Криминал-шоу
Шрифт:
Игорь подскочил к выходу, вцепился в щеколду калитки, поднял ее, но тут же увидел, что перекладина-запор ворот перекрывает краем и калитку. Он попытался сдвинуть толстую жердь, но сил не хватило. На улице весело кричали-гомонили спешащие мимо ребятишки. И тут сзади сквозь взвизг и хрип пса раздался звеняще-скользящий звук. Игорь глянул - зверюга с кровавой пастью, звеня кольцом по проволоке, мчалась к нему. Игорь в последнюю секунду в невероятном прыжке нырнул влево от ворот, в угол двора, за развесистый куст черемухи. Он вжался спиной в доски забора, зверь с маху наскочил на куст - во все стороны полетели клочья листьев и зеленый горох ягод.
Подковыляла баба-яга. Она, пугая бельмом на левом глазу, черным единственным клыком и железной острой клюкой, замычала, замахала руками-костями, приказывая: пробирайся вдоль забора к гаражу. Игорь еще с минуту постоял в углу, прощаясь с этим сладким словом "свобода", и поплелся своими ногами обратно в плен, хоронясь за кустами сирени и черемухи. Мелькнула мысль: не подловить ли старую в гараже?.. Но ведьма прихлопнула за ним стальные ворота и, слышно, вдела замок в дружки. Да и овчарка фашистская бегала теперь свободно по проволоке. Все - готовьтесь к финишу.
Игорь вернулся в подполье, устроился на раскладушке. Страшная апатия охватила всё существо его. Опять пощекотала нервы мысль: не выпить ли?.. Он даже встал, подошел к коньячным ящикам, даже бутыль-гранату уже достал, но, сплюнув, бросил ее обратно в ячейку, захлопнул крышку коробки. Нет, и так в животе все горит. Да и если уж суждено сегодня жизнь закончить, то трезвым. Хоть последние мгновения побыть самим собой...
О смерти он думал пока как-то посторонне, как бы не всерьез, однако ж предчувствовал-предугадывал, что ближе к окончательному сроку, к шести часам, суждено ему покрываться холодным потом и корчиться от страха. Господи, только б внешне выдержать тон, только б не впасть в истерику!..
Он долго лежал и, переныривая из полудремы в полуявь, все путешествовал и путешествовал в прошлое, исследовал свою жизнь, словно бы подводил итоги. И что же? Жил, жил, сорок лет отмахал - даже по самым оптимистичным надеждам уже полжизни, - а всё еще как бы только собирается, только готовится жить. Ничего прочного позади, ничего определенного впереди. А последние пять лет и вовсе непроглядный туман. Годы эти остались-сохранились в памяти обрывками, фрагментами, постыдными нелепыми происшествиями.
Однажды, например, загребли его в вытрезвитель. Сержант, здоровенный, наглый, тычками загнал его, пьяненького, беспомощного, в одних трусах, в комнату отдыха, где валялись по продавленным заблеванным койкам с десяток хмельных бедолаг, хрипели и храпели. Игорь хорохорился, кричал тупорылому сержанту-мусору: мол, это - нарушение прав человека. А наспиртованное сердце вибрировало. Но тут, на счастье Игоря, вернулся с ужина дежурный лейтенант, поглядел вещи новенького, узрел удостоверение журналиста, тут же приказал одеть-обуть его и отвезти на милицейском уазике до хаты. Уважал, видно, прессу!
Вообще, самое страшное в алкоголе то, что он растворяет осторожность в организме человека, подставляет его под удары. И в переносном, и в прямом смыслах.
В том же "Кабане" прошлым летом сидел Игорь тихо в углу, попивал уже лишние порции фирменного "кабанского" помойного вина. И вдруг втемяшилось ему в пьяную башку, что молодые ребята за соседним столиком слишком громко и чересчур примитивно лаются матом. Он ничтоже
А и как тоже в этой самой личной жизни подзапутался... Ну ведь ясно же, как Божий день, - с Ариной вместе им не быть, никогда. Ну и остыть бы, откачнуться... Но ведь и с Зоей ничего теперь не склеишь, все уже позади. Живут они как плохие друзья-приятели, все время в ссорах и раздорах. И мирит их вовсе не постель, хотя и спят вынужденно на одном ложе, а просто усталость от злобы, желание тишины и покоя. Как женщина Зоя давно уже Игоря не привлекала, ее зыбкие мягкие прелести оставляли его совершенно импотентным. Все реже и реже, лишь по пьяному настроению, он исполнял супружеские обязанности, закрыв при этом глаза и воображая в своих объятиях Арину.
Он хмыкнул, вспомнив недавний случай. В воскресенье, по поздней весне, опохмелившись с утра, Игорь наотрез отказался ехать на дачный участок перекапывать грядки. Зоя отправилась, автобусом и через речку паромом. Обыкновенно же, вдвоем, они добирались до своей фазенды на велосипедах кружной дорогой через мост. И вот, от горла попив в этот день всякой дряни и пива, и винца, и водочки, - Игорь вечером балдел у телеящика. Уже смеркалось. Что за чертовщина! Паром ходил до девяти вечера, а уже натикало половину десятого...
В начале одиннадцатого Игорь не выдержал, вытащил с лоджии велосипед, помчался через ночной лес на участок. В тяжелой гудящей голове ворочались мрачные мысли: черт его знает, что могло случиться - может, сердце прихватило. Лежит теперь одна-одинешенъка в вагончике и уже похолодела... Но, по привычке, Игорь надеялся на лучший вариант: Зоя уже в городе, просто зашла на обратном пути к какой-нибудь знакомой, да и заболталась.
Он подкатил к своему клинышку земли уже полной ночью, приблизился к вагончику, и дыхание у него сперло - дверца была прикрыта, но не замкнута. Он бросил велосипед, вбежал по крутой лесенке, распахнул дверь, нашарил справа, на полочке, в коридоре коробок спичек и одновременно вскрикнул суматошно:
– Зоя!!! Зоя, ты здесь?!
Послышался шум во тьме вагончика, восклицания. Игорь наконец запалил спичку, и тут же на свет из жилого отсека высунулось потерянное пьяное лицо соседа по дачам Леши. Он был в одних плавках. Леша нелепо развел руками, поднял плечи, пробормотал:
– Извини... Виноват... Так получилось... Я ухожу.
Игорь, выпучив глаза, ошарашенно смотрел на него, молча посторонился, пропуская. Он не знал, что делать, как себя вести. Лишь потом, чиркнув другую спичку и увидев в глубине вагончика напяливающую на себя одежды супругу, тоже непривычно поддатую, незнакомую, он вдруг зареготал, заржал, сгибаясь в поясе, начал притоптывать ногами и пристанывагь: