Крик безмолвия (записки генерала)
Шрифт:
— Главное, — предупреждал тогда Сталин, — удержать Валдайские высоты, не пропустить немцев к Октябрьской железной дороге, на Бологое.
Окружением 16–й армии было приостановлено ее продвижение на восток. Незаметно было, чтобы Буш проявлял беспокойство из-за своего окружения и, вопреки всем ожиданиям командования нашего фронта, не предпринимал никаких попыток вывести свою армию из котла, но наверняка искал выход. Над возможными его намерениями стоило основательно задуматься не только штабу Северо- Западного фронта, но и выше.
И вот в марте–апреле
21 марта 1942 года Гальдер в своем дневнике записал: «Началось наступление под Старой Руссой».
1 апреля: «В районе Старой Руссы наши войска медленно продвигаются вперед».
К тому времени после снежной морозной зимы в При- ильменье властно ворвалась весна. В считанные апрельские дни снег пропитался талой водою, заливавшей окопы, накатанные прифронтовые зимники расквасились, стали непроезжими, транспорт остановился, армия оказалась
надолго отрезанной от баз снабжения, расположенных за сотни километров в тылу. Запаса боеприпасов и продовольствия в дивизиях не оказалось.
Немецкие генералы не могли не воспользоваться обстоятельствами, в которых находилась наша армия. Ее положение на самом деле оказалось куда сложнее, чем могли думать немцы.
…В сгустившихся вечерних сумерках, сбросив с плеча тяжелый ящик с патронами, в окоп спрыгнул старшина роты Семен Лихачев, сибиряк, из старателей, присел на корточках, потеснив меня и связного острыми коленями.
— Что будем делать, командир? — спросил старшина.
Я уловил в вопросе и его интонации тревожные нотки,
хотя он и пытался говорить нарочито спокойно.
— Ты о чем? — не понял я сразу.
— Ходил на полковой склад за провиантом, принес пустой мешок. Ничего нет. Говорят, что ничего не подвезли. И когда подвезут, даже всевышний не знает.
В последние дни старшина, закинув мешок за плечи, приносил в нем на всю роту по одному сухарю на день и немного ржи в ротный котел, из которой варил рыжую похлебку без соли. Сухарь и полкотелка этой похлебки на день — солдатский и офицерский паек сидевших в залитых водою окопах, но державших в окружении демянскую группировку.
Я видел голодных бойцов роты, у некоторых начали пухнуть ноги, многие заросли жесткой щетиной, скрывавшей синеватую водянку под глазами, все перестали умываться, царила апатия, горели только слезившиеся глаза, но никто из окопов не уходил, никто не жаловался. Бойцы проявляли великое терпение. Их молчаливое безразличие настораживало меня больше, чем вопрос — когда же наладится снабжение? Я этого не знал. А очень хотелось сказать им, что скоро, вселить в них искорку надежды, и я просил, не приказывал, потерпеть. Они, как в полузабытьи, понимающе кивали головами.
Именно в эти дни генерал фон
Снеготаяние началось, а вместе с ним и тяжелейшее
испытание для каждого солдата и командира. Но они проявляли не только величайшее терпение, но и стойкость в бою.
— Командир… — напомнил о себе старшина.
— Что предлагаешь? — поинтересовался я у него, ни на что не надеясь.
— Отпустите меня в деревню, тут недалеко, за лесом…
— Зачем? На промысел или пойдешь разбойником на большую дорогу? Грабить-то, насколько я понимаю, некого.
— Однако, поищу какой-нибудь жратвы для роты. Иначе нам тут каюк.
— Там до тебя давным–давно все перерыли. Наверно, старателям легче найти золото в тайге, чем сейчас картофелину в деревне. Там же не осталось никого. Все кошки разбежались.
Старшина любил побалагурить при упоминании о золоте, о старателях, знал множество разных историй, но на этот раз только понуро промолвил:
— Золотишком баловался. Однако, бывало, и с пустыми карманами возвращался. Обещать ничего не буду. А вдруг… Чем черт не шутит. У меня на добычу нюх, командир.
Некоторое время я раздумывал — отпускать его или не отпускать. Старшину поддержал мой связной Егор Штань- ко, и я сдался. Меня тоже одолевал голод, кружилась голова, но я должен был не показывать виду, а еще и поддерживать боевой дух роты, а главное — не допустить на своем участке прорыва обороны немцами.
— Ладно, иди, — согласился я. — Утром пораньше. А к вечеру чтоб был на месте. Захватишь еще ящик патронов на обратном пути.
— Лучше бы с вечера, командир.
— Что задумал?
— Переночую в тылах полка, просушусь, послухаю, что там говорят, покалякаю со своим знакомым Ласки- ным из продсклада, может, что и подскажет, хитрая бестия, а на зорьке покопаюсь в деревне.
Штанько опять поддержал старшину, сказав, что надо поразузнать и оглядеться на месте.
— То дило сурьезне, — закричал Егор. — Так шо его надо начинать с вечера.
Старшина вылез из окопа. Его сутуловатая спина, короткий армейский пиджак (шинель он не признавал),
выхваченные из темноты яркой вспышкой немецкой осветительной ракеты, скоро исчезли в непроглядной теми.
Я сомневался в успехе его вылазки, а Штанько убеждал меня, что Семен калач тертый, на ветер слова не бросает и зазря топтать чоботы не станет.
Позвонил комбат, справился об обстановке и ни словом не обмолвился о том, что батальон на ночь остался голодным. Мне даже показалось, что он старался побыстрее закончить разговор, чтобы я не напомнил ему об этом. Мне все же хотелось у него спросить — когда мы получим паек, но комбат, наверное, предугадывая мой вопрос, поспешил положить трубку.