыть совсем иные берега. Взмахните веслами, ударьте по волнам Громокипящим; ибо мой удел ( Пока я жив, плыть прямо на закат, Туда, где звезды плещут в океане. Быть может, нас поглотит бездна вод, На Остров Счастья выбросит, быть может, Где доблестный Ахилл вновь встретит нас... Не все утрачено, пускай утрат не счесть; Пусть мы не те, и не вернуть тех дней, Когда весь мир лежал у наших ног; Пускай померк под натиском судьбы Огонь сердец, ( все тот же наш завет: Бороться и искать, найти и не сдаваться!

Перевод И. Куберского

Гизеле посвящается

Выражаю признательность моему старшему брату Айану Л. Маклину, капитану-наставнику, за советы и помощь в создании этой книги. Во избежание недоразумений следует отметить, что не существует никакой связи между крейсером британского военно-морского флота "Улисс", о котором повествуется в романе, и переоборудованным недавно во фрегат одноименным эскадренным миноносцем класса "Ольстер", который был введен в строй в начале 1944 года, приблизительно двенадцать месяцев спустя после описываемых в романе событий. Ни одно из судов, находившихся в Скапа-Флоу или участвовавших в конвое, не имеет никакого отношения к кораблям с таким же названием, которые действовали прежде или находятся в настоящее время в составе королевского флота.

Глава 1

ВОСКРЕСЕНЬЕ пополудни

Неторопливым жестом Старр вдавил тлеющий конец сигареты в пепельницу. "Сколько решимости и непреклонности в этом жесте", - подумал командир "Улисса" капитан первого ранга Вэллери. Он знал, что теперь произойдет, и пронзительная горечь поражения заглушила тупую боль, сдавливавшую его лоб все эти дни. Но на один лишь миг. Вэллери устал до такой степени, что ничто его больше не трогало. - Сожалею, джентльмены, искренне сожалею, - едва улыбнулся тонкими губами Старр.
– Позвольте вас уверить, в сложившихся обстоятельствах адмиралтейство приняло правильное и оправданное решение. Однако ваше... э-э-э... нежелание понять нашу точку зрения прискорбно. Помолчав, он протянул свой платиновый портсигар поочередно четырем офицерам, сидевшим за круглым столом в каюте контр-адмирала Тиндалла. Четыре головы разом качнулись из стороны в сторону, и усмешка вновь коснулась губ вице-адмирала. Достав сигарету, он сунул портсигар в нагрудный карман серого в полоску двубортного пиджака и откинулся на спинку кресла. На лице его уже не было и тени улыбки, присутствующие без труда представили более привычный их взорам блеск золотых галунов на мундире вице-адмирала Винсента Старра, заместителя начальника штаба военно-морских сил. - Когда я летел утром из Лондона, - продолжал он ровным голосом, - я испытывал досаду. Вот именно, досаду. Ведь я... я очень занятой человек. Первый лорд адмиралтейства, думал я, лишь отнимает у меня время. И не только у меня, но и у себя самого. Придется перед ним извиниться. Сэр Хэмфри был прав. Как всегда... В напряженной тишине послышался щелчок зажигалки. Облокотясь о стол, Старр вполголоса продолжал: - Давайте будем до конца откровенны, господа. У меня были все основания рассчитывать на вашу поддержку, и я намеревался как можно скорее разобраться в этом инциденте. Я сказал: инцидент?
– усмехнулся он криво. Сказано слишком слабо. Скорее, мятеж, господа, государственная измена. Вряд ли нужно объяснять, что сие значит. И что же я слышу?
– Он обвел взглядом сидящих за столом.
– Офицеры флота его величества, флагман в их числе, сочувствуют мятежному экипажу! "Тут он перегибает, - устало подумал Вэллери.
– Хочет нас спровоцировать". Слова и тон, каким они были произнесены, подразумевали вопрос, вызов, на который надо было ответить. Но ответа не последовало. Все четверо казались апатичными, равнодушными ко всему и до странного похожими друг на друга. Лица моряков были угрюмы и неподвижны, изрезаны глубокими складками, но глаза смотрели спокойно. - Вы не разделяете моего убеждения, господа?
– не повышая голоса, продолжал Старр.
– Находите мой выбор эпитетов слишком... э-э-э... резким?
– Он откинулся назад.
– Гм... "мятеж".
– Медленно, словно смакуя, он произнес это слово, сжав губы, снова обвел взором сидящих за столом. Действительно, слово не очень-то благозвучно, не так ли, господа? Вы бы дали этому другое определение, не правда ли? Покачав головой, Старр наклонился и разгладил пальцами лежавший перед ним листок. - "Вернулись после рейда на Лофотенские острова, - читал он шифровку. 15.45 - Прошли боновые заграждения. 16.10 - Закончен осмотр машин. 16.30 Производится погрузка провианта и снаряжения из лихтеров, ошвартовавшихся лагом. 16.30 - Смешанная группа матросов и кочегаров отряжена для погрузки бочек со смазочными материалами. 16.50 - Командиру корабля доложено о том, что кочегары отказались выполнить приказания поочередно главстаршины Хартли, старшины котельных машинистов Гендри, инженер-лейтенанта Грайрсона и, наконец, старшего инженер-механика. Зачинщиками, предположительно, являются кочегары Райли и Петерсон. 17.05 - Отказ выполнить распоряжение командира корабля. 17.15 - Во время выполнения служебных обязанностей подверглись нападению начальник караула и дежурный унтер-офицер".
– Старр поднял глаза. - Каких именно обязанностей? При попытке арестовать зачинщиков? Вэллери молча кивнул. - "17.15 - Палубная команда прекратила работу, очевидно, из солидарности. Никаких насильственных действий не предпринято. 17.25 - Обращение командира по корабельной трансляционной сети. Предупреждение о возможных последствиях. Приказ возобновить работы. Приказ не выполнен. 17.30 Радиограмма командующему на борту "Герцога Кемберлендского" с просьбой о помощи".
– Старр снова поднял голову, холодно взглянул .на Вэллери. - Кстати, зачем вы обращались к адмиралу? Разве ваши морские пехотинцы... - Это было мое распоряжение, - резко оборвал его Тиндалл.
– Неужели бы я приказал своим морским пехотинцам выступить против людей, с которыми они прослужили два с половиной года? Исключено! На моем корабле, адмирал Старр, грызни между экипажем и морской пехотой нет и в помине. Они слишком много пережили вместе... Во всяком случае, - прибавил он сухо, - вполне вероятно, что морские пехотинцы отказались бы выполнить подобный приказ. Не забывайте, что если б мы использовали против экипажа своих солдат морской пехоты и те усмирили бы этот... э... бунт, то "Улисс" перестал бы существовать .как боевая единица. Пристально поглядев на контр-адмирала Тиндалла, Старр снова уткнулся в записи. - "18.30 - С "Кемберленда" отряжена штурмовая группа морской пехоты. Никакого сопротивления ей не было оказано. Попытка арестовать шестерых бунтовщиков и восьмерых подозреваемых зачинщиков. Яростное сопротивление со стороны кочегаров и палубной команды, ожесточенные стычки на кормовой палубе, в кочегарском кубрике и в кубрике машинистов, продолжавшиеся до 19.00. Огнестрельное оружие не применялось, но двое убито, шестеро тяжело ранено, 35...40 человек получили менее тяжелые ранения". Старр замолчал и в сердцах скомкал бумагу, - Знаете, джентльмены, а, пожалуй, вы правы.
– В голосе его прозвучала издевка.
– "Бунт" - вряд ли подходящее определение. Пятьдесят убитых и раненых... "Ожесточенная схватка" - будет гораздо ближе к истине. Но ни слова, ни резкость тона, ни убийственная ирония не произвели никакого впечатления. Все четверо офицеров "Улисса" сидели неподвижно, с выражением полнейшего безразличия. Вице-адмирал Старр нахмурился. - Боюсь, господа, у вас несколько искаженное представление. о случившемся. Вы пробыли здесь долго, а изоляция искажает суть вещей. Следует ли напоминать вам, старшим офицерам, о том, что в военное время личные чувства, испытания и невзгоды не значат ничего? Флот, отечество - вот что всегда и везде должно быть на первом месте. Стуча кулаком по столу, он как бы усиливал значимость своих слов. - Боже правый!
– продолжал Старр.
– Решаются судьбы мира, а вы, господа, заняты своими эгоистическими мелкими заботами! Тэрнер, старший офицер крейсера, сардонически усмехнулся про себя. Красиво говоришь, старина Винсент. Правда, напоминает мелодраму викторианских времен: стискивать зубы - вот это уже ни к чему. Жаль, что старик не член парламента, - любое правительство оторвало бы его с руками. "А вдруг старина говорит все это на полном серьезе?" - промелькнуло в голове у старпома. - Зачинщики будут арестованы и понесут наказание. Суровое наказание. Голос адмирала звучал резко и угрожающе.
– Что касается рандеву с Четырнадцатой эскадрой авианосцев, оно состоится в Датском проливе как условлено, в 10.30, но в среду, а не во вторник. Мы радировали в Галифакс и задержали отплытие кораблей. Вы выйдете в море завтра в шесть ноль-ноль. Взглянув на контр-адмирала Тиндалла, Старр добавил: - Прошу немедленно довести это до сведения всех кораблей, находящихся у вас под началом, адмирал. Тиндалл (весь флот знал его по кличке Фермер Джайлс) промолчал. Его румяное лицо - обычно веселое, в улыбчивых морщинах - было мрачно и сосредоточено. Прикрытые тяжельми веками, встревоженные глаза его впились в каперанга Вэллери. Дьявольски трудно сейчас этому доброму, душевному человеку, подумал Тиндалл. Но лицо Вэллери, изможденное и усталое лицо аскета и молчальника, было непроницаемо. Тиндалл молча Выбранился. - В сущности, господа, - как ни в чем не бывало продолжал вице-адмирал, говорить больше не о чем. Не стану заверять, что вам предстоит увеселительная прогулка. Сами знаете, что сталось с последними тремя крупными конвоями Пи-Кью-17, Эф-Ар-71 и 74. Эффективных способов защиты от акустических торпед и планирующих бомб мы еще не разработали. Кроме того, по агентурным данным из Бремена и Киля (и это подтверждается последними событиями в Атлантике) новейшая тактика немецких подводников - нападение на корабли эскорта... Возможно, вас выручит погода. "Ах ты, мстительный старый черт, - лениво подумал Тиндалл.
– Давай, давай, потешь себя, будь ты неладен". - Рискуя показаться старомодным и мелодраматичным...
– Старр нетерпеливо ждал, пока у Тэрнера прекратится приступ кашля, - ...можно сказать, что "Улиссу" предоставляется возможность... э... искупить свою вину. Вице-адмирал отодвинул стул. - После этого, господа, - Средиземное. Но прежде всего - эскортирование конвоя Эф-Ар-77 в Мурманск, и этому не помешает никто - ни черт, ни дьявол.
– На последнем слове голос его сорвался, сквозь глянец вежливости проступили грубость и резкость.
– Пусть экипаж "Улисса" зарубит себе на носу: непослушания, пренебрежения долгом, организованного бунта и смуты командование не потерпит! - Чепуха! Старр откинулся назад, костяшки пальцев, вцепившихся в подлокотники кресла, побелели. Взгляд его хлыстом прошелся по лицам и остановился на Бруксе - начальнике корабельной медицинской службы, на его ярко-голубых глазах, в которых светилась странная враждебность, - глазах, глядевших из-под великолепной седой гривы. Тиндалл тоже увидел гневный взор старого доктора. Заметил, как побагровело лицо Брукса, и неслышно простонал. Знакомые симптомы. Сейчас старый Сократ покажет свой ирландский характер. Тиндалл открыл было рот, но, заметив нетерпеливый жест Старра, откинулся на спинку стула. - Что вы сказали, коммандер?
– спокойным голосом спросил вице-адмирал. - Чепуха!
– отчетливо повторил Брукс.
– Чепуха. Вот что я сказал. "Будем вполне откровенны", говорите вы. Что же, сэр, будем откровенны. Какое тут к черту "пренебрежение долгом, организованный бунт и подстрекательство"? Понимаю, вам нужно найти какое-то определение всему этому, по возможности, наиболее вам понятное. Вчерашнее столкновение вы ловко приноравливаете к своему опыту. Брукс помолчал. В наступившей тишине послышалась пронзительная трель боцманской дудки. Видно, с проходящего корабля. - Скажите, адмирал Старр, - продолжал он невозмутимо, - неужели мы должны по средневековому обычаю; плетями изгонять из грешника дух безумия? А может быть, следует утопить его? Вы, верно, также считаете, что месяц-другой карцера - лучшее лекарство от туберкулеза? - О чем вы говорите, Брукс? Объясните, ради Бога. "Карцер, плети"? Что вы плетете? Извольте объясниться!
– нетерпеливо забарабанил пальцами по столу Старр. Брови его высоко поднялись, лоб наморщился.
– Надеюсь, Брукс, сказал он елейным тоном, - вы извинитесь за эту вашу... э... дерзость. - Я уверен, коммандер Брукс не имел намерения дерзить вам, - проговорил до этого молчавший Вэллери, командир "Улисса".
– Он лишь имел в виду... - Позвольте мне, господин капитан первого ранга, самому решать, кто что имеет в виду. Я вполне в состоянии это сделать.
– Старр натянуто улыбнулся.
– Что ж, продолжайте, Брукс. Брукс внимательно посмотрел на вице-адмирала. - Извиниться, вы говорите?
– Он устало улыбнулся.
– Не знаю, сэр, сумею ли я это сделать. Тон и смысл сказанного задели Старра, и он побагровел. - Однако объясниться попытаюсь, - продолжал Брукс.
– Возможно, это принесет некоторую пользу. Несколько секунд он молчал, положив локти на стол и запустив пальцы в густую серебристую гриву. Потом вскинул голову. - Когда вы в последний раз ходили в море, адмирал Старр? - В море?
– спросил, нахмурясь, Старр.
– А что вам за дело и какое это имеет отношение к нашему разговору?
– прибавил он неприязненно. - Самое прямое, - резко возразил Брукс.
– Прошу вас, адмирал, ответить на мой вопрос. - Полагаю, вам хорошо известно, - ровным голосом произнес Старр, - что с начала войны я служу в штабе флота. На что вы намекаете? - Ни на что я не намекаю. Ваша личная честность и храбрость общеизвестны. Я лишь выясняю факт. Я военно-морской врач, адмирал Старр, - придвинулся ближе к столу Брукс.
– Уже тридцать лет.
– С этими словами Брукс улыбнулся.
– Возможно, я не ахти какой специалист. Возможно, я плохо изучил последние достижения в области медицины. Но зато я хорошо изучил природу человека (сейчас не время для излишней скромности), работу человеческого мозга, имею представление о тончайшей взаимосвязи между разумом и телом человека. Вы сказали: "Изоляция искажает суть вещей". Изоляция означает обособленность, отрешенность от мира, и вы отчасти правы. Однако - и это главное, сэр, - надо иметь в виду, что существует несколько миров. Северные моря, Арктика, походы в Россию в условиях полной светомаскировки - это совсем иной мир, мир, совершенно не похожий на ваш. Вы даже не можете себе представить, каков он, этот мир. В сущности, вы совершенно изолированы от мира, в котором мы живем, сэр. Старр хмыкнул (звук этот обозначал не то гнев, не то насмешку) у прокашлялся, чтобы что-то возразить, но Брукс не дал ему открыть рта. - Здешние условия беспрецедентны, их нельзя сравнить ни с чем ранее известным в истории войн. Полярные конвои, сэр, это явление абсолютно новое, совершенно незнакомое человеческому опыту. Внезапно умолкнув, Брукс посмотрел сквозь толстое стекло иллюминатора. На стальную поверхность моря, на мрачные скалы Скапа-Фэюу, окружавшие рейд, падали хлопья мокрого снега. Все молчали. Но коммандер Брукс еще не закончил: чтобы собраться с мыслями, уставшему нужно время. - Разумеется, человечество может приспособиться и приспосабливается к новым условиям, - негромко, словно размышляя вслух, говорил Брукс.
– Для того чтобы выжить, человечеству приходится приспосабливаться в течение многих тысячелетий. Но для этого нужно время, господа, очень много времени. И естественные перемены, происходившие в течение двадцати веков, невозможно втиснуть в какие-то два года. Ни разум, ни тело человека не выдержат этого. Гибкость, невероятная прочность человеческого организма таковы, что в течение весьма непродолжительных отрезков времени он может выдерживать такие перегрузки. Однако потом предел выносливости, граница терпения наступает очень быстро. Стоит заставить людей переступить этот предел, и может произойти все что угодно. Неизвестно, какие формы может принять срыв, но он обязательно наступает. Он может иметь физический, умственный, духовный характер - какой именно, не знаю. Но я знаю одно,

адмирал Старр: экипаж "Улисса" достиг предела терпения. - То, что вы говорите, весьма любопытно, коммандер.
– Голос Старра прозвучал сухо.
– Любопытно и поучительно.. К сожалению, ваша гипотеза, а это не что иное, как гипотеза, - не выдерживает критики. Брукс пристально глядел на адмирала. - На этот счет, сэр, не может быть двух мнений. - Ерунда, милейший, самая настоящая ерунда.
– Сердитое лицо Старра стало жестким.
– Факт остается фактом. Ваши же рассуждения никуда не годятся. Подавшись вперед, он указательным пальцем как бы подчеркивал каждое сказанное им слово.
– Разницы, о которой вы твердите, - разницы между конвоями, направляющимися в Россию, и обычными морскими операциями просто не существует. Можете ли вы мне указать на какой-то фактор, на какие-то условия плавания в здешних северных водах, которых нет в других морях? Можете, коммандер Брукс? - Нет, сэр, не могу.
– Брукс был невозмутим.
– Но я могу указать на факт, о котором весьма часто забывают. На тот факт, что количественные изменения могут оказаться гораздо значительнее, чем качественные, и могут иметь далеко идущие последствия. Позвольте объяснить, что я имею в виду. Страх может убить человека. Не станем закрывать глаза, страх - естественное чувство. Но, пожалуй, нигде матросы не испытывают страх так остро и в течение столь продолжительного периода, как во время полярных конвоев. Нервное напряжение, постоянные перегрузки могут убить любого. Подобное я наблюдал очень часто. Когда же вы находитесь во взвинченном до предела состоянии подчас семнадцать суток подряд, когда вы ежедневно видите изуродованные, гибнущие корабли, моряков, тонущих у вас на глазах, и знаете, что в любую минуту то же самое может случиться и с вами... Мы ведь люди, а не машины... Тогда-то и возникает опасность срыва. И срыв происходит. Адмиралу, очевидно, небезызвестно, что после двух последних походов девятнадцать офицеров и матросов пришлось отправить в лечебницу для душевнобольных. Брукс поднялся. Опершись крупными, сильными пальцами о полированную поверхность стола, Брукс впился взглядом л глаза Старра. - Голод подрывает жизнеспособность человека, адмирал Старр. Подтачивает его силы, замедляет реакции, убивает волю к борьбе, даже волю к жизни. Вы удивлены, адмирал Старр? А между тем это неизбежно. Вы продолжаете посылать нас в конвои, когда сезон прошел, когда ночь едва длиннее дня, когда из двадцати четырех часов в сутки двадцать часов стоят на вахте или боевых постах. Как же нам не голодать после этого? Откуда нам быть сытыми, черт возьми, - ударил ладонью по столу старый врач, - если корабельные коки почти все время работают в пороховых погребах, обслуживают орудийные расчеты или участвуют в аварийных партиях? Лишь пекаря и мясника не посылают на боевые посты. Поэтому мы целыми неделями на одной лишь сухомятке!
– едва не сплюнул от возмущения Брукс. "Молодец, старина, - обрадованно подумал Тэрнер, - задай ему жару". Тиндалл тоже кивал головой в знак одобрения. Лишь Вэллери было не по себе - не из-за того, что именно говорил Брукс, а оттого, что говорил об этом не тот, кому следует. Ведь командир корабля он, Вэллери. Он и должен держать ответ; - Страх, нервное напряжение, голод.
– Голос Брукса звучал теперь совсем негромко.
– Эти три фактора надламывают человека, они столь же губительны, как огонь, железо, чума. Это убийцы, не знающие пощады. Но это еще цветочки, адмирал Старр. Это лишь оруженосцы, как бы предвестники Трех апокалипсических всадников, имена коих - Холод, Недосыпание, Истощение.

