Крик
Шрифт:
— Г-Е-Р-М-А-Н, — это был даже не человеческий крик, это был вопль умирающего зверя, но через секунду снег рядом со мной взрыли колени девушки, — Герман, Герман, — трясла она меня, горячие слёзы капали на моё лицо. Надо держаться, не надо её пугать, я растянул губы в улыбке.
— Не дождешься, — просипел я, судорожный кашель цепкой лапой сжал мою грудь.
— Герман, пожалуйста, — бормотала она, пытаясь меня осмотреть. У меня перед глазами постоянно темнело, поэтому отвечать я ей не мог.
01.10.16
С очередным вздохом, вызывающим кашель пришла темнота, непроглядная кромешная. Лишь редкими всполохами появлялась реальность: чьи-то
Зато в темноте и тишине я мог думать, думать, как не странно ясно, только уж больно медленно. Какая короткая оказалась жизнь. Зато не зря прожил её. Помог Хоуп. Спас Асю. Жить ради своих любимых девочек — вот оно счастье. Любимых? Да любимых! Любовь она оказывается такая простая. Просто стремится дарить радость близкому и больше ничего…
Сознание заволокло сизым дымом и на место мыслям пришло воспоминание. Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами…
Я бегу по сельской улице. Сколько мне? Лет шестнадцать — семнадцать. Я бегу аккуратно, чтобы меня никто не заметил. Мать думает, что я уже сплю, если узнает, что я удрал, мне попадёт. Я пробираюсь задними тропами, на окраине села. Я давно хотел это сделать, но не решался. Знал, что это плохо, не прилично, но мне очень хотелось знать насколько правдивы мои сны. Вот её двор. Я с легкостью перемахиваю через невысоких забор, для меня это ерунда, я не зря так активно тренируюсь. Это её двор. Эта девочка всегда будоражила мою голову. В детстве моё сердце покорило её пение, словно ангельский голос заставлял забыть о всех моих детских бедах, он вселял счастье и радость. Я не пропускал не один вечер, мать заметив моё желание слушать эту девочку хорошо мной манипулировала:
— Не сделаешь домашние дела, не пущу послушать Соловушку, — её все так и звали Соловушка, словно бы у неё не было имени, а оно было красивое, сказочное — Василиса. Мать мне рассказывала сказки где героиню звали Василиса, она была и премудрая, и прекрасная. Насчет премудрости девочки я не знал, но то, что она мне нравилась я мог утверждать точно.
А потом она замолчала, для меня это стал одним из черных дней. Тот день заставил тут же повзрослеть, меня лишили той отдушины, которая нередко спасала от моих, пусть ещё и детских бед. Но и в своём молчании она рождала в моей душе желание разгадать ту тайну, которая сковала её уста. Мне почему-то казалось, что я могу сделать так чтобы она запела.
С годами она выросла в очаровательную девушку-подростка, а не по годам развитое тело заставляло мечтать о совсем не детских вещах, уже давно она стала предметом моих снов, от которых я просыпался в горячей испарине и приходилось идти в душ, чтобы согнать те чувства, эмоции и желания, которые они приносили. И вот я решился. Я собрался пробраться к её комнате и поглазеть на неё, какая она. Перед глазами предстала картинка, как она одевает тонкую сорочку, а под простой тканью проступают маленькие вишенки сосков…меня обдало жаром и пришлось прислонится спиной к пристройке, чтобы немного успокоится. Сейчас не время. Вот когда я найду её окно…
Я методично обходил вокруг дома: залезая на поленницу, подтягиваясь на неудобных подоконниках, но не в одной комнате не находил её. Вот, вроде девичья комната, но кровать застелена, её здесь нет, и я шел дальше. Итак, дом я обошел, но нигде феи моих снов не было. Самым разумным решение было возвращаться к тому окну и ждать, как на зло оно было расположено
Как раз в этот момент, когда я решил возвращаться по улице пошла шумная компания. Я в прямом смысле свалился в кустарник у дома, стараясь не дышать, а по возможности и не думать, чтоб не услышали. Когда я рискнул высунуть голову из кустов, от дома отделилась светлая тень, в которой я узнал Асю. Девушка в одной тонкой ночнушке, ох черт, до чего же хороша, подбежала к пню, на котором в детстве пела, встала на него и замерла. У меня по спине пробежал холодок, а потом я услышал. Услышал, как она поёт! Это было словно наваждение! Умом я понимал, что на улице тихо, но, чёрт подери, я слышал её пение. Она замерла, подняв лицо к небу, с которого луна ласково своим светом гладила её щечки. Осенний лёгкий ветерок желая поиграть трепал край, длинной ночнушки, а она замерла, вытянувшись струной, раскинув руки и пела.
В ту ночь я понял, что не будет для меня другой женщины, и всё другое, кого бы я не выбрал, будет не то.
— Не дождешься, — просипел я, судорожный кашель цепкой лапой сжал мою грудь.
— Герман, пожалуйста, — бормотала она, пытаясь меня осмотреть. У меня перед глазами постоянно темнело, поэтому отвечать я ей не мог.
Глава 24-26
24
Я открыл глаза. Где я? Определённо не умер. Надо мной моргнула лампа и меня прошиб холодный пол. Неужели? Это был лишь сон, а я всё ещё в разрушенном подвале Лагеря? Воздух вдруг стал плотным, он ни в какую не хотел вдыхаться. Нет! Не может быть! Мне не могло это приснится! Я дернулся и повернул голову, по телу разлилась нега. Всё хорошо. Рядом мерно попискивал аппарат, который я от страха даже не услышал, а около кровати, на неудобном стуле скрючилась Ася. Ася — нежность только от того, что я в уме произнёс её имя заполнила меня. Ася. Асенька. Какое же это счастье что она рядом. Я зажмурился, а когда открыл глаза девушка уже выпрямившись нервно вглядывалась в моё лицо.
— Привет, — я не узнал свой голос, он был слабый, какой-то ломкий.
— Герман! Господи! — из её глаз хлынули слёзы, она подскочила к кровати, размазывая их по лицу, — пришел в себя! Я тебя убью! — тут же перешла в наступление девушка, — Как ты мог! — в плечо прилетел не сильный удар, — зачем? — произнесла шепотом и стала оседать.
Ёлки! Что же делать? В стремлении помочь я дернул с груди датчики, а из руки капельницу, от чего аппарат противно заверещал. Сесть удалось не с первого раза, а уж сползти с кровати… в общем я был пойман подошедшей медсестрой и водружен на место, сил то у меня было как у новорожденного котенка. Асе под нос девушка сунула вонючую ватку, от чего та дернулась и открыла глава.
— я говорила надо нормально спать и есть, а то окажитесь на соседней койке, — причитала медсестра, помогая ей подняться, — вот, он пришел в себя, а сейчас немедленно домой, спать! А вы ещё возьметесь капельницы драть, привяжу!
Асю выпроводили, а я всю ночь пролежал без сна. Мне поставили капельницу. Зашел, ставший уже привычным, доктор. Сказал, что я родился в рубашке, с серебряной ложкой во рту и обвешанный амулетами, получить пулю в одно и то же место дважды и оба раза выжить это талант. Но добавил, что мне ещё несколько дней полагается постельный режим, потому что швы на животе не зажили.