Крик родившихся завтра
Шрифт:
Со стороны выглядело, наверное, смешно. Два взрослых человека, один из которых полностью голый, если не считать очки, а другой медленно переходящий в такое же состояние, собрались с вполне понятным намерением в комнате с расстеленной кроватью, но при этом ведут себя как сопливые подростки, впервые решившие попробовать то, о чем зубоскалят в подворотнях.
Наталья подошла к постели, некогда имевшей полное право называться супружеской, откинула одеяло и легла. Заложила руки за голову и смотрела на Бравого.
Тот
– Ты знаешь, моя жена… бывшая жена никогда не снимала ночнушку.
– Почему?
– Стеснялась, наверное. Говорила, что голыми это делают только проститутки.
– А ты и не настаивал.
– А я и не настаивал.
Он справился с галифе, стянул трусы и лег.
– Но ты же настоял, чтобы я не снимала очки.
– Я попросил.
Наталья сняла очки и положила их между ними.
– Считаешь меня проституткой?
– Нет-нет, что ты! – Он даже сел. – Прости, не понимаю зачем вообще об этом заговорил.
– Наверное потому, что никогда до этого не изменял супруге.
– Проклятье, – Бравый дотянулся до кителя и достал из кармана сигареты. Долго и неловко прикуривал.
– А мне можно? Или это тоже больше соответствует дамочкам легкого поведения?
– Нет-нет, моя дымила как паровоз, – он отдал ей свою сигарету и достал новую.
Наталья затянулась и собралась съязвить, что хоть в чем-то соответствует высоким морально-этическим стандартам жены советского офицера, то есть бывшей жены, но промолчала. Они усиленно дымили, стряхивая пепел в причудливую морскую раковину, которую Бравый уместил между ними. Преграда между двумя обнаженными телами только росла. Осталось поставить сюда еще радиоприемник и натянуть ночнушку, которой у нее не было, и наступит полная семейная идиллия.
– Так и будем курить, товарищ, по одной? – Наталья загасила окурок.
– К черту, – Бравый переставил раковину на столик. – Очки надень.
– Это просьба?
– Приказ.
Она ничего не чувствовала. Как под местным наркозом. Трение слизистых оболочек, и всё. Она и раньше не отличалась темпераментом, но теперь совсем иное. Омертвление чувств. Обуздание инстинктов. Это ненормально, тем более что остальные реакции организма оставались в пределах нормы. Хотя что такое норма в постели? Лежать, раздвинув ноги, и смотреть в потолок? Бравый тыкался губами в щеку, мял грудь. Наталья хотела дождаться разрядки, но у соломенного вдовца долго не получалось.
– Давай попробуем по-другому, – Наталья осторожно похлопала Бравого по потной спине.
– Что? Как?
– Ляг. Вот так. Спокойнее. Ничего не делай, я всё сделаю сама.
Судя по всему, жена Бравого держала его на позиционном сухом пайке – строго в ночнушке и строго на спине.
– Ты где
– В Париже. Был в Париже?
– Почти.
– Это как?
– Сотню километров не дошел со своим батальоном. А съездить потом не удалось.
– Неужели тамошние девицы не преподали юному воину-освободителю уроков любви где-нибудь на сеновале?
– Перестань. Нет, не перестань, продолжай…
До самого последнего мгновения Наталья ничего не испытала. Ни капли возбуждения, ни грамма страсти. Или так и должны себя чувствовать женщины легкого поведения? Оргазм – дело чересчур затратное. Особенно для женщины, которой природой предписано понести и девять месяцев взращивать плод. Слишком сложное мероприятие, чтобы расточать энергию на оргазмы. Мужчины – другое дело. Расходный материал эволюции. Без оргазма не пошевелится.
– О чем думаешь? – Бравый ворошил ее короткие волосы. Пытался ухватить покрепче в какой-то мужской ласке. Не получалось.
– Об оргазме, – призналась Наталья. – Где сигареты? А, вот.
– Там действительно была одна француженка, – сказал Бравый. – Ничего особенного. Обычная деревенская дурнушка. Но симпатичная.
– Только не надо рассказывать о своих бравых похождениях.
– Нет-нет. Я был молод и глуп. Даже войны толком не видел – задел краешком. А то, что видел, не способствовало романтике.
Он вдруг сел.
– Ты чего? Не хочешь, не вспоминай.
– Горы обуви. Горы детской обуви. Горы игрушек.
Наталья погладила его. Он вздрогнул, но не обернулся. Не отстранился.
– Столько лет прошло, а они перед глазами стоят. Как картинка. Кому только в голову пришло включить пацана, и войны-то не видевшего, в батальон связи? Связи… Аушвиц, Бухенвальд, Форт де Роменвиль – и везде нужна связь для следователей. Наверное, поэтому и включили – мальчишка, не озверел, не видел крови, значит, должен выдержать. Выдержать. Кто-то ведь должен делать и эту работу?
– Прости. С этими идиотскими шутками…
– Я виноват, – сказал Бравый. – Ужасно виноват.
Наталья обняла его, прижалась крепче. Рука скользнула по животу.
– Всё было хорошо, даже и не думай…
Бравый вздрогнул от прикосновения.
– Нет. Я не об этом. Дело в том, что это я открыл детей патронажа.
Наталья замерла.
– Открыл? Детей патронажа? О чем ты?
– Форт де Роменвиль. Это не был обычный лагерь. То есть был, конечно же. Там в специальном отделении содержались детишки. Не очень много… Следователи долго не понимали, для чего. Точнее, понятно, что над ними ставились эксперименты. Странные эксперименты. Непонятное оборудование. Никаких записей. И свидетелей. Всех детей перед нашим наступлением… Почти всех. Но я нашел одного. Совершенно случайно. В той деревне… Дурак, какой же я дурак.