«Криминалистический экстрасенс» Вольф Мессинг: правда и вымысел

Китаев Николай Николаевич

— Но ведь у вас теперь свободное время, — заметил он. — Я обещаю, если вы, конечно, пожелаете, устроить вам поездку на ту сторону.

Мне сейчас тяжело рассказывать, как по-идиотски я попал на эту примитивную удочку. Калинский посоветовал мне сказать в конторе, что я хочу отдохнуть и подлечиться в санатории в Байрам-Али, рядом с Мары. Возражений не было. Администратор оформил путевку и достал билет на поезд. А я действовал как загипнотизированный.

Через два дня после моего приезда в санаторий ко мне явился Калинский. Сегодня, сказал он, в его распоряжении машина с шофером и мы могли бы поехать поужинать. Мы сидели в уютной чайхане, ели хороший плов и

пили душистое вино. С нами были два сотрудника Калинского, один туркмен, другой русский, — очень милые, приветливые люди. Мы выпили с Калинским на брудершафт и на обратном пути он сказал, что Душак находится в погранрайоне, куда нельзя без пропуска. Но это пустяки: пропуск он мне достанет.

Через день выяснилось, что с пропуском какая-то задержка, а у Калинского уже назначена встреча с иранцами. Но это не беда, он попросил этого его туркменского друга и тот все за него устроит. Калинский посмотрел мне прямо в глаза и посоветовал захватить с собою деньги и все драгоценности, которые у меня есть. Я понял, что он догадывается о моем намерении покинуть эту чудовищную страну, где человек не хозяин своих, заработанных тяжелым трудом капиталов. Правда, мелькнула у меня мысль, — а не слишком ли рискованна эта затея? — но слишком уж много во мне накопилось. Обида прямо жгла.

Туркмен заехал за мной на неприметной полуторке. В поселке Теджен нас ожидал Калинский, который очень торопился на свою встречу. Он сказал, что надо дождаться вечера и тогда меня поведут в условное место. До темноты я просидел в чайхане, потом подъехал грузовичок и туркмен велел мне залезть в кузов и накрыться брезентом. Просто так — от любопытных глаз. Мы долго тряслись по ухабистой дороге, остановились на каком-то пустыре и пошли по руслу высохшего арыка. В темноте раздавался не то вой, не то душераздирающий детский плач. Это малхемувес, злой дух, охотится за моей головушкой, подумал я и в нерешительности остановился, — а стоит ли идти дальше?

— Пошли, пошли, — сказал мой спутник. — Это шакалы.

Кажется, Абрам говорил о какой-то лесной сторожке, подумал я. Какая тут может быть лесная сторожка, когда вокруг не то что леса, а и кустика не видно? Но тут мы натолкнулись на какую-то хибарку. В ней при свете «летучей мыши» я рассмотрел старика в чалме. Он поздоровался, придвинул мне скамейку и что-то залопотал.

— Он спрашивает, что вам нужно, — перевел мой спутник.

Я сказал, что хочу отправиться в иранский кишлак Калезоу, где у меня назначена встреча с друзьями. Старик опять забормотал.

— Это будет стоить сорок тысяч рублей, — перевел мой туркмен.

Я кивнул, вынул деньги и мы ударили по рукам. Я распахнул шаткую дверь — и столкнулся с капитаном Ивановым…

В грузовом отсеке небольшого транспортного самолета я лежал на полу, прикованный за руку к ножке скамьи и без конца блевал. До самого Ташкента меня немилосердно подбрасывало, как будто летчик нарочно выискивал воздушные ямы. Но боль от ушибов была ничто по сравнению с болью от обиды, что меня одурачили, как последнего идиота! Меня, олуха, водили вокруг пальца, а я только хлопал ушами. Не надо было быть телепатом, простая человеческая догадливость должна была подсказать, что тут шитая белыми нитками провокация. С лоснящейся морды капитана Иванова не сходила глумливая ухмылка:

— Попался, ясновидец? Нас, русских, на мякине не проведешь!

Я не могу пожаловаться: капитан меня не бьет и голодом в карцере не морит. Признания от меня добиваться не надо — состав преступления налицо. Мне даже дали прослушать записанный на какой-то американской машинке

разговор в этой развалюге на границе. Иногда только следователь донимает вопросами, не родственник ли я этому несчастному Станиславу Мессингу? Иной раз Иванов нажимает, чтобы я сознался, что я шпион. Во время моих сеансов я, мол, очень часто интересовался документами, находившимися в карманах военнослужащих.

Нет, нет, у меня ни малейшей надежды, что я выберусь живым из этой беды. Не зря я так боялся Ташкента: тут мне суждено погибнуть. На этот раз предчувствие меня не обманывает. Господь поставил на моем пути Абрашу Калинского и затмил мой разум, чтобы я не мог его разгадать. И нет никого в мире, кто прочел бы кадиш за мою грешную душу. Йисгадал вейискадаш шмей раб…

Меня вскоре снова отправили на десять дней в карцер «за отказ помочь следствию». В камеру № 13 я больше не попал. И Мессинга вообще больше не встречал.

Вот и весь пересказ того, что рассказал мне Вольф Мессинг во внутренней тюрьме Узбекского НКГБ, в камере с номером, который, по мнению многих, приносит несчастье…

Еще раз повторяю: рассказчик он был скверный; я ввел в его исповедь кое-какую хронологию. А, прочтя записанное, понял, что и плохой рассказчик говорит интересно, если не врет.

Начало его жизни было такое же, как у тысяч других местечковых евреев. В диковину было только избранное им ремесло. Война бросила его в мир иных измерений и удивительное стечение обстоятельств вознесло его челн на гребень высокой волны успеха и закружило затем так, что прославленный ясновидец долго не умел разобраться в том, что вокруг него происходит, — в то время как многие из окружающих искренне считали, что он всё и всех видит насквозь. Если бы не привалили к нему успех и громадные деньги, им навряд заинтересовалось бы начальство капитана Иванова и Абраши Калинского. Он так бы и мыкался до конца войны и вместе с другими беженцами вернулся в родное штетеле, — где из всех его евреев в живых осталось всего-навсего два человека. Да еще два его двоюродных брата в 1946 году вернулись из таких далеких сибирских поселков, в которых никто и слыхом не слыхал об удивительной карьере сына Босого Хаима. Он оплакал бы гибель своих родных и близких и подался доживать свой век в Тель-Авив или Бруклин, как многие евреи. Но вышло иначе.

Когда я с ним расстался, дела его выглядели — хуже не придумаешь. Исход, казалось, мог быть только один. Но тут снова произошли события, положившие начало явлению, которое не назовешь иначе, как феномен Вольфа Мессинга. Постараюсь изложить свою версию, основанную на фактах и на догадках…

Весною 1943 года мои следственные дела приняли очень плохой оборот. Я уже давно кое-что наговорил на себя, подписал нужные проку-рору протоколы допросов и ждал завершения следствия, считая, что мне дадут срок и отправят в лагерь.

Но вдруг в это время немцы обнаружили могилы польских офицеров в Катынском лесу, да еще догадались пригласить комиссию из нейтральных иностранцев, неопровержимо установившую, что кровавая расправа учинена весною 1940 года чекистами. Скандал получился в мировом масштабе и убийцы метались в поисках материалов, которые могли бы отвлечь внимание от катынского преступления. Среди прочего, им дозареза надо было скомпрометировать польское правительство в Лондоне и разработать ложные обвинения против сформированной в Узбекистане армии генерала Андерса, которая к тому времени уже перебралась в Иран. В роли агента, проводившего в жизнь «преступные замыслы» Лондонского правительства, должен был выступить я.