Вы представляете себе, что это такое - оказаться февральской ночью где-то между Ян-Майеном и островом Медвежий, адмирал? Разумеется, не представляете. Представляете, что это такое, когда температура окружающей среды шестьдесят градусов мороза (*1) и все же вода не замерзает. А каково приходится морякам, когда с полюса, со стороны ледового щита Гренландии с воем мчится студеный ветер и точно скальпель впивается в тело, пронизывая насквозь самую плотную ткань? Когда на палубе скопилось пятьсот тонн льда, когда пять минут без перчаток обозначают обморожение, когда брызги, вылетающие из-под форштевня, замерзают на лету и бьют вас в лицо? Когда даже батарея карманного фонаря садится из-за лютой стужи? Представляете? Слова Брукса были тяжелы, как удары молота. - А вы знаете, что это такое, когда несколько недель подряд спишь два-три часа в сутки? Вам знакомо такое ощущение, адмирал Старр? Когда каждый нерв вашего тела, каждая клеточка мозга перенапряжены до крайности и вы чувствуете, что находитесь у черты безумия? Знакомо вам это чувство? Это самая утонченная пытка на свете. Вы готовы предать своих друзей, близких, готовы душу бессмертную отдать ради благодатной возможности закрыть глаза и послать все к черту. И потом - переутомление, адмирал Старр. Ужасная усталость, что ни на минуту не отпускает вас. Отчасти это результат стужи, отчасти недосыпания, отчасти - постоянных штормов. Вы сами знаете, как изнуряет человека пребывание на раскачивающейся вдоль и поперек палубе корабля в течение хотя бы нескольких часов. Нашим же морякам приходится выносить качку месяцами, ведь штормы в арктических водах - вещь обыкновенная. Могу назвать десяток-два стариков, которым и двадцати лет не исполнилось. Отодвинув стул, Брукс принялся расхаживать по каюте. Тиндалл и Тэрнер переглянулись, потом повернулись к Вэллери. Тот сидел, понуро опустив плечи, и невидящим взглядом рассматривал свои соединенные в замок руки, лежащие на столе. Казалось, Старр для них сейчас вовсе не существовал. - Заколдованный круг, - проговорил Брукс, прислонясь к переборке. Заложив руки в карманы, отсутствующим взглядом он смотрел в запотевший иллюминатор.
– Чем больше недосыпаешь, тем больше чувствуешь усталость; чем больше утомляешься, тем сильнее страдаешь от стужи. И в довершение всего - постоянное чувство голода и адское напряжение. Все направлено к тому, чтобы сломить человека, уничтожить его физически и духовно, сделать его беспомощным перед болезнью. Да, адмирал, я сказал: "перед болезнью". Брукс улыбнулся, посмотрел в лицо Старру, но улыбка его была невеселой. Если набить людей как сельдей в бочку, неделями не выпускать их из нижних палуб, то каков будет исход? Исходом будет туберкулез. Это неизбежно. Брукс пожал плечами.
– Пока я изолировал лишь несколько человек, но я точно знаю, что в нижних помещениях корабля туберкулез легких со дня на день перейдет в открытую форму. Зловещие симптомы я заметил еще несколько месяцев назад. Я не раз докладывал начальнику медицинской службы флота. Дважды подавал рапорт в адмиралтейство. Мне выражали сочувствие, но и только. Дескать, кораблей, людей не хватает... Последние сто суток привели к срыву, сэр. А почва подготавливалась месяцами. Сто суток настоящего ада, и за все это время ни одного увольнения на берег, хотя бы на сутки. Было лишь два захода в порт - для погрузки боеприпасов. Топливо и провизию получали с авианосцев - прямо в море. И каждый день - долгий, как вечность, - голод, холод, опасности, страдания. Боже правый!
– почти выкрикнул Брукс.
– Ведь мы же не машины!
– Оттолкнувшись от переборки, по-прежнему не вынимая рук из карманов, Брукс шагнул к Старру. - Мне не хотелось говорить об этом при командире корабля, но каждому офицеру "Улисса" - за исключением каперанга Вэллери - известно, что экипаж корабля давно бы взбунтовался, как вы говорите, если бы не капитан первого ранга Вэллери. Такой преданности экипажа своему командиру, такого обожания, чуть ли не идолопоклонства, мне никогда еще не приходилось встречать, адмирал Старр. Контр-адмирал Тиндалл и Тэрнер закивали одобрительно. Вэллери по-прежнему сидел неподвижно. - Но всему есть предел. Случилось то, что должно было случиться. И теперь вы толкуете о наказании этих людей. Господи, да с таким же успехом можно повесить человека за то, что у него проказа, или отправить в карцер за то, что у него появились чирьи.
– Брукс печально покачал головой.
– Наши моряки виновны не более. Люди ничего не могли с собой поделать. Они уже не в состоянии разумно мыслить. Им нужна передышка, покой, несколько благословенных дней отдыха. На него они готовы променять все бдага мира. Неужели же вы этого не понимаете, адмирал Старр? С полминуты в адмиральской каюте стояла полная тишина. Слышен был лишь тонкий, пронзительный вой ветра да стук града. Встав, Старр потянулся за перчатками. Подняв на него глаза, Вэллери понял, что Бруксу не удалось ничего доказать. - Распорядитесь подать мой катер, господин капитан первого ранга. И не мешкая.
– Голос Старра звучал ровно, совершенно бесстрастно.
– Как можно скорее заправьтесь горючим, примите на борт продовольствие и полный комплект боезапаса. Адмирал Тиндалл, желаю вам и вашей эскадре успешного плавания. Что касается вас, коммандер Брукс, то я понял подтекст ваших высказываний, по крайней мере ваше личное отношение к событиям.
– Губы его растянулись в недоброй усмешке.
– Вижу, вы переутомлены и крайне нуждаетесь в отдыхе. Вас сменят до полуночи. Прошу вас, проводите меня, капитан первого ранга... Старр направился было к двери, но не успел сделать и двух шагов, как услышал голос Вэллери: - Одну минуту, сэр. Старр круто повернулся. Командир "Улисса" по-прежнему сидел, он не сделал даже попытки подняться. На лице каперанга застыла улыбка - в ней сквозили почтительность и в то же время решимость. При виде этой улыбки Старру стало не по себе. - Корабельный врач коммандер Брукс, - отчеканил Вэллери, - совершенно исключительный офицер. Он, по существу, незаменим, на "Улиссе" без него не обойтись. Мае не хотелось бы лишиться его услуг. - Я уже принял свое решение, каперанг Вэллери, - резко ответил Старр.
– И оно окончательно. Полагаю, вам известно, какими полномочиями наделило меня адмиралтейство. - Да, вполне, - Вэллери был спокоен и невозмутим.
– И все же я повторяю, что мы не можем себе позволить лишиться такого офицера, как Брукс. И слова, и тон, каким они были произнесены, были сдержанны и почтительны. Однако в смысле их сомнения быть не могло. Брукс шагнул вперед, на лице его было написано отчаяние. Но, прежде чем он успел открыть рот, заговорил Тэрнер. Речь его звучала изящно и дипломатично. - Полагаю, я приглашен сюда не для декорации.
– Откинувшись на спинку стула, он задумчиво уставился в подволок.
– Пожалуй, пора и мне высказаться. Я безоговорочно присоединяюсь к мнению старины Брукса и поддерживаю каждое его слово. У Старра побелели губы, он стоял точно вкопанный. - А что скажете вы, адмирал?
– посмотрел он на Тивдалла. Тиндалл вопросительно взглянул на Старра. На лице его не осталось и следа былого напряжения и озабоченности. Сейчас он как никогда был похож на старого доброго фермера Джайлса. Криво усмехнувшись, Тиндалл понял, что в эту минуту решается его судьба, и даже удивился тому, насколько он равнодушен к собственной карьере. - Для меня, как командующего соединением, главным являются максимальная его боеспособность. Некоторые люди действительно незаменимы. Капитан первого ранга Вэллери утверждает, что Брукс - один из таких людей. Я с ним согласен. - Понимаю, господа, понимаю, - тяжело проговорил Старр. На скулах его вспыхнул румянец.
– Конвой вышел из Галифакса, у меня связаны руки. Однако вы еще пожалеете, господа, очень пожалеете. У нас на Уайтхолл (*2) память долгая. Мы еще... гм... вернемся к этому разговору по возвращении эскадры из похода. Прощайте, господа. Дрожа от внезапного озноба, Брукс тяжело спустился по трапу на верхнюю палубу и, пройдя мимо камбуза, завернул в лазарет. Из дверей изолятора выглянул старший санитар Джонсон. - Как поживают наши хворые и страждущие, Джонсон?
– спросил Брукс. Мужественно ли переносят лишения? - Какие там к черту лишения, сэр. Половина из них меня здоровей. Только поглядите на кочегара Райли. Лежит со сломанным пальцем, журнал "Ридерс дайджест" перелистывает. Всё статьи по медицине выискивает, а потом вопит - подавай ему сульфидин, пенициллин и новейшие антибиотики. А сам и названий выговорить не может. Считает, что вот-вот умрет. - Это было бы невосполнимой потерей, - проговорил Брукс, сокрушенно качая головой.
– И что так держится за него Додсон, не понимаю... Какие новости из госпиталя? Выражение лица Джонсона переменилось. - Пять минут назад пришло сообщение, сэр. В три часа умер матрос второго класса Ральстон. Брукс мрачно кивнул. Незачем было отправлять беднягу в госпиталь. На мгновение он почувствовал себя усталым, опустошенным. "Старый Сократ" таково было его прозвище, и в эти дни он действительно ощущал бремя возраста - и не только это. - Ты, я вижу, расстроен, Джонсон, не так ли?
– вздохнув, спросил Брукс. - Парню было восемнадцать, сэр. Всего восемнадцать.
– Голос Джонсона был глух, в нем звучала горечь.
– Я только что разговаривал с Бэрджесом. Вон на той койке лежит. Он рассказал, как было дело. Ральстон выходит из умывальника, полотенце через плечо. Тут мимо него проносится толпа, следом бежит этот проклятый верзила-солдафон и бьет мальчишку прикладом по голове. Он так и не узнал, чем его ударили, сэр, и за что. - Знаешь, Джонсон, а ведь это называется подстрекательством, - проговорил, усмехнувшись, Брукс. - Виноват, сэр. Напрасно я затеял, этот разговор... - Ничего, ничего. Я сам его начал. Нельзя же запретить людям думать. Только не надо думать вслух. Это... это нарушение корабельного устава... Полагаю, твой друг Райли ждет тебя. Захвати для него толковый словарь. Отвернувшись, Брукс раздвинул шторы, вошел в хирургическую палату. Темноволосая голова, возвышавшаяся над зубоврачебным креслом, повернулась в его сторону. Лейтенант медицинской службы Джонни Николлс вскочил на ноги, держа в левой руке пачку амбулаторных карт. - Здравствуйте, сэр. Присядьте, отдохните. - Золотые слова, лейтенант Николлс, - улыбнулся Брукс.
– Поистине утешительно в наши дни встретить младшего офицера, который помнит свое место. Весьма, весьма признателен. Забравшись в кресло, он со стоном откинулся на спинку. - Не поправите ли вы упор для ног, мой мальчик... Вот так. Благодарю вас. Он с наслаждением потянулся, закрыв глаза и положив голову на кожаную подушку, и снова простонал: - Я старик, Джонни, дряхлая развалина. - Ерунда, сэр, - поспешно возразил Николлс.
– Просто легкое недомогание. Позвольте прописать вам подходящее лекарство... Он достал из шкафчика два стакана для полоскания зубов и темно-зеленый ребристый флакон с надписью "Яд". Наполнив стаканы, один из них протянул Бруксу. - Мой собственный рецепт, сэр. Доброго здоровья!
– Брукс посмотрел на янтарную жидкость, потом взглянул на Николлса. - Крепко же в ваших шотландских университетах укоренились языческие обычаи... Среди этих язычников есть славные ребята. Что это за отрава на сей раз, Джонни? - Отрава что надо, - улыбнулся Николлс.
– "Изготовлено на острове Колл". - Не знал, что там есть винные заводы, - подозрительно посмотрел на него старый хирург. - А кто говорит - есть? Я просто сказал, что виски изготовлено на Колле... Как там начальство, сэр? - Рвет и мечет. Их священная особа грозилась всех нас повесить на одной рее. Особенно они невзлюбили меня. Сказали-с, что меня надо гнать с корабля. Причем на полном серьезе. - Вас!
– Карие глаза Николлса,, глубоко запавшие, красные от бессонницы, широко раскрылись.
– Шутите, сэр. - Какие там шутки! Но все обошлось. Меня оставили. Старина Джайлс, командир корабля и старпом - идиоты несчастные - так и заявили Старру, что если меня выгонят, то пусть он ищет себе нового адмирала, командира и старпома. Вряд ли дошло бы до этого, но старика Винсента едва кондрашка не хватил. Отвалил, дрожа от злости, бормоча под нос какие-то угрозы. Впрочем, если додумать, угрозы вполне определенные. - Проклятый старый дурак!
– в гневе воскликнул Николлс. - Не такой уж он дурак, Джонни. Скорее это талантливый чурбан. Зря начальником штаба не сделают. По словам Джайлса, он умелый стратег и тактик. И не такой уж он злой, каким мы привыкли его изображать. Старика Винсента трудно осуждать за то, что он снова посылает нас в поход. Перед ним неразрешимая проблема. Ресурсы его очень ограничены. Театров военных действий несколько, и всюду нехватка кораблей и людей. И половины нужного количества не наскрести. Как хочешь, так и крутись. И все-таки это бездушный, бесчеловечный службист; людей он не понимает. - И чем дело кончилось? - Снова куре на Мурманск. Завтра в шесть ноль-ноль снимаемся с якоря. - Как? Опять? Вот эти привидения снова отправятся а поход?
– Николлс не скрывал своего удивления.
– Они не посмеют нас послать! Просто... не посмеют! - Как видишь, посмели, дружище. "Улисе" должен... как это Старр выразился... искупить свою вину.
– Брукс открыл глаза.
– Сама мысль об этом приводит меня в ужас. Не осталось ли там еще этой отравы, дружище?.. Сунув пустую бутылку в шкафчик, Николлс возмущенно ткнул большим пальцем в сторону видневшейся в иллюминаторе громады линкора, стоявшего на якоре в трех-четырех кабельтовых от "Улисса". - Почему всегда мы, сэр? Всегда мы? Почему бы начальству не послать разок эту плавучую казарму, от которой нету никакого проку? Вертится, проклятый, из месяца в месяц вокруг своего якоря... - В этом-то и дело, - с серьезной миной прервал его Брукс.
– По словам штурмана, "Кемберленду" никак не удается поднять якорь. Мешает гора жестянок из-под сгущенного молока и сельди в томатном соусе, выросшая за последние двенадцать месяцев на дне океана. Николлс, казалось, не слышал его и продолжал: - Изо дня в день, из месяца в месяц они посылают "Улисса" эскортировать транспорты. Меняют авианосцы, посылают замену эсминцам - кому угодно, но только не "Улиссу". Ни малейшей передышки. Зато "Герцог Кемберлендский", который только и пригоден для того, чтобы посылать громил для расправы с больными, измученными людьми, за одну неделю сделавшими больше, чем... - Умерьте свой пыл, мой мальчик, - пожурил его Брукс.
– Разве это расправа - трое мертвецов да горстка раненых героев, которые отлеживаются в лазарете? Морские пехотинцы лишь выполняли приказание. Что касается "Кемберленда", то тут ничего не поделаешь. "Улисс" - единственный корабль флота метрополии, оснащенный для сопровождения авианосцев. Осушив стакан, Николае задумчиво посмотрел на Брукса. - Временами, сэр, я даже симпатизирую немцам. - Вы с Джонсоном одного доля ягоды, - заметил Брукс.
– Узнай адмирал Старр, что вы собой представляете, он бы на вас обоих надел наручники за враждебную пропаганду, а потом... Вы только посмотрите!
– подался вперед Брукс.
– Взгляните на старого "Герцога", Джонни! С сигнального мостика поднимаются целые ярды простыней, а матросики бегут-бегут, как ни странно, - прямо на бак. Налицо все признаки активности. Ну и чудеса, черт побери. Что вы на это скажете, Николлс? - Наверное, к увольнению на берег готовятся, - проворчал Николлс.
– Что еще могло всполошить этих бездельников? И кто мы такие, чтобы завидовать им, чьи ратные труды оценены по достоинству? После столь долгой, ревностной и опасной службы в арктических водах... Последние слова Николлса заглушил пронзительный звук горна. Оба офицера машинально посмотрели на динамик, в котором что-то потрескивало и гудело, затем изумленно переглянулись. В следующее мгновение оба были на ногах: к настойчивому, леденящему кровь призыву горна - сигналу боевой тревоги невозможно привыкнуть. - Боже правый!
– простонал Брукс.
– Не может этого быть! Неужели опять? Здесь, в Скапа-Флоу! "Боже мой! Неужели опять! Неужели здесь, в Скапа-Флоу!" Эти слова были у всех на устах, в умах и сердцах семисот двадцати семи измученных, постоянно недосыпающих, озлобленных моряков в тот хмурый зимний вечер на рейде Скапа-Флоу. Ни о чем ином они и не могли думать, заслышав повелительный окрик горна, от которого тотчас замерла работа в машинных отделениях и кочегарках, на лихтерах, откуда шла погрузка боеприпасов, на нефтеналивных баржах, в камбузах и служебных помещениях. Лишь одним этим были заняты мысли оставшихся на вахте в нижних палубах. Еще острее почувствовав отчаяние при пронзительных звуках тревоги, разорвавших благодатную пелену забытья, они с тоскующей душой и больным разумом тотчас вернулись к жестокой действительности. По странному стечению обстоятельств минута эта была роковой. "Улисс" мог бы в эту самую минуту навсегда окончить свое существование как боевая единица. Это был именно тот момент, когда озлобленные, измученные люди, едва успевшие несколько прийти в себя в сравнительной безопасности защищенного сушей рейда, могли восстать против беспощадной системы немого, бездушного насилия и принуждения, убивавшей в человеке душу живую. Более подходящего для мятежа момента не могло и быть. Минута эта пришла - и была упущена. Такая мысль лишь на какое-то мгновение коснулась умов и тотчас исчезла, заглушенная топотом ног разбегавшихся по боевым постам людей. Возможно, тут сыграл свою роль инстинкт самосохранения. Хотя вряд ли - на "Улиссе" давно перестали заботиться о себе. Возможно, то было просто флотской дисциплиной, преданностью своему командиру или тем, что психологи называют условным рефлексом, - заслышав визг тормозов, вы инстинктивно отскакиваете в сторону. Возможно также, тут было что-то иное. Как бы там ни было, все помещения корабля были задраены по боевой тревоге за две минуты. На верхней палубе оставались лишь вахтенные матросы, обслуживающие шпиль. Никто не верил, что здесь, в Скапа-Флоу, их может подстерегать какая-то опасность, но все отправились на свои боевые посты молча или бранясь, в зависимости от натуры. Люди шли с мрачным видом, неохотно, возмущаясь, сетуя на тяжкую свою долю. Но все-таки шли. Отправился на свой пост и контр-адмирал Тиндалл. Он не принадлежал к тем, кто шел молча. Ругаясь на чем свет стоит, он поднялся на мостик и забрался на высокое кресло, находившееся в левом переднем углу верхнего мостика. Посмотрел на Вэллери, находившегося на другом крыле мостика. - Что за переполох, командир?
– спросил он недовольно.
– По-моему, все вокруг чисто. - Пока ничего не могу сказать, сэр.
– Вэллери озабоченным, внимательным взглядом обвел простор рейда.
– Семафор от командующего. Приказано немедленно сниматься с якоря. - Сниматься с якоря! Но почему, старина, почему? Вэллери покачал головой. - Это заговор с целью лишить стариков вроде меня их послеобеденного сна, простонал Тиндалл. .
– Скорей всего, у Старра возникла очередная блестящая идея, и он решил немного встряхнуть нас, - проворчал Тэрнер, старший офицер "Улисса". - Только не это, - решительно произнес Тиндалл.
– Он бы не посмел это сделать. И потом, как мне кажется, он человек не злопамятный. Воцарилась тишина - тишина, нарушаемая лишь шумом падающего града и зловещим щелканьем гидролокатора, доносившимся из динамика. - Боже правый! Взгляните, сэр! "Герцог" утопил якорь!
– вскинул к глазам бинокль Вэллери. И действительно. На "Герцоге Кемберлендском", чтобы не выбирать якорь, расклепали якорь-цепь, и теперь нос огромного корабля, начавшего движение, стал медленно поворачиваться. - Какого черта!..
– Не закончив фразу, Тиндалл принялся изучать небо.
– На горизонте ни одного самолета, ни единого парашюта. Ни радарной установкой, ни гидролокатором не обнаружено какой-либо цели. Нет ни малейшего признака того, что основные силы германского флота проникли через боновые заграждения... - "Герцог" нам семафорит, сэр!
– докладывал Бентли, старшина сигнальщиков. Помолчав, он стал медленно читать: "Немедленно займите место нашей якорной стоянки. Пришвартуйтесь к северной бочке". - Потребуйте подтверждения приказа!
– резко проговорил Вэллери. Потом взял у матроса-сигнальщика трубку телефона, связывавшего боевую рубку с полубаком. - Первый лейтенант? Говорит командир. Как якорь? На панер? Добро.
– Он повернулся к вахтенному офицеру.
– Обе машины малый вперед. Право десять градусов. Нахмурясь, вопросительно взглянул на Тиндалла, сидевшего у себя в углу. - Игра в кошки-мышки, - проворчал Тиндалл.
– А может, какая-нибудь другая игра, вроде испорченного телефона... Хотя нет, минуту! Глядите! Все пяти-с-четвертью-дюймовые орудия "Герцога" до отказа опущены вниз! Взгляды Тиндалла и Вэллери встретились. - Нет, не может быть! Боже правый, вы полагаете?.. Донесшийся из динамика громовой голос акустика (его боевой пост находился сразу за боевой рубкой) послужил ответом на вопрос контр-адмирала. Крайслер, старший акустик, говорил четко, неторопливо: - На мостике! Докладывает акустик! Слышу эхо. Тридцать градусов левого борта. Повторяю. Тридцать левого борта. Эхо усиливается. Дистанция сокращается. Командир "Улисса" вскочил на ноги, но тут же замер как вкопанный. - На пункте управления огнем! Цель тридцать градусов левого борта! Всем зенитным орудиям максимальный угол снижения. Подводная цель. Минный офицер, - обратился он к лейтенанту Маршаллу, - посты сбрасывания глубинных бомб - к бою! Вэллери снова повернулся к Тиндаллу. - Это невероятно, сэр! Вражеская подлодка - очевидно, это она - где? в Скапа-Флоу? Просто невозможно! - Прин так не считал, - проворчал Тиндалл. - Прин? - Капитан-лейтенант Прин, тип, который торпедировал "Ройял Оук". - Это не может повториться. Новые боновые заграждения... - ...помешают проникновению обычной подлодки, - закончил за Вэллери Тиндалл. Потом перешел на полушепот.
– Помните, в прошлом месяце нам рассказывали о наших двухместных подлодках? Их должны были доставить в Норвегию на норвежских рыболовных судах, которые курсируют у Шетлендских островов. Возможно, такая же мысль возникла и у немцев. - Вполне, - согласился Вэллери. Он сардонически усмехнулся, кивнув в сторону линкора.
– Вы только посмотрите на "Кемберленда". Идет прямо в открытое море. Помолчав задумчиво, он снова взглянул на Тиндалла. - Как вам это нравится, сэр? - Что именно, командир? - Эта базарная торговля, - криво улыбнулся Вэллери.
– Видите ли, они не могут рисковать линейным кораблем, стоящим энное количество миллионов. Поэтому старый "Кемберленд" убирается восвояси, а мы швартуемся на его прежнее место. Бьюсь об заклад, немецкой морской разведке с точностью до дюйма известны координаты якорной стоянки линкора. Эти миниатюрные лодки имеют на борту заряды ВВ, и если немцы собираются прикрепить их к днищу какого-то корабля, то не преминут прикрепить их к нашему днищу. Тиндалл взглянул на Вэллери. Лицо его было непроницаемо. Акустик непрерывно докладывал о результатах гидропеленгования. Пеленг цели оставался неизменным, дистанция сокращалась. - Совершенно верно, - проговорил адмирал.
– Изображаем из себя мальчика для порки. Черт возьми, не по нутру мне вся эта история.
– Лицо его исказилось, он невесело засмеялся.
– Хотя, что для меня? Для команды - это действительно последняя капля. Этот последний кошмарный поход, мятеж, штурмовая группа морских пехотинцев с "Кемберленда", боевая тревога в гавани... И после всего случившегося мы должны рисковать своей шкурой ради этого... этого подлого...
– Не закончив фразы, он в сердцах выругался, потом спокойно продолжал: - Что же вы собираетесь сообщить экипажу, командир? Происходит что-то невероятное, черт подери! Я сам, того и гляди, начну бунтовать... Тиндалл, замолчав, вопросительно посмотрел через плечо Вэллери. Тот обернулся: - Что случилось, Маршалл? - Прошу прощения, сэр. Я по поводу эхо-сигналов.
– Он показал большим пальцем на .поверхность моря.
– Наверное, подлодка, причем совсем маленькая? Маршалл говорил с заметным канадским акцентом. - Похоже, что так. А в чем дело? - Мы тут с Ральстоном пораскинули мозгами, - улыбнулся канадец.
– И кое-что придумали. Вглядываясь вперед сквозь мокрый снег, Вэллери отдал распоряжение на руль и в машинные отделения, затем повернулся к минному офицеру. После приступа мучительного кашля, указывая на план якорной стоянки, командир проговорил: - Если вы намереваетесь глубинными бомбами оторвать кораблю корму на таком мелководье... - Нет, сэр. Ко всему, мы вряд ли сумеем поставить взрыватели на достаточно малую глубину. Я прикинул, вернее, не я, а Ральстон, что надо бы спустить на воду моторный баркас и захватить с собой несколько 25-фунтовых зарядов, 18-секундные запалы и химические взрыватели. Правда, ударная сила зарядов невелика, но ведь и у мини-лодок корпус не ахти какой прочный. Если же экипаж размещается не внутри, а снаружи этих штуковин, фрицам наверняка крышка. Вэллери улыбнулся. - Неплохо придумано, Маршалл. Пожалуй, так и сделаем. Что на это скажете, сэр? - Попытка - не пытка, - согласился Тиндалл.
– Лучше, чем ждать, пока нас самих ко дну пустят. - Тогда за дело, минный офицер.
– Вэллери изучающе посмотрел на него. Кто у вас специалисты по подрывным работам? - Я собирался захватить с собой Ральстона... - Так и думал. Никого вы с собой не возьмете, дружище. Я не могу рисковать командиром минно-торпедной боевой части. Маршалл тоскливо посмотрел на каперанга, затем покорно пожал плечами. - Тогда надо послать старшину торпедистов и Ральстона, он старший торпедист. Оба отличные ребята. - Хорошо, Бентли! Отрядите кого-нибудь на баркас для сопровождения команды подрывников. Мы будем сообщать им результаты гидропеленгования. Пусть захватят с собой сигнальный фонарь.
– Внезапно голос Вэллери упал до шепота.
– Маршалл... - Да, сэр! - Сегодня в госпитале умер младший брат Ральстона. Командир взглянул на старшего торпедиста - высокого неулыбчивого блондина в линялой робе, поверх которой была надета канадка из грубого сукна. - Он еще не знает об этом? Минный офицер изумленно уставился на командира корабля, потом медленно повернулся в сторону Ральстона и негромко, в сердцах выругался. - Маршалл!
– Голос Вэллери прозвучал резко, повелительно, но Маршалл, казалось, не слышал командира. Лицо канадца было неподвижно, словно маска. Он не замечал ни недовольного выражения командира, ни укусов града, хлеставшего его по лицу. - Нет, сэр, не знает!
– ответил он наконец.
– Но утром он получил еще одно известие. На прошлой неделе разбомбили Кройдон. Там живут... то есть жили мать Ральстона и три его сестры. Бомба была замедленного действия. Камня на камне не осталась. Маршалл резко повернулся и ушел с мостика. Операция продолжалась всего пятнадцать минут. С правого борта "Улисса" на ходу спустили моторный баркас, с левого - разъездной катер. Баркас с швартов-гиком на борту направился к швартовной бочке, куда шел и "Улисс", а катер пошел под углом к курсу корабля. Метрах в четырехстах от крейсера по сигналу с мостика Ральстон достал из кармана плоскогубцы и раздавил химический взрыватель. Старшина безотрывно смотрел на секундомер. На двенадцатой секунде заряд полетел за борт. Затем один за другим в воду упали еще три заряда с взрывателями, установленными на различную глубину. Катер в это время описывал циркуляцию. Первыми тремя взрывами подбросило корму, катер судорожно затрясся, и только. Зато после четвертого взрыва из воды вырвалась ввысь мощная струя воздуха. Еще долго на поверхность, зловеще шипя, поднимались пузырьки. Когда волнение улеглось, все увидели, что на сотни ярдов море покрыто пленкой нефти... Матросы, оставившие после отбоя боевые посты, с бесстрастными лицами смотрели на приближающийся к "Улиссу" катер и успели подцепить его на шлюп-тали в последнюю минуту: рулевое устройство катера оказалось выведенным из строя, корпус дал сильную течь. А "Герцог Кемберлендский" к тому времени превратился в пятно дыма, видневшееся за далеким мысом. Тиская в руках фуражку, Ральстон сидел напротив командира корабля. Ни слова не говоря, Вэллери долго глядел на юношу. Он не знал, что сказать и как сказать это. Очень уж неприятной была выпавшая на его долю обязанность. Ричарду Вэллери неприятна была и война. Более того, она всегда была ему ненавистна, и он проклял день, когда война оторвала его от отставного уюта и комфорта. Во всяком случае, сам он говорил, что его оторвали. Лишь Тиндаллу было известно, что 1 сентября 1939 года он добровольно предложил свои услуги адмиралтейству и их охотно приняли. И все же войну он ненавидел. Не потому, что она мешала Вэллери воздавать дань давнишним привязанностям - музыке и литературе (он был большим знатоком по этой части); не потому даже, что она постоянно оскорбляла его эстетические чувства, его представления о справедливости и целесообразности. Он ненавидел ее потому, что был глубоко набожен; потому, что ему больно было видеть, как люди превращаются в лютых зверей; потому, что он считал жизнь тяжким бременем и без тех страданий и лишений, которые приносит с собой война; но главным образом потому, что он ясно представлял всю нелепость и бессмысленность войны, этого порождения воспаленного безумием мозга, войны, которая ничего не решает, ничего не доказывает, кроме древней, как мир, истины, что господь Бог всегда на стороне более многочисленных легионов. Но существуют вещи, которые волей-неволей нужно делать. Вэллери было совершенно ясно, что война эта - и его война. Поэтому-то он снова пошел служить на флот. По мере того, как шли тяжкие годы войны, он старел, худел, становился все добрее и терпимее к людям, которых он все больше понимал. Таких, как Вэллери, не сыскать было среди других командиров кораблей британского флота, да и вообще среди смертных. Никто на свете не мог сравниться с Ричардом Вэллери своим великодушием, своим смирением. Но подобная мысль никогда не приходила ему в голову, что доказывало величие этого прекрасного человека. Он вздохнул. В эту минуту его заботило одно - что сказать Ральстону. Но тот заговорил первым. - Не беспокойтесь, сэр.
– Голос юноши звучал монотонно и спокойно, лицо его было неподвижно.
– Я все знаю. Командир минно-торпедной части меня оповестил. - Слова бесполезны, Ральстон, - откашлялся Вэллери.
– И совершенно излишни. Ваш младший брат... и ваша семья. Их больше нет. Мне очень жаль, мой мальчик, ужасно жаль.
– Он взглянул в бесстрастное лицо молодого моряка и невольно усмехнулся.
– Или вы полагаете, что все это - одни слова? Некая формальность, так сказать, официальное соболезнование? К удивлению командира, лицо Ральстона чуть осветилось улыбкой. - Нет, сэр, я так не думаю. Я понимаю ваши чувства. Видите ли, мой отец... Он тоже командует судном. Он говорил мне, что в подобных случаях испытывает то же самое. Вэллери изумленно взглянул на него: - Ваш отец, Ральстон? Вы говорите... - Да, сэр. Вэллери готов был поклясться, что в голубых глазах юноши, сидевшего напротив него, - спокойных, невозмутимых, - сверкнула искорка смеха. - Он служит в торговом флоте, сэр... Капитан танкера водоизмещением шестнадцать тысяч тонн.
– Вэллери ничего не ответил. Ральстон продолжал: - Я по поводу Билли, моего младшего брата, сэр - тут виноват только я один - это я просил перевести его на наш корабль. Все из-за меня произошло. Худые смуглые руки Ральстона комкали форменную фуражку. Насколько хуже будет ему, думал Вэллери, когда острота этой двойной потери несколько сгладится, когда бедный юноша начнет воспринимать действительность и осознает, что с ним случилось. - Послушайте, мой мальчик. Думаю, вам нужно отдохнуть несколько дней, в себя прийти. "Господи, какие пустые, ненужные слова я говорю", - подумал Вэллери. - В канцелярии выписывают вам отпускной билет, - продолжал он. - Куда выписывается билет, сэр?
– Фуражка в руках Ральстона превратилась в бесформенный ком.
– В Кройдон? - Разумеется... Куда же еще...
– Поняв, какую бестактность он невольно допустил, Вэллери замер на полуслове. - Простите меня, дружок. Надо же такую глупость сморозить! - Не отсылайте меня, сэр, - негромко попросил Ральстон.
– Понимаю, это звучит... сентиментально, но это правда... Мне некуда ехать. Мой дом здесь, на "Улиссе". Тут я постоянно чем-то занят, тут я работаю, сплю... Ни о чем не надо говорить. Я могу что-то делать... Самообладание его было лишь тонкой, непрочной оболочкой, скрывавшей боль и отчаяние. - Здесь я смогу отплатить им за все, - торопливо продолжал Ральстон. Как, например, сегодня, когда я вставлял в заряд взрыватель, у меня было такое ощущение... Очень вам благодарен, сэр... У меня нет слов объяснять, что я испытывал... Вэллери все понял. Он почувствовал печаль, усталость, собственную беспомощность. Что мог он предложить бедному юноше взамен его ненависти, этого естественного чувства, поглощавшего все его существо? Ничего. Он это знал. Ничего такого, за что бы его Ральстон не презирал, над чем бы не смеялся. Да и не время теперь для проповедей. Он тяжело вздохнул. - Разумеется, вы можете остаться, Ральстон. Спуститесь в канцелярию корабельной полиции, пусть порвут ваш отпускной билет. Если я могу быть вам чем-то полезен... - Понимаю, сэр. Очень вам благодарен. Доброй ночи, сэр. - Доброй ночи, дружок. Дверь неслышно закрылась.

Глава 2

В ПОНЕДЕЛЬНИК утром

– Задраить водонепроницаемые двери и иллюминаторы. По местам стоять, с якоря сниматься, - раздался в динамиках металлический голос. И отовсюду на этот зов выходили люди. Пронизываемые ледяным северным ветром, бранясь на чем свет стоит, они дрожали от холода. Валил густой снег, забиравшийся за воротник и в обшлага, окоченевшие руки прилипали к стылым тросам и металлическим деталям. Люди устали: погрузка горючего, продовольствия и боеприпасов настолько затянулась, что захватила добрую половину средней вахты. Мало кому из членов экипажа удалось поспать больше трех часов. Моряки были все еще озлоблены, глядели на офицеров волком. Правда, приказы по-прежнему выполнялись - так работает хорошо отлаженный механизм, но повиновение было неохотным, под внешним послушанием тлела ненависть. Однако офицеры и старшины умело распоряжались подчиненными: командир корабля настаивал на вежливом обращении с матросами. Странное дело, раздражение команды достигло своего апогея вовсе не тогда, когда "Кемберленд" убрался восвояси. Произошло это накануне вечером, когда по трансляции было сделано оповещение: "Почту сдать до 20.00". Какая там к черту почта! Те, кто отработал сутки подряд без всякой передышки, спали мертвецким сном, у остальных же не было даже желания подумать о письме. Старший матрос Дойл, старшина второго кубрика, ветеран с тремя шевронами (тринадцать лет нераскрытых преступлений, как скромно объяснил он появление нашивок, полученных за безупречную службу), выразил свое отношение к этому приказу следующим образом: "Будь моя старушка одновременно Еленой Прекрасной и Джейн Рассел, а вы, олухи, видели, что у меня за красотка, я не послал бы ей и вшивой открытки". С этими словами он достал с полки свою койку, подвесил ее прямо над горячей трубой (почему не воспользоваться своими привилегиями?) и две минуты спустя спал как убитый. Его примеру последовала вся вахта до единого. Мешок с почтой был отправлен на берег почти пустой... Ровно в шесть ноль-ноль, ни минутой позже, "Улисс" отдал швартовы и малым ходом двинулся к проходу в боновых заграждениях. В серых сумерках, пробивавшихся сквозь низкие свинцовые облака, едва различимый среди густых хлопьев снега корабль, словно привидение, скользил по рейду. Но даже в редкие паузы между снежными зарядами крейсер было трудно разглядеть. Казалось, что он невесом: так расплывчат, нечеток был его силуэт. В нем было что-то эфемерное, воздушное. Это, конечно, была иллюзия, но иллюзия, хорошо сочетавшаяся с легендой. Хотя "Улисс" и прожил недолгую жизнь, он успел стать легендой, В нем души не чаяли торговые моряки, которые несли трудную службу в северных морях, те, кто ходил из Сент-Джона в Архангельск, от Шетлендских островов до Як-Майена, от Гренландии до заброшенных на край света портов Шпицбергена. Повсюду, где возникала опасность, где подстерегала смерть, там, словно призрак, появлялся "Улисс". В минуту, когда люди уже не надеялись увидеть вновь хмурый арктический рассвет, взорам их представал силуэт крейсера. Крейсер-призрак, почти легенда, "Улисс" был построен недавно, но успел состариться в полярных конвоях. Он плавал в северных водах с самого своего рождения и не знал иной жизни. Сначала плавал в одиночку, эскортируя отдельные корабли или отряды из двух-трех кораблей. Потом стал действовать совместно с фрегатами и корветами, а теперь и шагу не ступал без своей эскадры, относившейся к 14-й группе эскортных авианосцев. В сущности, "Улисс" и прежде не оставался в одиночестве. За ним по пятам бродила смерть. Стоило ей костлявым своим перстом указать на танкер, как раздавался адский грохот взрыва; едва касалась она транспорта, как тот, надвое перешибленный вражеской торпедой, шел ко дну с грузом военного снаряжения; прикасалась к эсминцу, и тот устремлялся в свинцовые глубины Баренцева моря. Указывала курносая на подводную лодку, и та, едва всплыв на поверхность, расстреливалась орудийным огнем и камнем падала на дно: тогда оглушенная, онемевшая от ужаса команда молила лишь об одном - о трещине в прочном корпусе лодки, что означало бы мгновенную милосердную кончину, а не мучительную смерть от удушья в железном гробу на дне океана. Повсюду, где возникал "Улисе", появлялась смерть. Но смерть никогда не прикасалась к нему. 0н был везучим кораблем, кораблем-призраком, и Арктика служила ему домом родным. Призрачность эта была, конечно, иллюзией, но иллюзией рассчитанной. "Улисс" был спроектирован для выполнения определенной задачи в определенном районе, а специалисты по камуфляжу дело свое знали. Особая арктическая защитная окраска - ломаные, наклонные диагонали белого и серо-голубого цвета плавно сливались с белесыми тонами водных пустынь. По одному лишь внешнему виду "Улисса" всякий мог определить, что корабль этот создан для севера. "Улисс" был легким крейсером, единственным в своем роде. Водоизмещением в 5500 тонн, он представлял собой модификацию знаменитого типа "Дидона", предшественника класса "Черный принц". Длиной в сто пятьдесят метров при ширине всего в пятнадцать на миделе, с наклонным форштевнем, квадратной крейсерской кормой и длинным, в шестьдесят метров, баком, оканчивающимся за мостиком, "Улисс" был стремительным, быстроходным, подтянутым кораблем. Вид у него был зловещий и хищный. "Обнаружить противника, вступить в бой, уничтожить". Такова первая и главная задача боевого корабля, и для выполнения ее, причем как можно более быстрого и эффективного, "Улисс" был превосходно оснащен. Наиболее важным фактором, необходимым для обнаружения цели, являлись, естественно, люди. Вэллери был достаточно опытным боевым командиром, чтобы знать цену неусыпной бдительности наблюдателей и сигнальщиков. Ведь человеческий глаз - не механизм, где что-то может заесть или сломаться. Естественно, широко использовалось радио; единственной защитой от подводных лодок был гидролокатор. Однако наиболее эффективное средство обнаружения противника, которым располагал крейсер, было иным. "Улисс" представлял собой первый корабль в мире, оснащенный современной радиолокационной аппаратурой. Установленные на топах фок- и гротмачты денно и нощно вращались радарные антенны, неустанно прочесывая горизонт в поисках врага. В восьми радарных помещениях, находившихся ниже, и в пунктах управления огнем зоркие глаза, от которых не могла ускользнуть ни малейшая деталь, неотрывно следили за светящимися экранами радиолокаторов. Надежность и дальность действия радара казались фантастическими. В душе полагая, что преувеличивают, изготовители заверили, что радиус действия поставляемого ими оборудования составляет сорок - сорок пять миль. Между тем во время первых же испытаний радарной установкой был обнаружен немецкий "кондор", находившийся на расстоянии восьмидесяти пяти миль и впоследствии сбитый "бленхеймом". Вступить в бой - таков был следующий этап. Иногда противник сам шел на сближение, чаще - приходилось его искать. И тогда необходимо было одно скорость. "Улисс" был необыкновенно быстроходным кораблем. С четырьмя винтами, приводимыми в движение четырьмя турбинами Парсонса - две были установлены в носовом, две в кормовом машинном отделении, - он развивал скорость, какой не могли достичь многие другие корабли. Согласно тактическому формуляру, она составляла 33,5 узла. Но на ходовых испытаниях у Аррана, задрав нос и опустив, словно гидроплан, корму, крейсер, дрожа всеми заклепками и вздымая на три метра над кормовой палубой фонтаны воды, прошел мерную милю с неслыханной скоростью - 39,2 узла. А "дед" инженер-капитан третьего ранга Додсон, многозначительно улыбаясь, заявил, что "Улисс" не проявил и половины своих возможностей. Окажись, дескать, рядом "Абдиэл" или же "Мэнксман", "Улисс" показал бы, на что способен. Но поскольку ни для кого не составляло секрета, что скорость хода этих знаменитых минных заградителей достигала 44 узлов, то обитатели кают-компании вслух называли заявление стармеха хвастовством, хотя в душе не меньше Додсона гордились могучими машинами крейсера. Итак, обнаружить противника, вступить в бой, уничтожить. Уничтожение противника - такова главная, конечная задача военного корабля. Взять вражеский корабль или самолет на прицел и уничтожить его. "Улисс" был хорошо оснащен и для этой задачи. Он имел четыре двухорудийные башенные установки: две башни на носовой, две на кормовой палубе. Скорострельные пушки калибром 5,25 дюйма могли с одинаковым успехом поражать как надводные, так и воздушные цели. Управление огнем осуществлялось с командно-дальномерных постов: главный находился в носовой части корабля, за мостиком и чуть выше его, а запасной - на корме. Все необходимые параметры - пеленг, скорость ветра, дрейф, расстояние, собственная скорость, скорость хода противника, курсовой угол - поступали в гигантские электронные вычислительные машины, установленные в центральном посту, этом сердце корабля, которое, странное дело, находилось глубоко в утробе "Улисса" - значительно ниже ватерлинии. Там вырабатывались и автоматически подавались на башенные установки лишь две величины - прицел и целик. Разумеется, командиры башен могли вести огонь и самостоятельно. В башнях размещались орудия главного калибра. Остальные орудия были зенитными. На корабле имелось несколько многоствольных скорострельных установок калибром 42 миллиметра. Пушки эти были не слишком точны, но создавали достаточно плотную огневую завесу, чтобы отпугнуть любого воздушного противника. Кроме того, в различных частях надстроек были размещены спаренные "эрликоны" - точные, сверхскорострельные пушки. В опытных руках они становились смертоноснейшим оружием. Арсенал "Улисса" дополняли глубинные бомбы и торпеды. Глубинных бомб было всего тридцать шесть - сущие пустяки по сравнению с противолодочным вооружением многих корветов и эсминцев. Причем в одной серии можно было .сбросить не более шести бомб. Но каждая из них заключала двести килограммов аматола; прошлой зимой "Улисс" потопил две неприятельские подводные лодки. Из двух трехтрубных аппаратов, установленных на главной палубе за второй трубой, стремительные и грозные, выглядывали торпеды в 21 дюйм диаметром, в каждой - заряд в 337 килограммов тринитротолуола. Но аппараты эти еще ни разу не использовались. Таков был "Улисс". Наивысшее для своего времени достижение человека, апофеоз его стремления - слить воедино научную мысль и звериный инстинкт, чтобы создать совершеннейшее орудие разрушения. Это был великолепный боевой механизм до тех лишь пор, пока находился в руках надежного, сработавшегося экипажа. Корабль - любой корабль - таков, каков его экипаж, ничуть не лучше. А экипаж "Улисса" распадался на глазах: хотя кратер вулкана был заткнут, грозный рокот не умолкал.

Первые признаки новой опасности появились три часа спустя после выхода "Улисса" из гавани. Расчищая фарватер, впереди крейсера шли тральщики. Однако командир корабля не ослаблял бдительности. Именно поэтому и сам Вэллери, и его корабль были до сих пор целы и невредимы. В шесть часов двадцать минут каперанг распорядился поставить параваны - торпедообразные буи, выпускаемые по одному с каждой стороны форштевня на специальных тросах - буйрепах. По законам гидродинамики минрепы - тросы, соединяющие мины с их якорями, - должны отводиться тралами прочь от корпуса корабля, к параванам, где их рассекают специальные резаки, и мины всплывают. Затем их подрывают или расстреливают огнем стрелкового оружия. В 09.00 Вэллери приказал убрать параваны. "Улисс" сбавил ход. Первый офицер, капитан-лейтенант Кэррингтон, отправился на полубак проследить за операцией: матросы, лебедчики и унтер-офицеры, в чьем заведовании находились параваны обоих бортов, уже стояли на своих местах. Стрелы для подъема параванов, находившиеся позади бортовых ходовых огней, были спешно поставлены в рабочее положение. Установленные на орудийной палубе второй башни трехтонные электролебедки мощным плавным усилием начали натягивать тросы; вскоре из воды показались параваны. Тут-то и случилась беда. Виновен в случившемся был матрос первого класса Ферри. На лебедке левого борта оказался неисправным выключатель. В довершение всего лебедчиком был молчаливый, острый на язык Ральстон, тот мог ляпнуть или выкинусь такое, что не приведи Бог. Но виновным в том, что такое случилась именно так, а не иначе, был Карслейк. Присутствие младшего лейтенанта Карслейка среди спасательных плотов, где он руководил работами по подъему левого трала, явилось следствием целого ряда ошибок. Первой из них была ошибка его отца, отставного контр-адмирала, который, полагая, что сын одного с ним поля ягода, в 1939 году забрал его из Кембриджа в далеко не юном возрасте (Карслейку-младшему стукнуло уже двадцать шесть) и, в сущности, навязал свое чадо флоту. Вслед за первой последовали другие ошибки: недостаточная принципиальность командира корвета, первого начальника Карслейка (знакомый его отца, он, грешным делом, представил Карслейка к офицерскому званию); недосмотр аттестационной комиссии на "Кинг Альфреде", которая присвоила ему такое звание; наконец, промах старшего офицера "Улисса", назначившего его на эхо-заведование, хотя он и знал о некомпетентности Карслейка и его неумении командовать людьми. Лицо Карслейка, точно у сверхпородистой лошади, было длинное, худое и узкое, с бледно-голубыми глазами навыкат и торчащими вперед верхними зубами. Белокурые волосы жидки, брови изогнуты в виде вопросительного знака. Под длинным, острым носом, под стать бровям, изгибалась верхняя губа. Речь его представляла собой пародию на язык, каким говорят нормальные англичане: краткие гласные у него получались, долгими, а долгие - бесконечными, да и с грамматикой он не всегда был в ладах. Он лютой ненавистью ненавидел флот, ненавидел начальство, медлившее с представлением его к очередному званию, ненавидел матросов, которые платили ему той же монетой. Словом, младший лейтенант Карслейк воплощал в себе все самое порочное, что порождала английская система привилегированных частных школ. Тщеславный заносчивый мужлан и недоучка, он стал посмешищем экипажа. Он и теперь выставлял себя на посмешище. Забравшись на спасательные плоты, широко расставив ноги для лучшей устойчивости, он кричал, отдавая матросам бессмысленные, ненужные распоряжения. Главный старшина Хартли стонал, но, соблюдая субординацию, вслух не произносил ни слова. Зато матрос I класса Ферри чувствовал себя гораздо раскованней. - Глянь на их сиятельство, - обратился он к Ральстону.
– Перед командиром так и распинается, землю роет. Он кивнул в сторону Вэллери, стоявшего на мостике метрах в шести от Карслейка.
– И, наверно, думает: "До чего здорово это у меня получается!" - Оставь Карслейка в покое. Лучше за шкенгелем следи - посоветовал ему Ральстон.
– Да сними ты эти проклятые рукавицы. А не то... - Знаю, знаю, - насмешливо перебил его Ферри.
– А не то их зацепит тросом, и меня намотает на барабан лебедки, - добавил он, ловко подавая трос. Ничего, корешок, с кем с кем, - а уж со мной-то этого не произойдет. Но он ошибался. Внимательно наблюдавший за раскачивающимся параваном Ральстон вдруг посмотрел на лебедку. Он заметил разорванную прядь на тросе всего в нескольких дюймах ее руки Ферри, увидел как острая проволока впилась в рукавицу к потащила ее вместе с рукой к вращающемуся барабану. Ферри даже крикнуть не успел. Реакция Ральстона была мгновенной. Ножной тормоз находился всего в шести дюймах, но это было слишком далеко. Матрос изо всех сил крутанул реверс, в долю секунды переключив лебедку на "полный назад". И в то мгновение, как раздался крик Ферри, чье предплечье угодило между тросом и барабаном, послышался глухой взрыв, и лебедка, стоимостью в пятьсот фунтов стерлингов, окутанная клубами едкого дыма, в мгновение ока превратилась в груду лома. Под тяжестью паравана начал разматываться трос, увлекая за собой Ферри. Трос проходил сквозь блок - киповую планку, находившуюся в шести метрах от лебедки. Если бы Ферри повезло, он потерял бы только руку. Ферри оттащило фута на четыре, но тут Ральстон изо всей силы нажал на педаль тормоза. Взвизгнув, барабан застыл как вкопанный, и параван бултыхнулся в море. Оборванный конец троса лениво раскачивался из стороны в сторону. Карслейк слез с плота с лицом, перекошенным злобой. Подскочив к Ральстону, он свирепо завопил: - Ты, идиот проклятый! Из-за тебя мы потеряли параван. Ты чего тут раскомандовался? Отвечай, черт тебя побери! Ральстон сжал губы, но ответил достаточно почтительно: - Виноват, сэр. Но иного выхода не было. Рука Ферри... - Черт с ней, с рукой!
– чуть не верещал от ярости Карслейк.
– Я тут главный... я отдаю приказания. Погляди! Ты только погляди!..
– Он показал на обрывок троса.
– Твоя работа, Ральстон, идиот несчастный! Параван пропал, понимаешь, пропал!! - И в самом деле, - произнес Ральстон, с деланным изумлением посмотрев за борт. Потом, с вызовом взглянув на Карслейка, похлопал по лебедке.
– Не забудьте и про это. Лебедка тоже пропала, а она дороже любого паравана. - Мне надоела твоя наглость, болван проклятый, - завопил Карслейк. Рот у него дергался, голос дрожал от ярости.
– Тебя надо хорошенько проучить, и я тебя, черт возьми, проучу, наглый ублюдок! Ральстон густо покраснел. Стиснув кулаки, он шагнул вперед и размахнулся, но сильные руки Хартли схватили его запястье, и юноша тотчас обмяк. Однако дело было сделано. О происшедшем будет доложено командиру. Вэллери терпеливо выслушал рапорт разъяренного Карслейка. Правда, спокойствие его было лишь кажущимся. И без того хватает забот, думал он устало. Бесстрастная маска не выражала его настоящих чувств. - Это правда, Ральстон?
– спросил он невозмутимо, когда Карслейк закончил свою тираду.
– Вы действительно отказались выполнять распоряжения лейтенанта и оскорбляли его? - Нет, сэр, - в голосе Ральстона прозвучала такая же усталость, какую испытывал и Вэллери.
– Неправда. Он равнодушно посмотрел на Карслейка, потом вновь повернулся к командиру. - Я не отказывался выполнять распоряжений. Их попросту не было. Главному старшине Хартли это известно.
– Он кивнул в сторону грузного спокойного мужчины, приведшего их обоих на мостик.
– Я никого не оскорблял, сэр. Мне не хотелось бы изображать из себя этакого юриста, но многие могут засвидетельствовать, что младший лейтенант Карслейк сам оскорблял меня, причем не раз. А если я что-то и сказал, - при этих словах он слабо улыбнулся, - то лишь в целях самозащиты. - Здесь не место для шутовства, Ральстон, - холодно произнес Вэллери. Юноша ставил его в тупик. Озлобленность, показное спокойствие - это еще можно понять, но откуда в нем этот юмор? - Инцидент произошел у меня на глазах. Ваша сообразительность и находчивость спасли этому матросу руку, а возможно, и жизнь. Так что потеря паравана и поломка лебедки - сущие пустяки. Карслейк побледнел, поняв намек командира. - За это вам спасибо. Что касается прочего... Завтра утром доложите старшему офицеру, получите взыскание. Вы свободны, Ральстон. Сжав губы, Ральстон пристально взглянул на Вэллери, потом резким жестом отдал честь и ушел с мостика. - Разрешите обратиться, сэр...
– с просительным выражением повернулся к Вэллери Карслейк. Но при виде поднятой ладони командира он осекся на полуслове. - Не теперь, Карслейк. Поговорим об этом позднее.
– Вэллери даже не пытался скрыть свою неприязнь.
– Можете быть свободны, лейтенант. Хартли, на минуту. Сорокачетырехлетний главный старшина шагнул вперед. Хартли был одним из лучших моряков королевского флота. Мужественный, добрейшей души человек и большая умница, он был предметом восхищения всего личного состава корабля, начиная от салаги-матросика, боготворившего его, и кончая командиром, который его ценил и уважал. Оба они служили вместе с самого начала войны. - Ну, главный, выкладывайте все начистоту. - Тут все ясно, сэр, - пожал плечами Хартли.
– Ральстон оказался молодцом. Младший лейтенант Карслейк потерял голову. Возможно, Ральстон вел себя несколько задиристо, но его вынудили к этому. Хотя он совсем юн, на это профессионал, и он не любит, когда им помыкают любители.
– Хартли помолчал, потом, поглядев на небо, прибавил: - Особенно такие, что путаются под ногами. Вэллери погасил улыбку. - Может, сочтем это за... э... критическое замечание, главный? - Пожалуй, что так, сэр, - Хартли кивнул.
– То, что случилось, произвело неприятное впечатление на команду. Люди возмущены. Прикажете... - Благодарю вас, главный. Постарайтесь, во возможности, успокоить матросов. Когда Хартли ушел, Вэллери повернулся к Тиндаллу. - Вы слышали, сэр? Еще один признак надвигающейся грозы. - Грозы, говорите? Бури, урагана, если угодно, - едко отозвался Тиндалл. Вам не удалось выяснить, кто находился вчера вечером у моей каюты? Накануне, во время ночной вахты, услышав скрежещущий звук, доносившийся из-за двери его салона, Тиндалл решил выяснить, в чем же дело. Но в спешке запнулся и уронил стул, и тотчас в коридоре послышался топот ног. Открыв дверь, адмирал увидел, что коридор пуст. На палубе, под ящиком, где хранились флотские кольты калибра 0,445 дюйма, валялся напильник. Цепочка, пропущенная через предохранительные скобы спусковых крючков, была почти полностью перепилена. - Не имею представления, сэр, - пожал плечами Вэллери. Лицо его было озабочено.
– Плохо дело, очень плохо. Дрожа от пронизывающего насквозь ледяного ветра, Тиндалл криво усмехнулся. - Совсем как в пиратских романах, а? Того и гляди, головорезы с пистолетами и кортиками, с черными повязками на глазу, кинутся на капитанский мостик. Вэллери решительно покачал головой. - Нет, только не это. Вы сами знаете, сэр. Дерзость - может быть, но... не больше. Дело в том, что за углом, у распределительного щита постоянно стоит на часах морской пехотинец. Денно и нощно. Он должен был заметить злоумышленника. Но утверждает, что никого не видел... - Вот уже до чего дошло?
– присвистнул Тиндалл.
– Настал черный день, командир. А что говорит по этому доводу наш лихой капитан морской пехоты? - Фостер? Мысль об измене он находит смехотворной. А сам крутит усы, того и гляди, оторвет. Встревожен ужасно. Ивенс, старший сержант, обеспокоен не меньше. Дверь отворилась, и по палубе мостика зашаркала подошвами похожая на застигнутого бурей медведя грузная, угрюмая фигура в канадке, непромокаемом плаще и русской ушанке на бобровом меху. Брукс подошел к экрану Кента - стеклянному диску, вращающемуся с большой скоростью, сквозь который можно наблюдать в любую погоду - дождь ли, град, или снег. С полминуты он с несчастным видом разглядывая горизонт. По всему судя, представшая его взору картина удручала его. Громко фыркнув, он отвернулся и начал хлопать себя по бокам, пытаясь согреться. - Ха! Врач-лекаришка на командном мостике крейсера. Какая непозволительная роскошь!
– Он ссутулился и стал казаться еще более несчастным.
– Здесь не место цивилизованному человеку вроде меня. Но вы сами понимаете, господа, меня привел трубный зов долга. Тиндалл усмехнулся. - Наберитесь терпения, команда? Эти слуги смерти долго раскачиваются, а уж если раскачаются... Прервав адмирала на полуслове, Брукс озабоченно произнес: - Новые неприятности, командир. Не хотел сообщать по телефону. Не знаю еще, насколько дело серьезно. - Неприятности?
– Вэллери внезапно умолк, чтобы откашляться в платок. Прошу прощения. Говорите, неприятности? А чего еще можно ожидать? У нас у самих только что была крупная неприятность. - Вы об этом самонадеянном молодом кретине Карслейке? Мне уже все известно. У меня повсюду шпионы. Этот олух смертельно опасен... Теперь послушайте, что я скажу. Мой юный коллега Николлс вчера допоздна засиделся в санчасти. Карточками туберкулезников занимался. Сидел там часа два или три. Свет в лазарете был выключен, и больные не то не знали о его присутствии, не то забыли. И он услышал, как кочегар Райли - кстати, до чего же опасен этот Райли - да и другие заявили, что, как только их выпишут, они запрутся в кочегарке и устроят сидячую забастовку. Сидячая забастовка в кочегарке - это что-то невероятное! Во всяком случае, Николлс пропустил это мимо ушей. Словно бы ничего не слышал. - То есть как?
– Голос Вэллери был резок, гневен.
– Николлс промолчал, не доложил мне? Вы говорите, это случилось вчера вечером? Почему же мне тотчас не доложили? Вызовите Николлса, и немедленно. Хотя нет, не надо. Я сам его вызову.
– Он протянул руку к телефонной трубке. - Не стоит, сэр, - положил ладонь на руку командира Брукс.
– Николлс толковый мальчик, очень толковый. Он не подал виду, что слышал их разговор, иначе бы матросы решили, что он доложит об их намерениях. Тогда бы вам пришлось принимать соответствующие меры. А ведь открытое столкновение с экипажем вам совершенно ни к чему. Сами сказали вечером в кают-компании. - Верно, я так говорил, - нерешительно произнес Вэллери.
– Но тут совсем другое дело, док. Смутьяны всю команду могут подбить к мятежу... - Я уже вам объяснил, сэр, - вполголоса возразил Брукс.
– Джонни Николлс очень смышленый юноша. Он огромными красными буквами вывел на дверях лазарета: "Не подходить. Карантин по скарлатине". При виде этой надписи я со смеху помираю. И, знаете, помогает. Все шарахаются от лазарета, как от чумы. Связаться со своими дружками из кочегарского кубрика - для Ралли дело безнадежное. Тиндалл громко засмеялся, даже Вэллери слабо улыбнулся. - Толково придумано, док. И все-таки следовало уведомить меня еще вчера. - Зачем же беспокоить командира по всякому пустяку, да еще глубокой ночью?
– с грубоватой фамильярностью ответил Брукс.
– У вас и так забот полон рот. Нельзя допустить, чтобы вы лишний раз кровь себе портили. Вы согласны, адмирал? - Согласен, о Сократ, - важно кивнул Тиндалл.
– Довольно витиеватый способ пожелать командиру корабля спокойной ночи. Но я к вам присоединяюсь. - Ну, у меня все, господа, - Брукс приветливо улыбнулся.
– Надеюсь, на военно-полевом суде встретимся.
– Он лукаво поглядел через плечо; снег валил все гуще.
– Чудно было бы попасть на Средиземное, а, господа? Вздохнув, Брукс непринужденно продолжал с заметным ирландским акцентом: Мальта весной. Взморье в Слиеме. На заднем плане - белые домики. Сто лет назад мы там устраивали пикники. Легкий ветерок, причем теплый, голубчики вы мои. Синее небо, бутылочка кьянти под полосатым тентом... - Прочь!
– взревел Тиндалл.
– Прочь с мостика, Брукс, а не то... - Уже исчез, - произнес Брукс.
– Сидячая забастовка в кочегарке. Надо же придумать! Ха! И оглянуться не успеешь, как эти суфражистки в штанах бросятся приковывать себя к поручням! Дверь тяжело захлопнулась за ним. - Похоже, вы были правы насчет бури, сэр, - с озабоченным лицом повернулся к адмиралу Вэллери. Тиндалл невозмутимо произнес: - Возможно. Беда в том, что людям сейчас нечем заняться. Вот им в голову и лезет всякая ерунда. Они ругаются и злятся на все и вся. Позднее все встанет на свои места. - Хотите сказать, когда у нас будет... э... больше работы? - Ага. Когда дерешься за свою жизнь, за жизнь корабля... на заговоры и размышления о несправедливости судьбы не остается времени. Закон самосохранения - все-таки основной закон природы... Хотите вечером обратиться к экипажу по громкоговорящей связи, Командир? - Да, обычное сообщение. Во время первой полувахты, после объявления вечерней боевой тревоги.
– Вэллери улыбнулся.
– Тогда наверняка все услышат. - Хорошо. Пусть узнают, почем фунт лиха. Пусть обмозгуют, что и как. Судя по намекам Винсента Старра, у нас будет о чем подумать во время нынешнего похода. Это займет команду. Вэллери засмеялся. Его худое аскетическое лицо преобразилось. По-видимому, ему действительно было весело. Тиндалл вопросительно поднял брови. Вэллери улыбнулся в ответ. - Забавная мысль пришла в голову, сэр. Как бы выразился Спенсер Фэггот, положение пиковое... Дела наши из рук вон плохи, раз дошло до того, что лишь противник может нас выручить.

Глава 3

ПОНЕДЕЛЬНИК пополудни

Весь день, не утихая, с норд-норд-веста дул свежий ветер. Ветер, который час от часу крепчал. Словно начиненный мириадами иголок, студеный этот ветер нес с собой снег, частицы льда и странный мертвый запах, доносившийся с отдаленных ледников за Ледовым барьером. Он не был порывист и резок. Ровно, не ослабевая, он дул в правую скулу корабля с рассвета до вечерних сумерек и постепенно разгонял зыбь. Старые моряки вроде Кэррингтона, повидавшие все порты и моря мира, бывалые моряки вроде Вэллери и Хартли, с тревогой смотрели на волнующееся море и не говорили ни слова. Ртутный столбик опускался. Однажды выпав, снег уже не таял. Мачты и реи походили на огромные сверкающие рождественские едки, украшенные гирляндами штагов и фалов. Иногда на грот-мачте появлялись бурые пятна - следы дыма, вырывавшегося из задней трубы, но тотчас исчезали. Снег опускался на палубу и уносился ветром. Якорные цепи на полубаке он превращал в огромные ватные канаты, прилипал к волнолому перед носовой орудийной башней. Возле башен и надстроек скапливались целые сугробы снега, снег проникал на мостик и влажной грудой ложился у ног. Залеплял огромные глаза центрального дальномера, тихой сапой вползал в проходы судовых помещений, неслышно сеял в люки. Выискивая малейшие щели в металлической и деревянной обшивке, проникал в кубрик, и там становилось сыро, скользко и неуютно. Вопреки законам тяготения, снег запросто поднимался вверх по штанинам, забирался под полы тужурок, непромокаемых плащей, в капюшоны канадок и доставлял людям множество неприятностей. И все-таки это был мир своеобразной, неброской красоты - белоснежный мир, наполненный странным приглушенным гулом. Снег падал целый день - непрерывно, без устали, а меж тем "Улисс" - призрачный корабль, очутившийся в призрачном мире, - лишь покачивался на волнах, продолжая мчаться вперед. Но он не был одинок. Теперь у него была компания, превосходная, надежная компания - 14-я эскадра авианосцев - бесстрашный, опытный, закаленный в боях отряд эскортных кораблей, почти столь же легендарный, как знаменитый восьмой отряд, который недавно был переброшен на юг для участия в конвоях на Мальту - работа не менее самоубийственная. Как и "Улисс", эскадра весь день шла на норд-норд-вест. Шла прямым курсом. Противолодочный зигзаг Тиндалл не жаловал и использовал его лишь во время эскортирования караванов, да и то лишь в водах, опасных от подводных лодок. Подобно многим флотоводцам, он полагал, что зигзаг представляет собой большую опасность, чем противник. Шедший зигзагом "Кюрасао", броненосный крейсер водоизмещением в 4200 тонн, у него на глазах был протаранен могучим форштевнем "Куин Мэри" и обрел могилу в пучине Атлантики. Тиндалл никому не рассказывая об увиденном, но картина эта навсегда врезалась ему в память. Будучи флагманом, "Улисс" занимал свое обычное место в ордере - он находился почти в середине соединения, состоявшего из тринадцати кораблей. Впереди него шея крейсер "Стерлинг" - старый корабль типа "Кардифф", крепкий и надежный, на много лет старше и на много узлов тихоходнее "Улисса", вооруженный пятью шестидюймовыми орудиями. Но конструкция его была совсем неподходящей для плавания в арктических водах, в штормовую погоду он принимал столько воды, что стал сущей притчей во языцех. Главной его задачей была охрана эскадры, второстепенной - замена флагманского корабля в случае его выхода из строя или гибели. Авианосцы "Дефендер", "Инвейдер", "Реслер" и "Блу Рейнджер" находились справа и слева от флагмана. "Дефендер" и "Реслер" шли несколько впереди, остальные чуть отставали. Кто-то решил, что их названия должны непременно оканчиваться на "ер". То же обстоятельство, что на флоте уже существовал один "Реслер", эсминец, входивший в состав восьмого отряда (так же, как и "Дефендер", потопленный незадолго до того возле Тобрука), было по блаженному неведению упущено. Корабли не походили на гигантов в тридцать пять тысяч тонн, входивших в состав основных сил флота, таких, как "Индефатигэбл" и "Илластриес". Нет, это были вспомогательные крейсера водоизмещением всего пятнадцать-двадцать тысяч тонн, непочтительно называемые "банановозами". Это были переоборудованные торговые суда американской постройки. Они были оснащены в Паскагоуле, что в штате Миссисипи, а через Атлантику их перегоняли смешанные англо-американские экипажи. Они развивали скорость восемнадцать узлов, довольно высокую для одновинтовых судов (один лишь "Реслер" имел два винта), но на некоторых из них устанавливалось до четырех дизелей типа "Буш-Зульцер", соединенных общим валом. Их неуклюжие прямоугольные взлетные палубы длиной в сто тридцать пять метров были надстроены над открытым полубаком, и под ним образовывалось открытое пространство, через него с мостика просматривался горизонт. На этих авианосцах размещалось десятка три истребителей "грумманы", "сифайры", а чаще всего "корсары" - или двадцать легких бомбардировщиков. Суда были старые - неуклюжие, безобразные, ничуть не похожие на военные корабли; однако в течение многих месяцев они отлично выполняли свою задачу, охраняя конвои от авиации противника, обнаруживая и топя вражеские корабли и субмарины. Число уничтоженных ими кораблей противника - как надводных, так и подводных - было весьма внушительным, хотя адмиралтейство подчас и подвергало сомнению такого рода сведения. Перечень эскортных эсминцев вряд ли вдохновил бы морских стратегов с Уайтхолла. То был поистине сброд, и термин "эсминец" по отношению к ним употреблялся только из вежливости. Один из них, "Нейрн", был фрегатом класса "Ривер" в 1500 тонн; второй, "Игер", - флотским тральщиком; а третий, "Гэннет", более известный под прозвищем "Хентли и Пальмер", был довольно дряхлым и немощным корветом типа "Кингфишер", по-видимому, пригодным лишь для плавания в прибрежных водах. Никакого глубокого смысла в его прозвище не было, однако стоило увидеть его - похожего на ящик на фоне заката, и вы понимали уместность такого прозвища (*3). Несомненно, строитель этой коробки работал по чертежам, одобренным адмиралтейством, но лучше бы тот день у него оказался выходным. "Вектра" и "Викинг" были двухвинтовыми модифицированными эсминцами типа "V" и "W", которые давно успели устареть. Кое-как вооруженные и недостаточно быстроходные, они были довольно прочны и надежны. "Балиол", крохотный эсминец допотопного класса "Хант", каким-то чудом оказался в могучих просторах северных морей. "Портпатрик", тощий, как скелет, четырехтрубник, был одним из полуста эсминцев, переданных Англии Соединенными Штатами по ленд-лизу еще во время первой мировой войны. Никто даже не осмеливался справиться о его возрасте. Корабль этот притягивал к себе взоры всего флота, особенно когда погода ухудшалась. Поговаривали, будто два однотипных с ним корабля перевернулись во время шторма в Атлантике, поэтому, как только шторм достигал достаточной силы, многие, в силу подлости человеческой натуры, жаждали воочию убедиться в достоверности этих слухов. Как ко всему этому относился экипаж, сказать было трудно. Эти семь кораблей охранения, плохо различимые за снежной завесой, добросовестно несли свои обязанности. Фрегат и тральщик шли впереди отряда, эсминцы по бокам, корвет замыкал строй. Восьмой корабль охранения, быстроходный современный эсминец класса "8" под командованием капитана третьего ранга Орра, неутомимо сновал вокруг. Все командиры кораблей эскадры завидовали Орру, получившему такую свободу действий у Тиндалла, который уступил его настойчивым просьбам. Но никто не оспаривал привилегию Орра: "Сиррус", которым он командовал, вечно лез на рожон, у него был какой-то сверхъестественный нюх на вражеские подлодки. Расположившись в теплой кают-компании "Улисса", Джонни Николлс глядел на свинцовое в белых клочьях небо. Даже этот благословенный снег, прячущий тысячи грехов, думал он, мог мало чем помочь этим допотопным судам угловатым, неуклюжим, которым давно пора на переплавку. Молодой лейтенант почувствовал озлобление при мысли о лордах адмиралтейства, их лимузинах, высоких креслах и барских привычках, огромных простынях настенных карт с красивыми флажочками, - этих холеных господах, которые отправили разношерстный, собранный с бору по сосенке отряд воевать с отборными подводными силами противника, а сами остались дома, в уюте и роскоши. Но в следующую минуту Николлс осознал, что подобная мысль до нелепости несправедлива. Адмиралтейство охотно дало бы им дюжину новеньких эсминцев, если бы их имело. Он знал, что обстановка тяжелая, и в первую очередь удовлетворяются нужды Атлантического я Средиземноморского флотов. Казалось, почему бы не поострить по поводу этих нелепых, смешных кораблей. Но, как ни странно, Николлсу совсем не хотелось смеяться. Он знал, на что способны эти суда, знал об их прошлых заслугах. Он испытывал лишь восхищение, даже гордость за них. Николлс заерзал на стуле и отвернулся от иллюминатора. Его взгляд упал на Капкового - мальчика, который дремал, откинувшись на спинку кресла. Над электрическим камином сохла пара огромных летных унт. Капковый, он же лейтенант королевского военно-морского флота Эндрю Карпентер, штурман "Улисса" и его лучший друг, - вот кто должен был гордиться этими корытами. Известный прожигатель жизни, Капковый чувствовал себя повсюду в своей тарелке - в танцевальном зале и в кокпите гоночной яхты, на пикнике, на теннисном корте и за рулем своего мощного пурпурного "бугатти". Но в данном случае внешность была обманчива. Ибо самой большой на свете привязанностью, целью всей жизни Капкового мальчика был флот. Под фатоватой личиной скрывались блестящий ум и романтическая, елизаветинских времен преданность морю и кораблям, которую штурман, по его мнению, успешно пытался скрыть от своих сослуживцев-офицеров. Но любовь эта была столь явной, что никто не считал даже нужным отмечать ее. До чего же странна наша дружба, размышлял Николлс. Влечение противоположностей, так сказать. Если Карпентеру присущи дерзость и непринужденность, то ему, Николлсу, свойственны сдержанность и немногословность. И если штурман боготворит все, что связано с морской службой, то сам он ненавидит ее всем своим существом. Благодаря чувству независимости, свойственному многим шотландским горцам, развитому в Джонни, ему претили тысяча и одна иголка флотской дисциплины, службизма и военно-морской глупости, они постоянно оскорбляли его ум и самолюбие. Уже три года назад, когда война вырвала его из стен известной больницы в Глазго, где он не успел проработать и года, у него возникли первые сомнения насчет совместимости его взглядов с флотским уставом. Сомнения эти подтвердились. Однако, несмотря на антипатию к службе, а возможно, благодаря ей и окаянной кальвинистской добросовестности, Николлс стал первоклассным морским офицером. И все-таки он встревожился, обнаружив в душе нечто похожее на гордость за корабли их эскадры. Юноша вздохнул. В эту минуту ожил динамик в углу кают-компании. По своему горькому опыту Николлс знал, что сообщения, передаваемые но системе корабельной громкоговорящей связи, редко предвещают что-то доброе. "Внимание! Внимание!" - Голос звучал металлически, бесстрастно, и Капковый продолжал пребывать в блаженном забытьи, - "В семнадцать тридцать с обращением к экипажу выступит командир корабля. Повторяю: в семнадцать тридцать с обращением к экипажу выступит командир корабля. Конец". - Проснись, Васко да Гама!
– ткнул жестким пальцем в бок приятелю Николлс. - Пора пропустить по чашечке, чайку. Скоро тебе в штурманскую рубку. Карпентер заворочался, приоткрыв красные веки. Николлс ободряюще улыбался. - На дворе красота. Волнение усиливается, температура падает, а недавно, ко всему, началась пурга. Погодка, для которой ты создан, друг мой, Энди! Капковый со стоном очнулся, сел и наклонился вперед; его прямые светлые волосы упали на ладони, поддерживавшие голову. - Что еще там стряслось?
– проговорил он ворчливо. После сна голос его звучал вяло. Капковый чуть усмехнулся, - Ты знаешь, где я был, Джонни? спросил он мечтательно.
– На берегу Темзы, в ресторане "Серый гусь". Он чуть выше Хенли. Лето, Джонни. Конец лета. Тепло и очень тихо. Она была в чем-то зеленом... - Несварение желудка, - прервал его Николлс.
– От чересчур веселой жизни. Сейчас четыре тридцать, через час будет говорить Старик. В любую минуту могут объявить готовность номер один. Пойдем перекусим, пока время есть. - У этого человека нет души, он бесчувствен, - сокрушенно покачал головой Карпентер. Затем встал, потянулся. Как обычно, он был облачен в стеганый комбинезон на капке - шелковистых прядях с зернами хлопкового дерева, растущего в Японии и Малайе. На правом нагрудном кармане была золотом вышита огромная буква "X". Что она обозначала, не знал никто. Штурман взглянул в иллюминатор, передернул плечами. - Как ты считаешь, о чем сегодня пойдет речь, Джонни? - Представления не имею. Любопытно, каковы будут выражения, тон, как он преподнесет нам эту пилюлю. Обстановочка, скажем прямо, щекотливая. Николлс улыбнулся, но глаза его оставались серьезными.
– Не говоря о том, что экипажу пока не известно, что мы снова идем на Мурманск. Хотя, пожалуй, иного они и не ожидали. - Ага, - кивнул рассеянно Капковый.
– Однако не думаю, что Старик попытается подсластить

