Крик души
Шрифт:
И Даша ушла. Что она могла ответить на злые, но, к несчастью, правдивые слова этой женщины? Та была права. Она не имеет права здесь находиться. Это не ее дом, он не ей принадлежит, и только обещание, данное дяде Олегу, светлые воспоминания о нем, о Тамаре Ивановне, которым она была так дорога, и которых сама девочка очень любила, благодаря Лесе и Пашке, который ни на минуту не забывал о ней, придавали ей силы и желание двигаться дальше.
И она продолжала бороться, не сдаваясь, не отступая ни на шаг от намеченной цели. Она докажет всему миру, если понадобится,
В школе стали отмечать, что девушка стала одеваться гораздо хуже и скромнее, часто в поношенных джинсах или брюках, видавших виды, в заштопанных юбках, пошитых собственноручно из старых вещей кофточек. Учителя спрашивали, в чем дело, а Даша, откровенно смущаясь, отвечала, что денег на новые вещи у нее нет. Все дивились жадности и скупости Антона Вересова, которого считали таким же светлым человеком, каким был его отец, и за спиной Даши шептались, что деньги портят людей.
В кабинет дяди Олега Даша не попадала очень долго, проход ей был закрыт почти долгие два года, лишь в редкие ночи, когда Маргарита Львовна, уже начиная заболевать, плохо себя чувствовала, Даша крадучись пробиралась в кабинет родного ей человека и там, сжавшись комочком в его кресле, смотрела в окно, вспоминая то время, когда была здесь почти счастлива. Порой она плакала, не в силах сдержать слез, а потом ругала себя за подобную сентиментальность. Но ничего не могла с собой поделать.
Маргарита Львовна практически не заботилась о ней. Зато у мадам Агеевой был пунктик относительно того, что Даша должна, просто обязана была делать в этом доме. В первую очередь, конечно, не приставать к самой Маргарите с дурацкими просьбами и предложениями.
— Уволь меня от всего этого. Я тебе не нянька, да и ты уже не малышка, — вскинув подбородок, говорила она. — Можешь сама о себе позаботиться. И не смей лазить в холодильник, пока меня нет, а в кабинет Олега Витальевича не смей ходить, прибираться после тебя еще! Ты здесь живешь лишь из милости Антона Олеговича, попрошу тебя, милочка, об этом помнить!
Даша и помнила, никогда не забывала, не заикнувшись о том, что прописана в этой квартире, что дядя Олег ее удочерил, и у нее гораздо больше прав находиться здесь, чем у самой Маргариты, и даже о том, что именно Даша властна делать здесь всё, что ей хочется, а не мадам Агеева.
Конечно, Даша не была в доме Золушкой, но иногда именно ею себя и представляла. Только вместо мачехи рядом с ней находилась Маргарита, а доброй крестной выступала Леся.
Сначала Леся, до того дня, как Павел Игоревич Байер, или просто Пашка, перебрался в Москву.
Произошло это в конце лета две тысячи четвертого года, и Даша, удивленная факту приезда друга в столицу, не сразу поняла, что он собирается остаться здесь навсегда. Она встречала его в аэропорту и, едва его заметив, повисла на нем, как лиана, вцепившись в друга руками и ногами.
Как же она рада была его видеть! С ним она всегда чувствовала себя в безопасности, знала, что
— Егоза, — рассмеявшись, проговорил Паша, улыбаясь, — ты же меня задушишь. Смерти моей хочешь?
Даша, счастливо улыбаясь, почти забыв, что такое счастье, отстранилась и заглянула ему в глаза.
— Я очень рада тебя видеть.
— Да я уж вижу, — хмыкнул он и, подхватив девушку под руки, закружил, прямо в здании аэропорта. — А ты выросла, я смотрю, — поставив ее на пол, сказал он и, хищно улыбнулся: — Красотка моя.
Даша шутливо ткнула его локтем, и они поспешили к выходу.
Они в тот день гуляли по городу, много разговаривали, Пашка то и дело пытался ее рассмешить, а потом, едва вынудив ее улыбнуться пару раз за день, напрямую осведомился:
— И кто эта грымза, что заставила мою девочку забыть о том, что такое смех?
Даша лишь покачала головой, не глядя на него. Как бы не хотела она скрыть очевидное, не удалось.
— Не нужно, Паш, — проговорила она. — Я не хочу омрачать нашу с тобой встречу упоминаниями о ней.
Паша не стал настаивать. Он никогда и ни к чему ее не принуждал.
— Хорошо, — обыденно заявил он, — тогда расскажешь мне об этом в следующий раз, когда решишься, — он бросил на нее внимательный взгляд. — Времени у нас теперь будет много…
— То есть?.. — подозрительно сощурившись, спросила Даша.
— Как, я еще не сказал? — добродушно улыбнулся тот, лукаво глядя на нее. — Я остаюсь в Москве. С тобой.
Даша была ошарашена этой новостью. Ошарашена и изумлена. И долго не могла поверить ему.
— Паш, — начало было Даша, — если это из-за меня…
— Не волнуйся ты так, егоза, — мягко перебил ее Паша, гладя девушку по плечам. — Я решил расширяться, вот и всё, а Москва показалась мне самым… хм… перспективным местом для этого, — он посмотрел на нее очень пристально, почти прожигая взглядом. — Ты что же, не рада?
— Я рада, Паш, — выдохнула девушка, потянувшись к нему. — Очень рада, — повторила она, прижавшись к нему и в его объятьях ощущая себя защищенной. Так же, как рядом с дядей Олегом. Спокойно.
Именно в тот момент она окончательно уверилась, что никогда не сдастся. Теперь рядом с ней были люди, которые не позволили бы ей опустить руки. Которые верили в нее с той же остервенелостью, как верил дядя Олег. И так же, как она не собиралась подводить его, она ни за что не посмела бы подвести и их.
И новый две тысячи пятый год Даша встречала с уверенностью в том, что всё в ее жизни должно будет непременно измениться. С ней были близкие и родные, Леся, а теперь и Паша. Была, конечно, и Маргарита со своей неистребимой и убивающей ее саму ненавистью, но Даша верила, что всё изменится.
И изменилось. Через полтора года. В апреле, когда от инфекционного менингита умерла Маргарита.
Старые раны не затягиваются и не заживают, они лишь прекращают болеть. Старые люди не уходят из нашей жизни, они лишь перестают напоминать о себе. Может быть, за тем, чтобы сделать это потом.