пилюлю. Он не станет преуменьшать опасности похода или выгораживать себя, вернее, возлагать вину на кого следует. - Ни за что, - решительно покачал головой Николлс.
– Старик не таковский. Не в его это натуре. Он никогда не выгораживает себя. И никогда себя не щадит.
– Уставясь на огонь камина, Джонни спокойно поднял глаза на Карпентера.
– Командир очень больной человек, Энди, страшно больной. - Да что ты говоришь?
– искренне удивился Капковый.
– Очень больной... Боже правый! Ты, верно, шутишь! - Не шучу, - прервал его Николлс. Он говорил почти шепотом: в дальнем конце кают-компании сидел Уинтроп, корабельный священник - энергичный, очень молодой человек, отличавшийся необыкновенным жизнелюбием и ровным характером. Жизнелюбие его временно дремало: священник был погружен в глубокий сон. Джонни любил его, но не хотел, чтобы Уинтроп услышал его: тот не умел держать язык за зубами. Николлсу часто приходило в голову, что Уинтропу никогда не преуспеть на поприще духовного пастыря - ему недоставало профессионального умения хранить тайны. - Старина Сократ говорит, что командир безнадежен, а уж он-то зря не скажет, - продолжал Николлс.
– Вчера вечером Старик вызвал его по телефону. Вся каюта была забрызгана кровью, Вэллери надрывно кашлял. Острый приступ гемоптизиса. Брукс давно подозревал, что Старик болен, но тот не позволял осматривать его. По словам Брукса, если приступы повторятся, через несколько дней он умрет. Николлс замолчал, мельком взглянул на Уинтропа. - Болтаю много, - произнес он внезапно.
– Вроде нашего духовного наставника. Зря я тебе об этом сказал. Разглашение профессиональной тайны и все такое. Так что ни гу-гу, Энди. Понял? - Само собой.
– Последовала долгая пауза.
– По твоим словам, Джонни, он умирает? - Вот именно. Ну, Энди, пошли чаевничать. Двадцать минут спустя Николлс отправился в лазарет. Смеркалось. "Улисс" сильно раскачивало. Брукс находился в хирургическом отделении. - Вечер добрый, сэр. В любую минуту могут объявить боевую готовность номер один. Не будете возражать, если я в лазарете задержусь? Брукс в раздумье посмотрел на него. - Согласно боевому расписанию, - поучал он, - боевой пост младшего офицера-медика находится на корме, в кубрике машинистов, я далек от мысли... - Ну, пожалуйста, сэр. - Но почему? Это что - скука, лень или усталость?
– Он повел бровью, и слова потеряли всякую обидность. - Нет. Обыкновенное любопытство. Хочу видеть реакцию кочегара Райли и его... э-э-э... соратников на выступление командира. Это может оказаться весьма полезным. - Шерлок Николлс, да? Хорошо, Джонни. Позвони на корму командиру аварийной группы. Скажи, что занят. Сложная операция или что-нибудь в этом роде. До чего же у нас легковерная публика. Позор! Николлс усмехнулся и взял трубку. Взревел горн, объявляя боевую готовность, Джонни сидел в диспансере. Свет был выключен, шторы задернуты почти да отказа. Ярко освещенный лазарет был как на ладони. Пятеро больных спали. Двое других - кочегар Петерсен, малоразговорчивый гигант, наполовину норвежец, наполовину шотландец, и Бэрджес, темноволосый низенький "кокни", - негромко разговаривали, поглядывая в сторону смуглого плечистого крепыша. Председательствовал кочегар Райли. Альфред О'Хара Райли с самих юных лет решил ступить на путь преступлений и, несмотря на многочисленные препятствия, с непоколебимой последовательностью продолжал стремиться к намеченной щели. Будь энергия его направлена в любую иную сторону, такая целеустремленность могла бы оказаться похвальной, возможно, даже прибыльной. Однако ни похвалы, ни выгоды он так и не добился. Любой человек представляет собой то, что делают из него его окружение и наследственность. Райли не составляя исключения, и Николлс, знавший, как воспитывался Райли, понимал, что, в сущности, у этого рослого кочегара и не было шанса стать честным человеком. Родившись в зловонной трущобе Ливерпуля у вечно пьяной, неграмотной матери, он с младых ногтей стал отверженным. Волосатый, с тяжелой, выдающейся вперед челюстью, он смахивал на обезьяну. Перекошенный рот, раздувающиеся ноздри, хитрые черные глазки, выглядывающие из-под крохотного лба, точно определявшего умственные способности его владельца, - словом, вся его внешность была под стать избранной им стезе. Личность Райли была не по душе Николлсу, хотя он и не осуждал его. На какое-то мгновение драматизм судьбы этого бедолаги потряс Джонни. На преступном поприще Райли так и не преуспел. Подняться выше любительского уровня не позволяли умственные способности. Сознавая свою ограниченность, он напрочь отказался от высших, более утонченных видов преступления. Грабеж, в основном грабеж с насилием - такова была его узкая специальность. Он шесть раз сидел в тюрьме, последний срок был два года. Почему его зачислили на флот, осталось тайной как для самого Райли, так и для начальства. Однако Райли стойко воспринял эти новое несчастье и, подобно вихрю, налетевшему на кукурузное поле, пронесся по разбомбленным помещениям флотских казарм в Портсмуте, оставив позади след в виде вспоротых чемоданов и выпотрошенных бумажников. Без особого труда он был схвачен, приговорен к двум месяцам карцера и отправлен на "Улисс" в качестве кочегара. Преступная его деятельность на борту "Улисса" была недолгой и закончилась плачевно. Первая совершенная им кража оказалась и последней. Неуклюже и невероятно глупо он выпотрошил рундук в кубрике для сержантов морской пехоты, но был застигнут на месте преступления старшим сержантом Ивенсом и сержантом Мак-Интошем. Они не стали докладывать о случившемся, и следующие трое суток, Райли провел в лазарете. По его словам, он оступился на трапе в котельном отделении и с шестиметровой высоты упал на железные плиты. Но подлинная причина его пребывания в лазарете была известна всем, и Тэрнер, старший офицер, решил списать Райли с корабля. К удивлению всего экипажа и в неменьшей степени самого Райли, инженер-механик Додсон упросил, чтобы тому дали последний шанс, и Райли был оставлен на корабле. Начиная с того самого дня, то есть в течение четырех месяцев, Райли только и делал, что подстрекал команду. Едва ли логично, хотя и закономерно, его краткое знакомство с морскими пехотинцами развеяло в дым его пассивную терпимость по отношению к флоту, уступив слепой ненависти. Как подстрекатель Райли преуспел гораздо больше, чем как преступник. Хотя почва для его деятельности была благодатной, следовало отдать должное также и его проницательности, звериному чутью и лукавству, его власти над матросами. Хриплый, настырный голос, напористость да еще пронзительный взгляд глубоко посаженных глаз - все это придавало Райли некую таинственную силу, которую он в полной мере проявил несколько дней назад, вызвав бунт, кончившийся гибелью младшего Ральстона и таинственной смертью морского пехотинца. Вне всякого сомнения, именно Райли был повинен в смерти их обоих; несомненно было также и то, что вину его оказалось невозможным доказать. Любопытно, думал Николлс, какие новые козни рождаются за этим низким, нахмуренным лбом и почему этот же самый Райли то и дело приносит на корабль бездомных котят и раненых птиц и заботливо за ними ухаживает. В динамике затрещало. Звук этот пронзил мозг Джонни, заглушив негромкие голоса. И не только в лазарете, но и в самых отдаленных отсеках корабля в орудийных башнях и погребах, в машинных и котельных отделениях, на верхней палубе и в нижних помещениях - замолкли разговоры. Слышался лишь шум ветра да удары волн, глухой рев втяжных вентиляторов в котельных и жужжание электромоторов. Напряжение, охватившее семьсот тридцать с лишком офицеров и матросов, было почти осязаемым. - Говорит командир корабля. Добрый вечер.
– Вэллери произнес эти слова спокойно, с хорошей дикцией, без каких-либо признаков волнения или усталости.
– Как вам известно, у меня вошло в обычай перед каждым походом извещать вас о том, что за работа вам предстоит. Полагаю, вы вправе знать это. Информировать вас надлежащим образом - мой долг. Долг не всегда приятный - он не был таковым последние несколько месяцев. Однако на сей раз я почти доволен.
– Вэллери помолчал, потом заговорил вновь неторопливо, размеренно: - Это наша последняя операция в составе флота метрополии. Через месяц, Бог даст, мы будем на Средиземном. "Молодец, - подумал Николлс.
– Подсласти пилюлю, намажь пожирнее!" Но Вэллери и не думал этого делать. - Но прежде всего, джентльмены, надо сделать свое дело. И дело нешуточное. Мы опять идем в Мурманск. В среду, в 10.30, севернее Исландии состоится рандеву с конвоем из Галифакса. В конвое восемнадцать транспортов крупнотоннажных судов со скоростью хода пятнадцать узлов и выше. Это наш третий русский конвой, Эф-Ар-77, если захотите рассказать когда-нибудь о нем своим внукам, - добавил он сухо.
– Транспорта везут танки, самолеты, авиационный бензин, нефть и больше ничего. Не стану преуменьшать ждущие нас опасности. Вы знаете, в каком отчаянном положении находится сейчас Россия, как остро нуждается она в этом вооружении и горючем. Наверняка, об этом знают и немцы. Их шпионы, должно быть, уже донесли о характере конвоя и дате его выхода. Вэллери внезапно умолк, и во всех уголках притихшего корабля зловеще раздался надрывный кашель, приглушенный платком. Потом он продолжил: - Конвой везет такое количество истребителей и горючего, что есть возможность в корне изменить характер войны в России. Наци не остановятся ни перед чем, повторяю, ни перед чем, чтобы не пропустить конвой в Россию. Я никогда вас не обманывал. Не стану обманывать и на сей раз. Обстановка не благоприятствует нам. Единственное, что играет нам на руку, это наш хороший ход и, надеюсь, фактор внезапности. Мы попробуем прорваться прямо к Нордкапу. Против нас четыре немаловажных фактора. Как вы заметили, с каждым часом погода ухудшается. Боюсь, нас ждет крепкий шторм - крепкий даже для полярных широт. Возможно, повторяю, только возможно, он помешает подводным лодкам атаковать нас. Но, с другой стороны, нам, вероятно, придется лишиться малых кораблей охранения. На то, чтобы отстаиваться на плавучем якоре или уходить от шторма, у нас нет времени. Наш конвой идет прямо к месту назначения... А это почти наверняка означает, что поднять с авианосцев истребители прикрытия не удастся. "Боже правый, что же он, рехнулся?
– возмущался Николлс.
– Он же подрывает боевой дух команды. Если только он еще остался, этот дух..." - Во-вторых, - голос командира звучал спокойно и неумолимо, - на этот раз в конвое не будет спасательных судов. На остановки у нас не будет времени. Кроме того, всем вам известна судьба "Стокпорта" и "Зафарана". Оставаться на своем корабле безопаснее (*4). В-третьих, известно, что на широте семьдесят градусов действуют две, возможно, три волчьи стаи подводных лодок, а ваши агенты в Норвегии доносят о концентрации немецких бомбардировщиков всех типов на севере: страны. Наконец, есть основания полагать, что "Тирпиц" намерен выйти в открытое море. Вэллери снова сделал бесконечную паузу, словно бы сознавая страшную силу, заключенную в этих немногих словах, и хотел, чтобы люди их поняли. - Незачем объяснять вам, что это значит. Вероятно, немцы рискнут линкором, чтобы задержать конвой. На это рассчитывает адмиралтейство. К концу похода линейные корабля флота метрополии, возможно, в их числе авианосцы "Викториес" и "Фьюриес", а также три крейсера будут двигаться курсом, параллельным вашему, находясь от нас в двенадцати часах ходу. Они давно ждали этой минуты, и мы явимся как бы приманкой, которая поможет поймать этот линкор в ловушку... Может случиться, что план не удастся, и ловушка захлопнется слишком поздно. Но конвой все равно должен будет прорываться. Если не удастся поднять самолеты с авианосцев, отход конвоя придется прикрывать "Улиссу". Вы понимаете что это значит? Надеюсь вам все ясно до конца. Послышался новый приступ кашля опять наступила долгая пауза, и, когда командир заговорил вновь, голос его стал необычно спокоен. - Понимаю, как многого я требую от вас. Понимаю, как вы утомлены, как тоскливо, тяжко у вас на душе. Я знаю - никто лучше меня не знает этого что вам пришлось пережить, как нужен вам давно заслуженный отдых. Вы его получите. Весь экипаж корабля по возвращении в Портсмут поучит отпуск на десять суток. Потом идем на ремонт в Александрию.
– Слова эти были сказаны мимоходом, словно не имея для Вэллери никакого значения.
– Но прежде - я понимаю, это звучит жестоко, бесчеловечно - я вынужден просить вас снова вытерпеть лишения, возможно, еще более тяжкие, чем когда-либо прежде. Иного выхода у меня нет. Теперь каждая фраза перемежалась долгими паузами. Слова командира можно было расслышать лишь с большим трудом: говорил он негромко, словно откуда-то издалека. - Никто, тем более я, не вправе требовать от вас этого... И все же я уверен, что вы это сделаете. Я знаю, вы не подведете меня. Я знаю, вы приведете "Улисс" в назначенное место. Желаю вам удачи. Да благословит вас Бог! Доброй ночи. Щелкнув, умолкли динамики, но на корабле по-прежнему царила тишина. Никто не говорил и не шевелился. Одни не спускали глаз с динамиков, другие разглядывали собственные руки или тлеющие кончики сигарет (несмотря на запрет, многие курили), не обращая внимания на то, что едкий дым резал усталые глаза. Казалось, каждый хочет остаться наедине со своими мыслями; каждый понимал, что встретив взгляд соседа, не сможет оставаться в одиночестве. То было понимание без слов, какое так редко возникает между людьми. В подобные минуты словно бы поднимается и тотчас опускается некая завеса. Потом человеку уж и не вспомнить, что именно он видел, хотя он и знает, что видел нечто такое, что никогда более не повторится. Редко, слишком редко удается ему быть свидетелем подобного, будь то закат с его безвозвратной красотой, отрывок из какой-то вдохновенной симфонии или жуткая тишина, которая воцаряется на огромных аренах Мадрида и Барселоны, когда беспощадная шпага знаменитого матадора попадает в цель. У испанцев есть особые для этого слова: "мгновение истины". Неестественно громко тикая, лазаретные часы отстукали минуту, другую. С тяжелым вздохом - казалось, он на целую вечность задержал дыхание Николлс осторожно отодвинул скользящую дверь, закрытую шторами, и включил свет. Он взглянул на Брукса, потом отвернулся вновь. - Ну что, Джонни?
– Голос старого доктора прозвучал тихо, почти насмешливо. - Ничего не понимаю, сэр, просто ничего не понимаю, - покачал головой Николлс.
– Сперва я подумал: - ну и нарубит же Старик дров! Напугает матросов до смерти. И, Боже ты мой!
– продолжал он с изумлением, - именно это он и сделал. И чего только не наговорил - тут тебе и штормы, и "Тирпиц", и полчища подлодок, и чего только нет... И все-таки... Голос его затих. - И все-таки?
– отозвался Брукс, словно подзадоривая юношу.
– То-то и оно. Очень уж вы умны, молодые доктора. В том-то и беда ваша. Я наблюдал за вами. Сидите как какой-нибудь психиатр-самоучка. Вовсю исследуете воздействие командирского выступления на психику увечных воинов, а изучить ее воздействие на собственную психику не удосужились.
– Помолчав, Брукс продолжал вполголоса: - Рассчитано великолепно, Джонни. Хотя что я говорю? Никакого расчета тут не было. И все-таки что получается? Картина самая мрачная, какую только можно себе представить. Объясняет, что предстоящий поход - нечто вроде хитроумного способа самоубийства; никакого просвета, никаких обещаний. Даже про Александрию сказано вскользь, походя. Громоздит ужас на ужас. Не сулит никакого утешения, никакой надежды, не предпринимает ни малейшей попытки добиться хоть какого-то успеха. И все-таки успех его речи был потрясающим... В чем же дело, Джонни? - Не понимаю.
– Николлс казался озабоченным. Он резко поднял голову, едва заметно улыбнулся.
– Но, может, и в самом деле он не добился успеха? Слушайте. Бесшумно открыв дверь в палату, он выключил свет. Резкий, глуховатый и настойчивый голос, несомненно, принадлежал Райли. - ...Все это пустая брехня. Александрия? Средиземное? Только не для нас с тобой, корешок, мать твою в гроб. Тебе их не видать. Даже Скапа-Флоу не видать как своих ушей... Как же, слыхали! Капитан первого ранга Ричард Вэллери, кавалер ордена "За боевые заслуги"... Вы знаете, что этой старой падле нужно, братишки? Еще одну золотую соплю на рукав. А может, "Крест Виктории"! Хрена с два он его получит! Как же, держи карман шире! "Я знаю, вы меня не подведете", - передразнил он пискляво.
– Гребучий старый нытик!
– Немного помолчав, он с прежней яростью продолжал: - "Тирпиц"! Мать вашу так и разэтак! Мы должны задержать "Тирпиц"! Мы! Со своим игрушечным корабликом, будь он неладен! Хотя ведь мы - только приманка.
– Голос Райли повышался.
– Знаете что, братишки? Всем на нас ровным счетом наплевать. Курс на Нордкап! Да нас бросают на съедение своре этих треклятых волков! А этот старый ублюдок, который там наверху... - Заткни свою поганую глотку!
– послышался свирепый шепот Петерсена. И тут Брукс с Николлсом с ужасом услышали, как хрустнула кисть Рййли, сжатая могучими пальцами гиганта. - Частенько я тебя слушал, Райли, - медленно продолжал Петерсен.
– Теперь с меня хватит. Ты хуже рвотного порошка! Отшвырнув руку Райли, он отвернулся от него. Райли, кривясь от боли, потер кисть, потом заговорил, обращаясь к Бэрджесу: - Что это с ним стряслось, черт возьми? Какого еще дьявола... Он замолчал на полуслове. Бэрджес пристально глядел на Райли. Он уже давно смотрел на него. Нарочито медленно он опустился на постель, натянул одеяло до самого подбородка и повернулся к ирландцу спиной. Брукс вскочил на ноги, затворил дверь и нажал на выключатель. - Конец картины первой действия первого! Занавес! Свет!
– проговорил он. Вы поняли, что я хотел сказать, Джонни? - Да, сэр, - медленно кивнул Николлс.
– Во всяком случае, мне так кажется. - Имейте в виду, мой мальчик, этого ненадолго хватит. Во всяком случае, такого подъема.
– Он усмехнулся.
– Но, возможно, до Мурманска и дотянем. Как знать? - Я тоже на это надеюсь, сэр. Спасибо, за представление.
– Николлс протянул руку, чтобы взять канадку.
– Пожалуй, я пойду на ют. - Ступайте. Да, Джонни... - Слушаю, сэр. - Я насчет объявления о скарлатине... По пути на ют можете предать его волнам. Не думаю, чтобы оно могло нам понадобиться. Усмехнувшись, Николлс осторожно затворил за собой дверь.

Глава 4

В ПОНЕДЕЛЬНИК ночью

Повышенная боевая готовность, объявляемая в период сумерек, продолжалась целую бесконечность. В тот вечер, как и сотни раз прежде, она оказалась излишней мерой предосторожности. Во всяком случае, так казалось со стороны. Хотя вражеские налеты в утренних сумерках были обычным явлением, на закате они происходили редко. С другими кораблями обстояло иначе, но "Улисс" был везучим кораблем. Каждый знал это. Даже Вэллери. Но он знал, почему именно. Бдительность - такова была первая из его морских заповедей. Вскоре после выступления командира радарной установкой была обнаружена воздушная цель. Дистанция до нее сокращалась. Это наверняка был неприятельский самолет: у коммандера Уэстклиффа, старшего авиационного офицера, на стене висела карта, на которой были обозначены маршруты полетов своей авиации. Этот же участок был свободен. Но внимания на донесение радиометриста никто не обратил, за исключением Тиндалла, приказавшего изменить курс на 45 градусов. Появление самолета было столь же обыденным явлением, как и вечерняя боевая тревога. Это их старинный друг "Чарли" спешил засвидетельствовать свое почтение. "Чарли" - обычно четырехмоторный "фокке-вульф кондор" - был неотъемлемой принадлежностью полярных конвоев. Для моряков, ходивших на Мурманск, он стал примерно тем же, чем для моряков прошлого столетия, плававших возле "гремящих сороковых" широт, был альбатрос - эта зловещая птица, которую немного боялись, но встречали почти дружелюбно и никогда не убивали. Правда, с "Чарли" дело обстояло несколько иначе. В былые дни, до появления авианосных транспортов (*5) и эскортных авианосцев, "Чарли", бывало, висел в воздухе от зари до зари, кружа над конвоем и регулярно сообщая на свою базу его координаты. Нередко между английскими кораблями и немецкими самолетами-разведчиками происходил обмен любезностями, на этот счет рассказывались самые диковинные истории. Самыми распространенными были шутки по поводу погоды. Несколько раз "Чарли" слезно молил сообщить его координаты и получал подробнейшие данные о его широте и долготе, судя но которым он находился где-нибудь в южной части Тихого океана. Как всегда, команды не одного десятка кораблей утверждали, будто история эта произошла именно с ними. Говорят, что начальник одного конвоя радировал "Чарли": "Прошу, летайте в обратную сторону. А то голова кружится". В ответ "Чарли" с любезной готовностью начал кружить в противоположном направлении. Однако в последние месяцы отношения с "Чарли" заметно ухудшились, он стал осмотрительнее. С появлением авианосных кораблей разведчик прилетал изредка. Обычно, сделав лишь один круг на почтительном от конвоя расстоянии, он затем исчезал в темноте. Этот вечер не был исключением. Матросы лишь мельком увидели сквозь пургу силуэт "кондора", который тотчас пропал в сгущающейся мгле. Теперь "Чарли" сообщит о составе и количестве кораблей эскадры и курсе, которым она движется; правда, Тиндалл питал слабую надежду на то, что ему удалось ввести немецкую разведку в заблуждение относительно их курса. Эскадра возле широты шестьдесят два градуса, восточнее Фарерских островов, и вдруг идет курсом норд-норд-ост? Немцы вряд ли попадутся на удочку, тем более, что им почти наверняка известно о выходе конвоя из Галифакса. Сопоставить два этих факта - проще простого. Поднять в воздух "сифайры" - единственный тип истребителей, способных догнать "кондор", - никому и в голову не пришло. Отыскать потом в темноте авианосец, даже по радиолучу, трудно. Да и посадка ночью, тем более во время пурги, да еще на раскачивающуюся во все стороны падубу, означала бы самоубийство. Малейший просчет, самая незначительная ошибка - и пропал бы не только самолет, но и летчик. И тогда "сифайр" с его длинным, торпедообразным фюзеляжем из-за огромного веса мотора системы "Роллс-Ройс мерлин" превращался в западню, откуда не было никакой возможности выбраться. "Улисс" снова лег на прежний курс, двигаясь навстречу приближающемуся шторму. Оставив боевые посты, моряки заступили на обычную походную вахту: четыре часа на вахте, четыре - свободных. Можно подумать, не ахти уж какие лишения - двенадцать часов на вахте и столько же свободных часов. Если б так оно и было, это еще терпимо. Но дело в том, что три часа ежедневно продолжались боевые тревоги, через день по утрам матросы занимались судовыми работами (это в свободное-то от вахты время), и Бог знает сколько времени оставались на боевых постах, когда объявлялась боевая тревога. Кроме того, прием горячей пищи - когда он был, этот прием, - приходился на свободное от вахты время. Три-четыре часа сна в сутки считалось обычным явлением. А случалось и так, что люди по двое суток обходились без сна. И температура, и давление падали медленно, но верно. Волны стали выше и круче, ложбины между ними глубже; пронизывающий до костей ветер гнал тучи снега, превращая его в сплошную, непроницаемую пелену. Это была тяжкая, бессонная ночь как для тех, кто находился на палубе, так и для тех, кто оставался в нижних помещениях; и для вахтенных, и для подвахты. Находившиеся на мостике первый офицер, штурман Карпентер, сигнальщик, старший прожекторист, впередсмотрящие и посыльные, вконец иззябшие, закоченевшие, вглядывались в белую тьму ночи, не веря, что где-то существуют тепло и уют. Каждый надел на себя все, что мог: свитеры, куртки, шинели, канадки, плащи, шарфы, башлыки, ушанки - все шло в ход. Все были закутаны до самых глаз и все-таки дрожали от холода. Люди грели руки под мышками, ставили ноги на трубы паропровода, проходившие по мостику. Прячась в укрытиях, расчеты зенитных орудий ежились, притопывали ногами, хлопали рука об руку и бранились не переставая. Втиснутые в тесные гнезда скорострельных "эрликонов", комендоры прижимались к тайком установленным обогревателям, всячески сопротивляясь самому упорному своему врагу - сну. Подвахтенным, находившимся в нижних кубриках, повезло лишь немногим больше. Рундуков для команды на крейсере не было, были только подвесные койки, которые подвешивались лишь во время стоянки в гавани. На то были достаточно веские причины. На военном корабле требования гигиены весьма высоки даже по сравнению с обычным гражданским жилищем. Моряку вряд ли придет в голову забраться одетым на койку. Никто из тех, кто в своем уме, даже не подумал бы раздеваться во время похода в Россию. Кроме того, одна мысль о том, что надо сперва подвешивать, а потом убирать койку, измученному матросу казалась дикой. А лишние секунды, потерянные на то, чтобы выбраться из койки по тревоге, могли отделять жизнь от смерти, не говоря уже о том, что само сущестование подвесных коек представляло опасность при всеобщей спешке, так как они мешали бы передвижению. Наконец, в эту ночь, во время такой сильной килевой качки вряд ли возможно было бы найти место более неуютное, чем подвешенная вдоль борта койка. Поэтому люди спали где попало, не снимая канадок и даже перчаток, - на столах, под столами, на табуретках, на полу, на сетках для хранения коек словом, везде. Самым теплым местечком были нагретые стальные листы палубы в коридоре возле камбуза. В ночное время в коридоре этом, смахивавшем на таинственный туннель, зловеще алела лампочка. Таков был этот дортуар, который моряки предпочитали, тем более что от верхней палубы он был отделен лишь одной переборкой. Ведь моряков всегда преследует тайный страх оказаться взаперти на тонущем корабле. Но и в нижних помещениях стояла лютая, стужа. Системы воздушного отоплении работали эффективно лишь во втором и третьем кубриках, но и там температура поднималась лишь чуть выше точки замерзания. С подволока постоянно капало, образовавшаяся на водонепроницаемых переборках влага текла тысячью ручейков скапливаясь на палубе. В. помещениях было сыро, душно и ужасно холодно - идеальные условия для возникновения туберкулеза, которого так боялся. Брукс, начальник корабельной медицинской службы. Наряду с постоянной килевой качкой и резкой дрожью корпуса, которая возникала всякий раз, когда нос корабляь опускался вниз, все это делало сон невозможным, в лучшем случае то была тяжелая, урывками, дрема. Чуть не вся команда спала - или пыталась уснуть, - подложив под голову надувные спасательные пояса. Согнутые пополам; и связанные тесьмой, пояса эти вполне заменяли подушки. Спасательные средства применялись лишь для такой цели, хотя, согласно приказу, надувные жилеты необходимо было надавать во время боевых тревог и при плавании в заведомо вражеских водах. Приказ этот игнорировался, в том числе и командирами боевых частей, которым вменялось в обязанность следить за его исполнением. В складках громоздкой одежды, носимой в здешних широтах, воздуха достаточно, чтобы человек мог удержаться на плаву по крайней мере минуты три. Если же его не успевали подобрать за это время, ему все равно наступал конец. Его убивал шок: человеческое тело, имеющее температуру 96 градусов по Фаренгейту, внезапно погружалось в воду, температура которой была на 70 градусов ниже, ибо в арктических морях температура воды зачастую опускается ниже точки замерзания. Более того, морозный ветер тысячей кинжалов рассекал промокшую одежду моряка, очутившегося в воде, и сердце, не выдержав резкого перепада температуры величиной почти в сто градусов, просто останавливалось. Но, говорили моряки, то была легкая смерть.

За десять минут до полуночной вахты старший офицер и Маршалл отправились на мостик. Несмотря на поздний час и бурную погоду, старпом, как всегда, был невозмутим и весел. Худощавый, смахивающий на пирата, он, казалось, чудом явился из елизаветинских времен. Его жизнерадостность не омрачалась ничем. Капюшон канадки откинут назад, фуражка с золотым галуном заломлена набекрень. Нащупав ручку, он отодвинул дверь и постоял с минуту, чтобы глаза привыкли к темноте. Заметив Кэррингтона, он звучно похлопал его по спине. - Как ночка, вахтенный?
– прогудел он жизнерадостно.
– Вот именно, бодрит. Обстановочка хуже некуда. Куда-то разбежались наши цыплятки в этот чудный вечерок? Он стал вглядываться в снежную пелену; окинул взором горизонт, потом отвернулся. - Провалились в тартарары, а может, и дальше... - Да нет, все не так уж и плохо, - усмехнулся Кэррингтон. Пришедший на флот из запаса, бывший капитан торгового флота (Вэллери всецело ему доверял), капитан-лейтенант Кэррингтон был человеком, неразговорчивым и почти никогда не улыбался. Но между ним и Тэрнером - этими превосходными моряками - давно возникла симпатия и взаимное уважение.
– Иногда можно разглядеть авианосцы. Но Боудену и его присным их координаты известны с точностью до дюйма. По крайней мере, они так утверждают. - Не дай Бог, чтобы старина Боуден услышал вас, - заметил Маршалл.
– По его мнению, радар - это единственный шаг вперед, который род людской сделал с той поры, как слез с деревьев на землю.
– Ежась от холода, он повернулся спиной к пронизывающему ветру.
– Во всяком случае, я бы поменялся с ним местами, - прибавил он мечтательно.
– Стужа тут почище, чем у нас зимой в Альберте! - Вздор, мой мальчик, сущий вздор!
– загрохотал старпом.
– Ну и хлипкая же пошла нынче молодежь. Именно такой и должна быть жизнь всякого уважающего себя мужчины.
– Тэрнер с жадностью вдохнул ледяной воздух и повернулся к Кэррингтону.
– Кто с вами на вахте, первый? От нактоуза отделилась темная фигура и направилась к нему. - Ах, вот вы где. Ну-ну. Могу поклясться, это не кто иной, как штурманский офицер господин Карпентер. Как всегда, при деле и с шиком одетый. Знаете, штурманец, в этом одеянии вы смахиваете на помесь водолаза и человека с реклам, призывающих покупать шины "Мишлен"! - Три ха-ха, - грустно ответил Капковый мальчик.
– Смейтесь и издевайтесь, сэр, пока ваш черед.
– Он любовно погладил свой капковый комбинезон. Что-то вы запоете, когда мы все окажемся в одном бульоне. Вы все, пойдете ко дну или замерзнете, а я буду в тепле и уюте докуривать которую по счету сигарету... - Разговорчики! Ступайте. Какой курс, первый? - Двадцать три градуса. Скорость пятнадцать узлов. - Где командир? - В укрытии.
– Кэррингтон кивнул .головой в сторону бронированного помещения в задней части мостика. Оно служило основанием дня поста управления огнем. В кожухе, проходившем через укрытие, находились кабели, во которым передавались данные ддя управления огнем. В помещении стояла жесткая койка для командира корабля. - Спит, надеюсь, - прибавил он.
– Хотя очень сомневаюсь. Командир приказал вызвать его в полночь. - Зачем?
– поинтересовался Тэрнер. - Не знаю. Наверное, для порядка. Хочет посмотреть, как идут дела. - Приказ отменяется, - проронил Тэрнер.
– Командир обязан сам подчиняться распоряжениям, особенно когда они исходят от доктора. Беру на себя полную ответственность. Доброй ночи, первый. Дверца захлопнулась, и Маршалл нерешительно повернулся к старпому. - Я относительно командира, сэр. Понимаю, это не мое дело...
– продолжал он, поколебавшись.
– Он что, не совсем здоров? Тэрнер мгновенно обернулся. Голос его был удивительно спокоен. - Если бы Бруксу удалось настоять на своем, Старик давно лежал бы в госпитале.
– Помолчав с минуту, он добавил: - Но, боюсь, даже в этом случае было бы поздно. Маршалл ничего не ответил. Не находя себе места, он стал расхаживать по мостику, потом отправился на ют к щиту управления прожекторами левого борта. Минут пять до старпома доносился приглушенный говор. Когда Маршалл вернулся, он с любопытством поднял на него глаза. - Пытался потолковать с Ральстоном, сэр, - объяснил минный офицер.
– Я решил, что если он и станет с кем разговаривать, то это со мной. - Ну и как? - Он действительно говорит, но только о том, о чем сам захочет. Об остальном - ни звука. Мне так и мерещится табличка у него на груди: "Частная собственность. Вход воспрещен". Очень учтив, очень вежлив и совершенно нелюдим. Будь я проклят, если знаю, как с ним быть. - Оставьте его в покое, - посоветовал Тэрнер.
– Тут ничего не поделаешь. Он покачал головой.
– Ну и подло же обошлась с ним жизнь! Снова воцарилась тишина. Снег валил не так густо, но ветер по-прежнему крепчал. Диковато завывал в мачтах и такелаже, сливаясь с жутким звенящим щелканьем гидролокатора. Эти тревожные звуки точно скребли по сердцу, пробуждая первобытные страхи, давно приглушенные в человеке под влиянием цивилизации. Гнусную эту симфонию экипаж корабля возненавидел лютой ненавистью. Пробили одну склянку - половина первого; две склянки - час; три - половина второго. Тэрнеру вспомнилось о существовании таких приятных вещей, как кофе и какао. Что выбрать - кофе или какао? Он остановился на какао напиток этот бодрящ и питателен. Он повернулся к посыльному. Это был Крайслер, брат старшего акустика. - На мостике! Докладывает радиорубка. Докладывает радиорубка! послышалось из динамика над акустической рубкой. Голос звучал торопливо, настойчиво. Тэрнер бросился к переносному микрофону, отрывистым голосом подтвердил донесение. - Радиограмма с "Сирруса": "Получены эхо-сигналы слева по носу, пеленг, триста, сигналы отчетливы, дистанция сокращается". - Эхо-сигналы? Оператор, вы сказали: "эхо-сигналы"? - Эхо-сигналы, сэр. Повторяю, эхо-сигналы. Едва оператор умолк, рука Тэрнера опустилась на светящийся выключатель сигнала боевой тревоги. Из всех звуков, какие только существуют на земле, всякий, кто услышал сигнал боевой тревоги, наверняка запомнит его до конца дней своих. Звука, хотя бы отдаленно похожего на него, на свете не существует. В нем нет ничего возвышенного, воинственного, кровь не стынет в жилах при этом звуке. Это свист, частота которого где-то у верхней границы слышимого диапазона. Завывающий, пронзительный, атональный, настойчивый, тревожный, он ножом врезается в опьяненный сном рассудок, и человек, каким бы измученным, ослабевшим и заспанным он ни был, через секунду уже на ногах. Пульс его учащен, он готов встретить любую неожиданность, и в кровь мощной струёй хлынул адреналин. Через две минуты весь экипаж "Улисса" находился на боевых постах. Старший офицер перешел на ют в запасной командный пункт. На мостике остались Вэл-лери и Тиндалл. Находившийся с левого борта, в двух милях от "Улисса", "Сиррус" в течение получаса принимал отраженные эхо-сигналы. На подмогу ему отрядили "Викинг", и вскоре в нижних помещениях крейсера через неравные промежутки времени послышались характерные звуки разрывов глубинных бомб. Наконец с "Сирруса" доложили: "Действия оказались безуспешными. Контакт потерян. Надеемся, что не причинили вам беспокойства". Тиндалл отдал распоряжение обоим эсминцам прекратить преследование, и горн протрубил отбой. Вернувшись наконец-то на мостик, старший офицер послал за своим какао. Крайслер отправился прямо на матросский камбуз (пойло, которым обычно потчевали офицеров, старпому было не по нутру) и вернулся с дымящимся кувшином и гирляндой тяжелых кружек, нанизанных на проволочное кольцо. Тэрнер одобрительно наблюдал, как нехотя переливается через край кувшина густая, вязкая жидкость, и, попробовав, с удовлетворением кивнул головой. Облизнув губы, он довольно вздохнул. - Превосходно, Крайслер-младший, превосходно! У тебя золотые руки. Минный офицер, присмотрите, пожалуйста, за кораблем. Пойду взгляну, где мы находимся. Войдя в штурманскую рубку, находившуюся на левом борту сразу за нактоузом, он затворил за собой светонепроницаемую дверь. Откинувшись на спинку стула, поставил кружку на стол для прокладки, положил ноги рядом с ней и, закурив, глубоко затянулся. Но в ту же минуту с бранью вскочил на ноги, услышав треск динамика. Докладывали с "Портпатрика". По определенным причинам к его донесениям относились несколько скептически, но на этот раз сообщения с корабля были особенно тревожными. У Тэрнера не оставалось иного выхода, и он снова потянулся к выключателю сигнала боевой тревоги. Двадцать минут спустя опять прозвучал отбой, но в ту ночь старпому так и не довелось выпить свое какао. Еще трижды матросы занимали свои боевые посты, и не успели пройти после последнего отбоя несколько минут, как горн возвестил обычную утреннюю тревогу. В том смысле, в каком мы это понимаем, утра и не было. Лишь едва заметное посветление угрюмого, серого, стылого неба, когда усталые люди в который раз потащились на свои боевые посты. Такова война в северных ведах. Тут не было славной смерти, не было героики, рева пушек и стука "эрликонов", не было могучего взлета духа, дерзновенного вызова врагу. Были лишь измученные, недосыпающие люди, окоченевшие от холода, в сырых канадках, с серыми, исхудалыми лицами; они едва держались на ногах от голода, слабости и усталости, удрученные гнетом воспоминаний, нервных потрясений, физического напряжения, накопившегося за сотню таких же бессонных ночей. По своему обыкновению Вэллери находился на мостике. Обычно учтивый, добрый и внимательный, он выглядел жутко. Лицо изможденное, цвета замазки, налитые кровью глаза ввалились, губы бескровны. Ужасное кровотечение накануне и бессонная ночь сильно пошатнули его и без того хрупкое здоровье. В утреннем сумраке показались корабли эскадры. Каким-то чудом они все еще сохраняли свое место в строю. Фрегат и тральщик ушли далеко вперед, не желая попасть в темноте под форштевень крейсера или авианосца. Тиндалл это понял и ничего не сказал. Ночью "Инвейдер" потерял место в ордере, оказавшись далеко за пределами охранения. После хорошей взбучки он принялся догонять эскадру, вспарывая винтами крутые встречные волны. Отбой дали в 08.00. В 08.10 подвахта находилась внизу, моряки заваривали чай, мылись, выстраивались в очередь у камбуза. В этот момент корпус "Улисса" потряс глухой взрыв. Полотенца, куски мыла, чашки, миски, подносы полетели в разные стороны. Сердито бранясь, люди бросались к своим боевым постам, прежде чем рука Вэллери легла на выключатель сигнала боевой тревоги. Находившийся менее чем в полумиле "Инвейдер" начал юруто поворачивать. Взлетная палуба корабля немыслимо накренилась. Опять повалил густой снег, но сквозь белую пелену пробивались густые клубы дыма, вырывавшиеся откуда-то из недр передней палубы. Высыпая наверх, весь экипаж "Улисса" разглядывал подбитый корабль. Между тем "Инвейдер" потерял ход и начал проваливаться в ложбины между огромными валами. - .Идиоты, болваны безмозглые!
– бранил неизвестно кого. Тиндалл. Он даже Вэллери не признался бы в том, как угнетает его бремя ответственности. Именно это напряжение и вызывало в нем неожиданную вспышку гнева - признак раздражительности, ставшей почти хронической. - Вот что случается, командир, когда корабль теряет место в строю. Я сам виноват не меньше, следовало послать к нему эсминец для сопровождения. Контр-адмирал приник к биноклю, потом повернулся к Вэллери. - Посемафорьте, пожалуйста, пусть доложит об объеме повреждений. Эта проклятая субмарина, должно быть, стерегла его с самого рассвета. Вэллери промолчал. Он понимал, каково Тиндаллу видеть, что один из вверенных ему кораблей получил тяжелые повреждения, возможно, тонет. "Инвейдер" почти лежал на борту. Дым валил столбом, но пламени видно не было. - Хотите выяснить, в чем дело?
– поинтересовался Вэллери. Тиндалл задумчиво закусил губу и помолчал. - Да, пожалуй, надо нам самим выяснить, что же произошло. Распорядитесь, чтобы эскадра продолжала следовать прежним курсом и с прежней скоростью. Просигнальте "Балиолу" и "Нейрну" - пусть подойдут к "Инвейдеру". Наблюдавший за тем, как к ноку рея потянулись гирлянды сигнальных флагов, Вэллери почувствовал, что кто-то стоит рядом. Он обернулся. - Это не подводная лодка, сэр, - уверенно произнес Капковый мальчик. "Инвейдера" не могли торпедировать. Повернувшись вместе со стулом, Тиндалл уставился на злополучного штурмана. - А вам откуда это известно, сударь?
– прорычал он. Когда адмирал называл своего подчиненного сударем, следовало ожидать грозы. Капковый покраснел до корней своих светлых волос, но продолжал стоять на своем. - Прежде всего, сэр, "Инвейдер" прикрыт "Сиррусом" с левого борта, хоть он и находится несколько впереди. "Сиррус" некоторое время курсировал на том участке, и коммандер Орр наверняка обнаружил бы лодку. Кроме того, волна слишком крута, чтобы субмарина могла выйти на перископную глубину, а не то что произвести прицельный выстрел. Будь это подводная лодка, она выпустила бы не одну торпеду, а шесть и поразила бы сразу несколько кораблей, стоявших почти сплошной стеной за "Инвейдером". Но кроме него не было торпедировано ни одно судно... Я три года в штурманах, сэр. - А я десять лет в адмиралах, - пророкотал Тиндалл.
– Все это одни догадки. - Нет, сэр, - настаивал Карпентер.
– Не догадки. Не стану биться об заклад, - он приложил бинокль к глазам, - но я почти уверен, что "Инвейдер" движется кормой вперед. А это значит, что носовая часть корабля ниже ватерлинии оторвана или в ней пробоина. Должно быть, то была мина, возможно, акустическая мина. - Да, да, конечно, - ядовито заметил Тиндалл.
– С минрепом длиной две тысячи метров, разумеется? - Дрейфующая мина, сэр, - терпеливо объяснял Капковый.
– Или использованная акустическая торпеда - немецкие торпеды, не попавшие в цель, не всегда тонут. Но, скорее всего, мина. - Может быть, теперь скажете мне, какой она марки и когда была поставлена?
– прорычал Тиндалл. Однако логичность доводов Карпентера произвела на него впечатление. К тому же "Инвейдер" действительно двигался кормой вперед, хотя и с недостаточной скоростью, чтобы управляться. Его по-прежнему захлестывали волны. В ответ на светограмму "Инвейдера" застучал сигнальный фонарь на "Улиссе". Оторвав листок от блокнота, Бентли протянул его командиру корабля. - "Инвейдер" вызывает адмирала, - читал Вэллери.
– В носовой части корпуса, по правому борту, много ниже ватерлинии, значительная пробоина. Предположительно дрейфующая мина. Объем повреждений изучается. О результатах осмотра будет доложено". Взяв донесение, Тиндалл медленно перечитал его. Потом повернул через плечо голову, едва улыбнулся. - Похоже, вы правы, мой мальчик. Примите извинения старого ворчуна. Карпентер что-то пробормотал и отвернулся, побагровев - на этот раз от смущения. Взглянув на Вэллери, Тиндалл задумался. - Надо бы поговорить с командиром "Инвейдера". Его фамилия, кажется, Барлоу. Просемафорьте, буду говорить с ним по радиотелефону. Они поднялись выше, в командный пункт авиационного офицера. Уэстклифф уступил свое место адмиралу. - Кэптен Барлоу?
– проговорил Тиндалл, взяв в руки микрофон. - Слушаю.
– Голос Барлоу донесся из динамика над головой адмирала. - Говорит адмирал. Как ваши дела? - Надеюсь справиться, сэр. Боюсь, оторван значительный кусок носовой части. Имеется несколько раненых. Загорелось топливо, но пожар не распространяется. Водонепроницаемые двери целы. Механики и аварийные группы укрепляют поперечные переборки. - Сумеете двигаться самостоятельно? - Можно попробовать, сэр, но рискованно. Во всяком случае, при таком волнении. - Как полагаете, до базы сумеете добраться? - При попутной волне и ветре - да. Суток трое-четверо понадобится. - Тогда ладно.
– Голос Тиндалла звучал неприветливо.
– Возвращайтесь назад. С оторванным носом от вас проку мало. Вам чертовски не повезло, кэптен Барлоу. Примите соболезнования. Да, вот еще что! Даю вам провожатыми "Балиол" и "Нейрн" и попрошу штаб выслать вам навстречу океанский буксир. На всякий случай. - Благодарю, сэр. Мы все вам очень признательны. И последнее, Прошу разрешения опорожнить топливные цистерны правого борта. Мы приняли много воды, всю выкачать невозможно. Иначе крен не выправить. - Я так и думал, - вздохнул Тиндалл.
– Ничего не поделаешь. Принять от вас топливо в такую погоду невозможно. Счастливого пути, командир. Прощайте. - Большое спасибо, сэр. Прощайте. Двадцать минут спустя "Улисс" занял свое прежнее место в ордере. Немного погодя команда крейсера увидела, как "Инвевдер", который уже кренился не так заметно, медленно повернул на зюйд-ост, а по обоим бортам его, подпрыгивая на волнах, шли два корабля - маленький эсминец класса "Хант" и фрегат. Через десять минут они исчезли из виду, закрытые снежным зарядом. Три корабля ушли, осталось одиннадцать, но, странное дело, именно эти одиннадцать ощущали себя покинутыми.

Глава 5

ВТОРНИК

Об "Инвейяере" и случившейся с ним беде вскоре забыли. У 14-й авианосной эскадры возникло более чем достаточно других забот. Появился враг, с которым надо было бороться - враг много опаснее любой мины или подводной лодки. Изо всех сил стараясь удержаться на раскачивающейся, проваливающейся из-под ног палубе, Тиндалл посмотрел на Вэллери. "Вид у бедняги ужасен - краше в гроб кладут", - снова подумал он. - Каково ваше мнение, командир? Перспективы не блестящие, а? - Предстоит хорошая трепка, сэр. Дело к тому идет. Кэррингтон шесть лет плавал в Вест-Иидии, раз десять попадал в ураган. Он признается, ему приходилось видеть такой низкий барометр, но чтобы он еще и продолжал так стремительно падать - никогда. Во всяком случае, в здешних широтах. Выходит, это еще только цветочки. - Очень утешили, премного вам благодарен, - сухо отозвался Тиндалл.
– Тем более что и цветочки эти дают себя знать. Достигнув девяти баллов, ветер более не усиливался. Перестая валить снег. Но все понимали, что это лишь временная передышка: далеко на норд-весте небо было зловещего цвета. Этот тусклый пурпурный оттенок не бледнел, не сгущался; такая монотонная окраска неба сулила беду. Даже тем, кто давно плавал в здешних водах и видел все разнообразие красок арктического неба, то черного, как смола, в летний полдень, то освещенного великолепием северного сияния, то чудесного лазурного цвета, когда небеса, улыбаясь, видят свое отражение в спокойной, молочно-белой воде за Ледовым барьером, - даже этим бывалым морякам не приходилось видеть ничего подобного. Но адмирал не обращал внимания на небо. Он глядел на море. Все утро волны росли - постепенно, неотвратимо. Теперь, в полдень, море напоминало гравюру XVIII века с изображением парускика, попавшего в бурю: тесные ряды зеленовато-серых валов двигались чередой, увенчанные живописными гребнями кипящей белой пены. Только здесь расстояние от одного вала до другого было около полутораста метров, и эскадру, шедшую почти наперерез волне, трепало основательно. Особенно тяжело приходилось малым кораблям. Каждые пятнадцать секунд они зарывались носом в пучину. Но еще более страшным и упорным врагом оказалась стужа. Давно опустившись ниже точки замерзания, температура продолжала падать. Холод становился невыносимым, лед образовывался в каютах и кубриках, намертво сковывал трубы водопровода. Корежился металл, перекашивались крышки люков; дверные петли, замерзнув, перестали вращаться; смазка в приборах застывала, выводя их из строя. Нести вахту, особенно на мостике, было сущей мукой: первый же глоток ледяного ветра точно рассекал легкие, и человек начинал задыхаться. Огромную опасность представлял собой лед. На палубе "Улисса" образовалось уже свыше трехсот тонн льда, и количество его увеличивалось с каждой минутой. Толстым слоем лежал он на главной палубе, на баке, на орудийных площадках и мостиках; длинными причудливыми сосульками свисал с комингсов, бащен и поручней, утраивал толщину каждого троса, штага и фала и превращал стройные мачты в безобразные, фантастического вида деревья. Он был опасен еще и тем, что превращал палубу в каток. С этой проблемой проще справиться на торговом судне, где топливом служит уголь и где под рукой сколько угодно шлака и золы. На современных же военных кораблях, где в качестве топлива применяют мазут, все гораздо сложнее. На "Улиссе" палубу посыпали песком с солью и уповали на Бога. Но главная опасность заключалась в тяжести льда. Всякий корабль, если выразиться технически, может быть валким или остойчивым. У остойчивого корабля центр тяжести расположен низко, он подвержен качке, зато легко возвращается в первоначальное положение. Если центр тяжести расположен высоко, то говорят, что корабль валок. Такое судно неустойчиво и ненадежно, его трудно накренить, но зато столь же трудно выпрямить. Если же на палубе такого судна образуется лед, то центр тяжести переместится выше, а это крайне опасно. Последствия могут быть роковыми... Особенно доставалось эскортным авианосцам и эсминцам, в частности "Портпатрику". И без того неустойчивые из-за высоко расположенной и тяжелой взлетной палубы, авианосцы представляли собой огромные площадки, на которых скапливался снег и образовывался лед. Поначалу взлетные палубы содержались в относительном порядке, специальные команды беспрестанно сметали снег метлами, посыпали палубу солью и обдавали горячим паром из шлангов. Но погода ухудшилась настолько, что послать человека на раскачивающуюся во все стороны, предательски скользкую палубу означало бы отправить его на тот свет. На "Реслере" и "Блу Рейнджере" имелись модифицированные отопительные системы, размещенные под взлетными палубами. На этих кораблях из Миссисипи, в отличие от английских судов, палубы были деревянные, поэтому в столь суровых условиях системы отопления оказались совершенно неэффективными. Эсминцам доставалось еще больше. Им приходилось мириться не только со льдом, образовавшимся из спрессованного снега, но и со льдом, нараставшим на палубе по мере того, как через равные промежутки времени на корабль обрушивались все новые и новые массы воды. Брызги от волн, ударявшихся о форштевень, замерзали, не успев упасть на палубу. В некоторых местах толщина льда достигала фута. Под огромной его тяжестью скорлупки эти с каждым разом все глубже зарывались носом в пучину, и каждый раз все труднее вырывались из ее объятий. Командирам эсминцев, как и командирам авианосцев, оставалось лишь наблюдать с мостика за происходившим, да уповать на милость Провидения. Прошло долгих два часа. За это время термометр опустился до самой низшей точки и застыл на ней... Вдогонку сломя голову бросился барограф. Но, странное дело, снега по-прежнему не было. Свинцовые тучи на северо-западе находились все еще в отдалении. Южная и восточная части неба были совершенно чисты. Эскадра представляла собой фантастическое зрелище: игрушечные, похожие на леденцы, кораблики - ослепительно белые, сверкающие в бледных лучах зимнего солнца, - отчаянно раскачивались из стороны в сторону, то и дело проваливаясь в ложбинах меж становящихся все круче и выше зеленовато-серых валов студеного Норвежского моря. Суда упорно двигались к далекому горизонту, залитому зловещим багрянцем, - горизонту, за которым лежал иной мир. Это была невероятная, редкостная картина. Но контр-адмирал Тиндалл не находил в ней ничего прекрасного. Человек, имевший обыкновение говорить, что ему чужда всякая тревога, он был серьезно обеспокоен. Он был резок с теми, кто находился на мостике, резок до грубости. Никто не узнавал в нем старого "фермера Джайлса", каким его знали еще месяца два назад; от былого его добродушия не осталось и следа. Он беспрестанно окидывал взглядом корабли эскадры, все время ерзая на стуле. Наконец слез с него и, открыв дверь в рубку командира, вошел. Свет был выключен, и Вэляери находился в полутьме. Накрывшись двумя одеялами, командир лежал на кушетке с мертвенно-бледиым лицом. В правой руке Вэллери сжимал скомканный платок, покрытый пятнами: он даже не попытался спрятать его. Прежде чем адмирал успел помешать ему, через силу опустив ноги на пол, каиеранг подвинул стул. Пожурив больного, Тиндалл с благодарностью сел. - Обещанные тобою цветочки. Дик, скоро, полагаю, превратятся в ягодки? И какого дьявола напросился я командовать эскадрой? - Вам не позавидуешь, сэр, - сочувственно улыбнулся Вэллери, - Что намерены предпринять? - А что бы ты на моем месте предпринял?
– невесело проронил Тиндадл. Вэллери засмеялся. На мгновение лицо его преобразилось, став почти мальчишеским, но затем смех прервался, сменившись приступом сухого, резкого кашля. По платку расплылось пятно. - Вот каково смеяться над начальством, - подняв глаза, улыбнулся Ваилери.
– Что бы я предпринял? Выпустил бы плавучий якорь, сэр. А не то бросился наутек, поджав хвост. Тиндалл покачал головой. - Ты никогда не умел убедителыво врать, Дик. Оба сидели молча некоторое время, потом Вэллери посмотрел на адмирала. - Сколько еще осталось пути, сэр? - По расчетам Кариентера, что-то около ста семидесяти миль. - Сто семьдесят...
– Вэллери взглянул на часы.
– Двадцать часов ходу при такой погоде. Должны успеть! Тиндалл тяжело кивнул. - Там восемнадцать транспортов. А если считать тральщик из Хвальфьорда, то все девятнадцать. Вдобавок ко всему, надо учесть кровяное давление старины Старра... Тут он умолк: кто-то постучался. - Два донесения, господин каперанг. - Читайте, Бентли. - Первое от "Портпатрика": "Повреждена обшивка в носовой части. Сильная течь. Помпы справляются. Опасаюсь новых повреждений. Прошу указаний". Тиндалл выругался. Вэллери спокойно произнес: - От кого второе донесение? - С "Гэннета", сэр: "Разламываюсь". - Понятно. Читайте дальше. - Это все: "Разламываюсь". - Лишнего слова из себя не выдавят эти молчальники, - проворчал Тиндалл. Подожди минутку, главстаршина! Он опустился в кресло, скребя подбородок и разглядывая собственные ноги, не в силах заставить свой усталый мозг думать. Вэллери что-то негромко произнес. Изумленно выгнув брови, Тиндалл поднял голову. - Сильное волнение, сэр. Может быть, с авианосцев... Тиндалл хлопнуя себя по колену. - И мае такая же мысль пришла в голову. Бентли, набери два сигнала. Первый - всем кораблям охранения. Пусть займут позиции позади авианосцев, как можно ближе к ним. Другой сигнал - авианосцам. С правого и левого борта через грузовые шланги выкачивать мазут... Сколько, как вы полагаете, командир? - Галлонов двадцать в минуту, сэр? - Пусть будет двадцать галлонов в минуту. Понял, главный? Пускай сейчас же наберут сигналы. Потом вот еще что. Позови сюда штурмана с картой. Бентли вышел. Тиндалл повернулся к Вэллери. - Правда, потом придется дозаправляться топливом. Здесь это сделать невозможно. Похоже, у нас остался последний шанс найти укрытие до прихода в Мурманск... Если же в течение следующих суток шторм усилится настолько, насколько предсказывает Кэрринг-тон, то сомневаюсь, чтобы все малые корабли выдержали его... Ага! Вот и штурман. Узнаем, где мы находимся. Кстати, какова сила ветра? - Десять баллов, сэр.
– Стараясь не поскользнуться на уходящей из-под ног палубе, Капковый мальчик разложил карту на командирской койке.
– Ветер помалу поворачивает против движения часовой стрелки. - Норд-вест, и поворачивает против часовой?
– Тиндалл потер руки. Отлично, штурман. Наше местоположение, мой мальчик? - Двенадцать сорок вестовой долготы. Шестьдесят шесть пятнадцать нордовой широты, - четко проговорил Карпентер, даже не удосужившись взглянуть на карту. Адмирал поднял брови, но ничего не сказал. - Курс? - Триста десять градусов, сэр. - Рассчитайте курс, чтобы найти укрытие, если понадобится заправиться топливом. - Курс двести девяносто, сэр. Я сделал предварительную прокладку. Вот. Примерно четыре с половиной часа хода. - Какого дьявола!..
– взорвался Тиндалл.
– Кто вам велел?
– проговорил он зло и умолк. - Я произвел расчет пять минут назад, сэр. Мне казалось, такое решение... э-э-э... неизбежно. Следуя курсом двести девяносто, мы окажемся в нескольких милях от полуострова Ланганес. Укрытий там сколько угодно, серьезно, без тени улыбки на лице ответил Карпентер. - Ему, видите ли, такое решение показалось неизбежным!
– грохотал Тиндалл.
– Вы только послушайте его, каперанг Вэллери! Неизбежным! Да мне самому это пришло в голову сию лишь минуту! Подумать только... Убирайтесь! Катитесь ко всем чертям со своим опереточным нарядом! Капковый мальчик ничего не ответил. С видом оскорбленной невинности собрав свои карты, он направился к двери. Голос Тиндалла остановил его: - Штурман! - Сэр?
– Глаза Карпентера уставились в точку над головой адмирала. - Как только корабли охранения займут позицию, пусть Бентли сообщит им новый курс. - Слушаю, сэр. Будет исполнено, - произнес он, постояв некоторое время в нерешительности. Тиндалл усмехнулся. - Ну, полно дуться, - сказал он миролюбиво.
– Опять повторю, что я старый ворчун... А теперь закрой эту проклятую дверь! Не то замерзнем. Ветер крепчал. По воде пошли длинные белые полосы. Ложбины между валами становились все глубже, волны все круче. Срываемые ветром гребни казались приплющенными. Вой ветра, в такелаже становился все пронзительнее. Время от времени из-за вибрации корпуса глыбы льда срывались с мачт и штагов и разбивались о палубу. Тянувшаяся хвостом за авианосцами пленка мазута сделала свое дело. Эсминцы, заляпанные причудливыми пятнами, все еще глубоко погружались кормой в воду, но благодаря сцеплению частиц мазута на поверхности моря волны уже не заливали палубы кораблей. Тиндалл был более чем доволен собой. К половине пятого пополудни довольства его не было и в помине. До убежища оставалось еще добрых полтора десятка миль. Шторм разыгрался не на шутку, и Тиндаллу пришлось отдать приказ сбавить ход. С палубы корабля поверхность моря представляла собой впечатляющее зрелище. Гигантские валы наводили ужас. Защищенные от волн полубаком, Николлс вместе со сменившимся с вахты Карпентером стояли на главной палубе под моторным баркасом. Молодой медик, который держался за шлюпбалку, чтобы не упасть, и отскакивал в сторону всякий раз, как из-под фор-штевня вздымались фонтаны воды, перегнувшись через фальшборт, глядел на "Дефендер", за которым плелись "Вектра" и "Викинг". Точно обезумев, корабль раскачивался с носа на корму. Вверху - мирная лазурь, внизу огромные валы. При виде этого зловещего контраста становилось не по себе. - Ни за что бы не поверил, что такое случается, - проронил наконец Николлс.
– Боже мой, Энди, - продолжал он, объятый суеверным ужасом, - ты видел когда-нибудь такую картину? - Лишь однажды. Мы попали в тайфун близ Никобарских островов. Но, пожалуй, сейчас почище, чем тогда. По словам первого офицера, по сравнению с тем, что предстоит нынче ночью, это детские игрушки. А уж он-то болтать не станет. Хотел бы я оказаться сейчас у себя дома, в Хенли, черт побери! Николлс с любопытством посмотрел на приятеля. - Не скажу, что хорошо знаю первого. Не слишком э-э... общительный господин, а? Но все до одного - старый Джайлс, командир, старпом, да и ты тоже - говорят о нем с каким-то благоговением. Что в нем такого особенного? Я его уважаю, как каждый, но не думаю, что он сверхчеловек. - Волнение усиливается, - рассеянно заметил Капковый.
– Обрати внимание, время от времени на нас обрушивается волна наполовину больше остальных. Седьмой вал, как говорят бывалые моряки. Нет, Джонни. Он не сверхчеловек. Он самый великий мореход из всех, каких тебе доведется встретить на своем веку, только и всего. У него два капитанских диплома - может командовать и парусником с прямым-вооружением, и паровым судном. Он плавал на финских барках вокруг мыса Горн, когда мы с тобой под стол пешком ходили. Старпом мог бы нарассказывать тебе о Кэррингтоне столько историй, что хватило бы на целую книгу.
– Помолчав, Капковый спокойно добавил: - Нет, правда. Он один из немногих настоящих моряков, какие еще остались на свете. Старый флибустьер Тэрнер - сам не промах, однако Джимми он и в подметки не годится... Я не из идолопоклонников, Джонни. Ты это знаешь. Но про Кэррингтона можно сказать то же самое, что говорили о Шеклтоне: если не осталось никакой надежды, опустись на колени и молись, чтобы появился он. Поверь мне, Джонни, я дьявольски рад, что с нами Кэррингтон. Николлс промолчал, пораженный услышанным. Кредо штурмана Карпентера было "плевать-мне-на-все", ёрничество - второй натурой; серьезность он считал преступлением, а все, что могло походить на восхищение, казалось ему преступлением. Что же за человек этот Кэррингтон, если о нем так отзывается даже Капковый мальчик? Стужа была лютой. Срывавший гребни волн ветер превращал их в мельчайшие брызги, которые, замерзнув на лету, со скоростью пули ударяли о полубак и борта корабля. Чтобы сделать вдох, следовало повернуться спиной к ветру к закрыть рот и нос шерстяным шарфом, обмотавшись им несколько раз. Но у людей с бледными, посиневшими лицами, дрожавших от холода, не было и мысли спуститься вниз. Моряки были загипнотизированы, околдованы увиденным: гигантские, растущие на глазах валы длиной в триста, а то и шестьсот метров - пологие с наветренной стороны, крутые, леденящие кровь - с другой, двигались чередой, гонимые достигавшим шестидесяти узлов ветром и некой таинственной, могучей силой, находившейся где-то далеко на северо-западе. Окажись между валов церковь, волны спрятали бы ее вместе со шпилем. Услышав сзади себя грохот, молодые моряки оглянулись. Какая-то закутанная фигура, отчаянно бранясь, пыталась захлопнуть тяжелую стальную дверь, раскачивавшуюся вместе с кораблем. Наконец незнакомцу удалось повернуть ручки и закрыть ее. Им оказался старшина Дойль. Несмотря на то что борода на три четверти закрывала его лицо, было все-таки заметно, до чего же опостылела ему такая жизнь. Карпентер улыбнулся ему. Они с Дойлем служили вместе на базе "Чайна". Дойль был весьма привилегированной особой. - Ба, ба! Никак это наш старый морской волк? Как дела на нижних палубах, Дойль? - Ни черта хорошего, сэр; - голос Дойля был так же мрачен, как и его лицо.
– Холодина собачья, кругом все разбросано. От посуды остались одни только черепки. Половина экипажа... Он внезапно умодк. Глаза его расширились от изумления. Не видя Николлса и Карпентера, он уставился в какую-то точку позади. - Ну, так что она, эта половина экипажа?.. В чем дело, Дойль? - Боже всемогущий!
– медленно, словно читая молитву, произнес ошеломленный Дойль.
– Боже милостивый!
– Голос Дойля резко подскочил на двух последних слегах. Оба офицера мигом обернулись. "Дефендер" карабкался - да, да, авианосец буквально карабкался по подветренному склону гигантской волны, величина которой потрясала воображение; человеческий разум не в силах был осознать происходящее. На глазах потрясенных увиденным людей, не верящих в то, что подобное может происходить в действительности, корабль, поднявшись на гребень волны, на мгновение замер, затем, задрав корму и обнажив винт и перо руля, с грохотом ринулся вниз... Несмотря на то что судно находилось в двух кабельтовых, несмотря на свист ветра, похожий на раскат грома, удар носовой части "Дефенцера" о поверхность воды едва не оглушил моряков. Прошла вечность, а "Дефендер" уходил все глубже в кипящую белой пеной пучину... Вот уже один мостик остался над водой. Сколько времени авианосец летел стрелой, вонзаясь в глубины Ледовитого океана, впоследствии не мог сказать никто. Наконец невероятно медленно, с адским усилием корабль выбрался на поверхность моря. С палубы его стекали каскады воды. И тут взорам предстало невероятное, невиданное никогда и нигде прежде зрелище. Под весом несчетных тысяч тонн воды открытую часть взлетной палубы сорвало со стоек и загнуло назад, чуть не до самого мостика, в виде исполинской буквы "и". Зрелище это способно было лишить разума любого человека, потрясти его, отнять дар речи. Любого - только не Капкового мальчика. Реакция его была достойной события. - Клянусь честью!
– произнес он задумчиво.
– Картина поистине необычная. Еще одна такая волна, еще один такой сокрушительный удар, и "Дефендеру" был бы конец. Самые лучшие корабли, самые горделивые, могучие суда изготовлены всего лишь из тонких, невероятно тонких листов металла. А искореженный, изуродованный металл корпуса "Дефендера" еще одной подобной нагрузки не выдержал бы ни за что. Таких ударов более не последовало. То прошла шальная волна - одно из тех могучих, необъяснимых содроганий моря, которые, слава Всевышнему, возникают раз в кои-то веки, когда Природе вздумается показать человеку этому дерзкому, самонадеянному существу, - сколь он слаб и ничтожен... Таких волн больше не последовало, и около пяти часов, хотя до земли оставалось еще восемьдесят миль, эскадра, зайдя за мыс полуострова Ланганес, оказалась более-менее защищенной от волнения. Командир "Дефендера" время от времени посылал адмиралу депеши, видно, находя в этом занятии удовольствие. На корабле, дескать, сильная течь, но он справляется, спасибо. Современные взлетные палубы в виде буквы "и" представляют собой значительный шаг вперед в области кораблестроения и нынче в моде. Конструкторам плоских палуб недоставало воображения, а как считает адмирал? Дескать, вертикальный тип палубы является прекрасной защитой от непогоды и при попутном ветре может вполне заменить парус. Получив от командира "Дефендера" последнее сообщение, где тот опасался, что самолегам теперь будет трудно взлетать, вконец издерганный Тиндалл, потеряв терпение, послал ему такую многоэтажную депешу, что всякая связь с авианосцем тотчас оборвалась. В шесть часов без малого эскадра легла в дрейф под прикрытием находившегося в двух милях полуострова Ланганес. Ланганес невысок, и поэтому все еще усиливавшийся ветер, почти не встречая препятствий, обрушивался на бухту. Но по сравнению с тем, что творилось час назад, море было гораздо спокойнее, хотя корабли все еще сильно трепало. Крейсера и корабли охранения, за исключением "Портпатрика" и "Гэннета", пришвартовавшись к авианосцам, приняли на борт грузовые шланги для перекачки топлива. После долгих размышлений Тиндалл пришел к заключению, что "Портпатрик" и "Гэннет" будут лишь обузой для эскадры, и решил придать их поврежденному авианосцу для сопровождения его в Скапа-Флоу. Ощущавшееся почти физически, как некое живое существо, в кубриках и кают-компании "Улисса" повисло изнурение. Позади еще одна бессонная ночь, еще одни сутки; люди не знали покоя, а отдых был невозможен. С рассеянным видом моряки выслушали сообщение по трансляции о том, что, когда шторм поутихнет, "Дефендеру", "Портпатрику" и "Гэннету" следует вернуться в Скапа-Флоу. Уже шести кораблей недосчитывалась эскадра. Она лишилась половины авианосцев. В строю оставалось всего восемь единиц. Неудивительно, что матросам было не по себе, их словно оставляли на произвол судьбы, как сказал Райли, бросали на съедение волкам. Но, как ни странно, моряки еще не озлобились вконец; удивительное дело, они не восставали, правда, лишь в силу своей пассивности и послушания. Брукс видел это оцепенение чувства, это противоестественное отсутствие реакции и терялся в догадках. Возможно, это маразм, самая низшая точка, достигнув которой, больной ум больного человека совершенно перестает функционировать, окончательное торможение всякого животного и человеческого начала. Возможно, то был последний предел апатии. Старый доктор понимал: все это объяснимо, более того, неизбежно... И все-таки какая-то интуиция, седьмое чувство исподволь твердили ему: здесь что-то не так, однако разум Брукса был слишком утомлен, чтобы понять, в чем же дело. Скорее всего, это апатия. В тот вечер на какое-то мгновение экипаж корабля охватила волна раскаленного добела гнева. И гнева справедливого - это признавал даже сам командир корабля, но руки у него были связаны. Вот как все началось. Во время очередного вечернего осмотра оказалось, что на нижнем рее, по-видимому обледенев, не горят боевые огни. . Ослепительно белый из-за толстого слоя льда и снега, покрывавшего его, нижний рей находился на головокружительной восемнадцатиметровой высоте над палубой, в двадцати четырех метрах выше ватерлинии. Лампы боевых огней висели над ноками рея; чтобы там работать, следовало или сесть верхом на рей - положение крайне неудобное для работы, поскольку сверху привинчена тяжелая стальная антенна радиопередатчика, - или же забраться в беседку, подвесив ее к вето. Сама по себе работа эта была не из легких. Выполнить ее требовалось в самый сжатый срок, в тот же самый вечер, поскольку ремонтные работы помешали бы поддерживать связь по радио. Вначале полагалось извлечь рассчитанные на 3000 вольт стальные предохранители, разрывавшие цепь, и оставить их у вахтенного офицера до окончания работы. Сложную, тонкую эту операцию пришлось бы осуществить на морозе, да еще на скользком, гладком, как стекло, рее. Причем в то время, как мачта "Улисса" описывала дугу в тридцать градусов. Работа предстояла ие просто трудная, а чрезвычайно опасная. Маршалл, минный офицер, не решился дослать на рей вахтенного матроса, довольно пожилого и грузного резервиста, давно забывшего, как лазать ие мачтам. Маршалл вызвал добровольцев. По воле случая, выбор его пал на Ральстона. На все ушло полчаса: двадцать минут на то, чтобы забраться на мачту, подползти к ноку рея, приладить беседку и привязать страховочный трос, и десять минут - на ремонт. Задолго до того, как Ральстон закончил работу, на палубу высыпала сотня или две усталых моряков. Лишив себя сна и ужина, ежась от пронизывающего ветра, они с восхищением наблюдали за смельчаком. Ральстои раскачивался по огромной дуге на фоне темнеющего неба. Ветер срывал с него канадку и капюшон. Дважды беседку наклоняло ветром так, что тело его оказывалось в одной плоскости с реем; чтобы не упасть, моряку пришлось обеими руками ухватиться за рей. Один раз юноша, судя по тому, как он держал голову, ударился лицом об антенну. Тогда-то, видно, и потерялись его рукавицы; когда смельчак был занят особо ответственной операцией, он положил их на колени, откуда они и соскользнули. Несколько минут спустя, когда Вэллери и Тэрнер, стоявшие возле катера, рассматривали полученные им в Скапа-Флоу повреждения, из кормового помещения торопливо вышел низкорослый коренастый человек и бросился к полубаку. Увидев командира и старпома, ои вытянулся но швам. Они узнали в нем Гастингса, начальника корабельной полиции. - В чем дело, Гастиигс?
– резко спросил Вэллери. Он всегда с трудом скрывал свою неприязнь к полицейскому унтер-офицеру, который раздражал его своей жестокостью и беспричинной суровостью. - На мостике беспорядки, сэр, - проговорил, запыхавшись, Гастингс, ткнув назад большим пальцем. Вэллери готов был поклясться, что в глазах унтера сверкнуло злорадство.
– Что именно произошло, не знаю. По телефону ничего не слышно. Только свист ветра... Вам, пожалуй, следует пойти туда, сэр. На мостике находились трое. Итертон, артиллерийский офицер, с озабоченным видом все еще сжимад.в руке телефонную трубку. Ральстон, осунувшийся до жути, стоял, опустив руки с изуродованными, разодранными до мяса ладонями. Обмороженный подбородок его был мертвенно-бел; на лбу застыли подтеки крови. В углу лежал и стонал младший лейтенант Карслейк. Видны были лишь белки его глаз. Ои бессмысленно ощупывал разбитые губы, разинув рот. В верхних, торчащих вперед зубах зияла брешь. - Боже мой!
– воскликнул Вэллери.
– Боже милостивый! Он застыл на месте, все еще держась за ручку двери, и пытался понять, что же произошло. Лязгнув челюстями, командир повернулся к артиллерийскому офицеру. - Черт подери! Что произошло, Итертон?
– произнес он строго.
– Что это все значит? Снова Карслейк... - Ральстон ударил его, сэр, - прервал его Итертон. - Не мели чепуху, канонир!
– проворчал Тэрнер. - Мы и так видим.
– В голосе Вэллери звучало раздражение.
– За что? - Посыльный. Из радиорубки пришел посыльный, чтобы забрать предохранители для включения радиостанции. Карслейк дал их ему. Минут десять назад, по-моему. - По-вашему! А где были вы сами, Итертон, и почему вы это допустили? Вы же прекрасно понимаете, что значит включить радиостанцию, когда человек на мачте... Вэллери умолк, вспомнив о Ральстоне и полицейском сержанте. - Что вы сказали, Итертон?
– наклонился к нему Вэллери. - Я был внизу, сэр.
– Итертон смотрел на палубу.
– Спустился буквально на минуту. - Понимаю. Вы были внизу.
– Голос Вэллери был сдержан, ровен и спокоен, но выражение глаз командира не предвещало Итертону ничего хорошего. Вэллери повернулся к Тэрнеру.
– Лейтенант сильно избит, старпом? - Выживет, - коротко ответил Тэрнер, помогая Карслейку подняться. Тот стоял, прикрывая рукой окровавленный рот, и охал. Казалось, лишь сейчас Вэллери заметил Ральстона. Он смотрел на него несколько секунд - целую вечность, - затем зловеще и односложно произнес одно слово. За этим единственным словом чувствовались тридцать лет командования кораблем. - Ну? Лицо Ральстона словно окаменело. Не сводя глаз с Карслейка, он произнес: - Да, сэр. Это сделал я. Я избил его - этого подлого убийцу, этого подонка! - Ральстон! Вы забываетесь!
– Голос полицейского сержанта прозвучал как удар хлыста. Плечи Ральстона опустились. С усилием оторвав глаза от Карслейка, он устало посмотрел на командира корабля. - Виноват. Я действительно забылся. Ведь у него на рукаве золотой галун. Подонком может быть только матрос. Вэллери был поражен горечью, прозвучавшей в словах моряка. - Но он хотел... - Разотри подбородок, приятель!
– резко оборвал юношу Тэрнер.
– Ты поморозился. Повинуясь, Ральстон стал медленно растирать лицо. Он тер его тыльной стороной ладони. Вэллери поежился, увидев его изувеченную ладонь: кожа и мясо свисали клочьями. Это оттого, что он слезал с рея без рукавиц... - Он хотел убить меня, сэр. Преднамеренно, - словно нехотя произнес Ральстон. - Вы отдаете отчет своим словам?
– Голос Вэллери был холоден, как ветер, проносившийся над Ланганесом. Но в эту минуту старый моряк сам впервые ощутил некое подобие страха. - Он хотел убить меня, сэр, - монотонно повторил Ральстон.
– За пять минут до того, как я начал слезать с рея, он передал посыльному из радиорубки предохранители. Как только я добрался бы до мачты, чтобы спуститься вниз, радиостанция оказалась бы включенной. - Что за ерунда, Ральстон. Как вы смеете... - Это правда, сэр, - убитым голосом произнес Итертон, кладя на место телефонную трубку.
– Я только что звонил в радиорубку. На Вэллери снова повеяло ужасом. Чуть ли не с отчаянием в голосе он произнес: - Всякий может ошибиться. Возможно, виной тому было неведение, а не злой умысел. - Неведение!
– Усталости в голосе Ральстона как не бывало. Он сделал два быстрых шага вперед.
– Неведение, вы говорите! Я сам сдал ему эти предохранители, когда поднялся на мостик. Я спросил, кто вахтенный офицер, а Карслейк заявил, что вахтенный офицер он. Я не знал, сэр, что вахтенный - командир артиллерийской части. Когда я предупредил лейтенанта, что предохранители следует вернуть только мне и никому другому, он сказал: "Надоела мне твоя проклятая настырность, Ральстон. Я занимаюсь своим делом, ты занимайся своим. Полезай наверх и твори чудеса геройства". Он отдавал себе отчет, что делает, сэр. Вырвавшись из рук старшего офицера, Карслейк бросился к командиру корабля. Вылезшие из орбит глаза побелели, лицо исказила гримаса. - Это ложь, сэр! Грязная, подлая ложь!
– прошамкал он, с трудом шевеля разбитыми губами.
– Ничего подобного я не говорил... Слова его перешли в клохчущий визг: кулак Ральстона обрушился на бормочущий, окровавленный рот Карслейка. Пошатнувшись, тог грохвулся о палубу, отворив при этам дверь в штурманскую рубку, и остался лежать бесформенной грудой. Тэриер и Гастингс тотчас кинулись к старшему торпедисту и ехватили его за руки, но Ральстон и не пытался сопротивляться. Несмотря на вой ветра, всем показалось, что на мостике воцарилась мертвая тишина. Когда Вэллери заговорил, голос его прозвучал безжизненно: - Старпом, вызовите пару морских пехотинцев. Отправьте Карслейка в каюту и пришлите к нему Брукса. Гастингс... - Слушаю, сэр. - Отправьте старшего торпедиста в лазарет, пусть ему сделают перевязку и все, что полагается. Потом посадите на гауптвахту. Приставьте часового. Понятно? - Так точно, сэр. В голосе Гастингса прозвучало удовлетворение. Вэллери, Тэрнер и артиллерийским офицер молча наблюдали, как. два рослых солдата морской пехоты понесли вниз Карслейка, все еще не пришедшего в себя, как в сопровождении Гастингса ушел с мостика Ральстон. Вэллери двинулся было следом, но, заслышав сзади голос Итертона, замедлил шаг. - Прошу прощения, сэр. Вэллери даже не оглянулся. - Поговорим потом, Итертои. - Прошу вас, сэр. Это очень важно. В голосе артиллериста прозвучало нечто такое, что заставило Вэллери остановиться. Он нетерпеливо обернулся. - Я не о себе хлопочу, сэр. Не пытаюсь оправдаться. Мне нет оправдания. Он впился глазами в командира корабля.
– Когда Ральстон передавал предохранители Карслейку, я стоял у входа в рубку акустика. Я слышал каждое слово. Лицо Вэллери словно окаменело. Он взглянул на Тэрнера. Тот тоже напряженно ждал. - Так ли было дело, как рассказывал Ральстон?
– Несмотря на усилие Вэллери казаться спокойным, голос его прозвучал хрипло, почти тревожно. - Именно так, сэр, - едва слышно проговорил Итертон.
– До малейшей подробности. Ральстон сказал сущую правду. На мгновение закрыв глаза, Вэллери с усилием отвернулся. Он не стал протестовать, почувствовав у локтя руку старшего офицера, который помог ему спуститься по крутому трапу. Не раз старина Сократ говорил, что он на собственной спине тащит весь корабль. Он внезапно почувствовал всю, до последней унции, тяжесть этого бремени. Когда прибыл посыльный, Вэллери и Тиндалл обедали в адмиральской каюте. Погруженный в думы, командир крейсера смотрел на свою нетронутую тарелку. Тиндалл разгладил радиограмму. - "Иду указанным курсом. Соблюдаю график. Волнение умеренное. Ветер свежеет.
– Адмирал откашлялся я продолжал: - Рассчитываю прийти на место рандеву в указанный срок. Коммодор конвоя Эф-Ар-77". - Черт меня побери! Волнение умеренное, ветер свежий! Как по-твоему, он в том же океане находится, будь он неладен, что и мы, или как? Вэллери едва заметно улыбнулся. - В том-то и вопрос, сэр. - В том-то ив вопрос, - отозвался Тиндалл. Потом повернулся к посыльному. - Передайте следующее: "Идете навстречу сильному шторму. Время и место рандеву остается без изменения. Вы, возможно, запоздаете. Будем ждать на условленном месте до вашего прибытия". Сформулировано достаточно вразумительно, командир? - Пожалуй, да, сэр. Радиомолчание? - Да, разумеется. Прибавьте еще вот что: "Соблюдать радиомолчание. Командующий 14-й эскадрой авианосцев". Отправьте депешу немедленно, хорошо? Потом пусть радист закроет вахту. Дверь осторожно притворилась. Налив себе кофе, Тиндалл взглянул на Вэллери, сидевшего напротив. - Все еще думаешь о том парне. Дик? Едва заметно улыбнувшись, Вэллери закурил сигарету. И тотчас закашлялся. - Прошу прощения, сэр, - произнес он. Помолчав немного, поднял глаза. Какое безумное честолюбие вынудило меня стать командиром крейсера! проговорил он невесело. - Я тебе не завидую, - усмехнулся Тиндалл.
– По-моему, я уже слышал подобные слова. Что же ты собираешься предпринять в отношении Ральстона, Дик? - А что бы ты предпринял на моем месте?
– спросил в ответ Вэллери. - Упрятал бы его за решетку до возвращения из России. Посадил бы на хлеб и воду. Заковал в кандалы, если хочешь. - Ты никогда не умел убедительно врать, Джон, - улыбнулся Вэллери. - Угадал!
– захохотал Тиндалл. У него потеплело на душе. Втайне он был доволен. Редко, очень редко Ричард Вэллери снимал с себя надетую им самим маску официальности.
– Всякому известно: избить офицера флота его величества - тяжкое преступление. Но если Итертон сказал правду, то я только сожалею о том, что Ральстон не произвел полную косметическую операцию на физиономии этого негодяя Карслейка. - Боюсь, что Итертон не лжет, - покачал головой Вэллери.
– Но вся беда в том, что корабельный устав (до чего пришлась бы по вкусу эта фраза Старру!)... устав требует, чтобы я наказал жертву преступления, а не преступника, едва не убившего ее1 Он умолк, сотрясаемый новым приступом кашля. Тиндалл отвернулся, чтобы Вэллери не увидел печали на его лице, не заметил ни сострадания, ли гнева, которые он испытывал при мысли о том, что Вэллери - этот рыцарь без страха и упрека, самый порядочный человек и самый верный - на глазах тает, возможно, умирает у него на глазах из-за слепоты и бессердечности штабной крысы, засевшей в Лондоне, за две тысячи миль отсюда. - ...Этого бедного юношу, - продолжал наконец Вэллери, - который потерял мать, брата и трех сестер... По-моему, отец его где-то плавает. - Как насчет Карслейка? - Поговорю с ним завтра. Мне бы хотелось, сэр, чтобы вы присутствовали при этом разговоре. Я сообщу ему о том, что он остается на корабле лишь до возвращения в Скапа-Флоу. Там я его спишу с крейсера... Не думаю, чтобы он захотел предстать перед трибуналом, даже в качестве свидетеля, - прибавил он сухо. - Конечно, не захочет, если он в здравом уме, - согласился Тиндалл.
– А ты уверен, что он действительно в своем уме?
– нахмурился он, пораженный внезапной мыслью. - Карслейк?..
– Вэллери помолчал в нерешительности.
– Да. Я в этом уверен, сэр. Во всяком случае, он был в своем уме. Правда, Брукс в этом не слишком уверен. Говорит, лейтенант ему нынче вечером что-то не понравился. По мнению Брукса, с Карслейком творится неладное. А в этих экстремальных условиях самые незначительные отклонения от нормы вырастают до невероятных размеров.
– Вэллери улыбнулся.
– Хотя Карслейк вряд ли считает отклонением от нормы совершенное дважды посягательство на его достоинство и личность. Тиндалл кивнул. - Надо будет присмотреть за ним... О проклятие! Когда же прекратится эта болтанка! Полчашки опрокинул на скатерть. Влетит мне от Спайсера.
– Он взглянул в сторону буфетной.
– Девятнадцать лет, а настоящий тиран... Я-то думал, мы окажемся в защищенной гавани, Дик. - По сравнению с тем, что нам предстоит, это и есть защищенная гавань! Он наклонил голову, прислушиваясь к завыванию ветра.
– Узнаем, что скажет синоптик. Протянув руку к телефону, он попросил оператора соединить его с центральным постом управления огнем. Обменявшись несколькими фразами, положил трубку. - С центрального доносят, что анемометр крутится как бешеный. Скорость ветра достигает восьмидесяти узлов. По-прежнему дует норд-вест. Температура без изменения, десять градусов ниже нуля (*6).
– Он поежился.
– Десять градусов.
– Потом внимательно взглянул на Тиндалла.
– Барометр показывает двадцать семь и восемь десятых. - Что-что? - Давление двадцать семь и восемь десятых дюйма. Так мне доложили. Невероятно, но факт.
– Вэллери взглянул на ручные часы.
– Пора идти на соединение с конвоем, сэр... Сложный же способ самоубийства мы с вами выбрали. С минуту оба помолчали. Молчание прервал адмирал Тиндалл, отвечая на мучивший обоих вопрос. - И все-таки нужно идти, Дик. Кстати, наш бесстрашный мореход, лихой кап-три Орр вздумал увязаться за нами со своим "Сиррусом"... Пусть попробует, что это за мед. Узнает, почем фунт лиха. В 20.20 все корабли эскорта закончили прием топлива. Подрабатывая машинами, они с огромным трудом удерживались на месте: столь свирепо дул ветер. Однако покамест суда находились в сравнительной .безопасности, все-таки не в открытом море. Командиры кораблей получили приказ сниматься с якоря, когда шторм поутихнет. Поврежденному "Дефендеру" вместе,с его провожатыми следовало идти в Скапа-Флоу, остальным кораблям эскадры - к месту рандеву с караваном, находившимся в ста милях по пеленгу ост-норд-ост. Был отдан приказ о радиомолчании. В 20.30 "Улисс" и "Сиррус" легли на курс ост. Вдогонку замигали сигнальные фонари, желая счастливого плавания. Адмирал Тиндалл принялся было ругаться (корабли эскадры нарушали приказ о затемнении), но потом, сообразив, что, кроме них самих, ни одна живая душа не увидит эти вспышки, вежливо поблагодарил оставшихся за пожелания удачи. В 20.45, еще не успев выйти из-под прикрытия оконечности полуострова, "Сиррус" получил основательную трепку: похожие на горные хребты .волны обрушивались на корабль; с полубака и главной палубы скатывались целые водопады, и в темноте "Сиррус" походил не столько на эсминец, сколько на всплывающую субмарину. В 20.50 с "Улисса" заметили, что "Сиррус" сбавил ход и жмется к берегу, как бы ища укрытия. Одновременно замигал шестидюймовый сигнальный прожектор эсминца: "Перекосило водонепроницаемые двери. Носовую башню заклинило. Заливает втяжные вентиляторы котельной левого борта". Орр ругался на чем свет стоит, до смерти обидевшись, когда прочитал последнюю светограмму с "Улисса": "Это тебе урок. Сейчас же беги домой. Тебе еще рано играть с большими мальчиками". Проглотив пилюлю, Орр просемафорил в ответ: "Приказ понял. Я еще покажу вам, когда вырасту". Потом круто развернул "Сиррус" на обратный курс и, благодаря в душе Бога, повел корабль в сторону закрытого рейда. На флагмане его почти сразу же потеряли из виду. В 21.00 "Улисс" вошел в Датский пролив.