Криминальная империя
Шрифт:
Женщина, что же это была за женщина? И что за ребенок? Понять следователя можно было так, что ребенок, скорее всего, был именно той неизвестной женщины. С ребенком приходят домой к частному детективу в каких случаях? В гости. Значит, они в очень близких отношениях. А если не в гости? Тогда с ребенком может прибежать женщина, если ей негде его оставить. Иногородняя? Возможно. Если местная, то… то дома оставлять ребенка не с кем. Или опасно. Почему? Ее хотят убить. И тогда она хватает ребенка и поздно вечером заявляется к Никольченко. И ее убивают. А заодно и всех в доме. Почему? Чтобы не оставлять свидетелей? Значит, убили
– Зосимушка! – Марина выскочила в сени и чуть не сбила Игнатьева с ног. – Живой, родненький ты мой! Отпустили тебя! Как я боялась-то за тебя.
– Ну перестань, – проворчал Игнатьев, увлекая женщину в дом.
С самого раннего детства терпеть не мог, когда его называли ласкательными или какими-то другими производными от полного имени. Всякими там Зосями и Зосиньками. Предпочитал он только полную форму Зосима. А вот Марина назвала его ласково Зосимушкой, и стало тепло и приятно на душе.
– Господи, да тебя-то за что арестовывали? – продолжала причитать Марина.
– Меня не арестовывали, а всего лишь задерживали до выяснения обстоятельств. Это нормально, Мариша.
– Когда невиновного в тюрьму сажают – это нормально?
– Это не тюрьма, – поморщился Игнатьев. – И хватит об этом. Тут такое дело, Марина, не надеюсь я, что местные органы до чего-то докопаются. Сам я возьмусь за расследование, частным образом. Все-таки брат он мне, родственники же мы.
– Да как же ты подступишься к этому делу? У них там собаки всякие, криминалисты, а ты один-одинешенек.
– Не собаки раскрывают преступления, – улыбнулся Игнатьев. – Ты лучше скажи мне вот что. Ты с моими зналась, часто ли общалась, какие были отношения?
Марина вздохнула, села на табурет, промокнула кухонным полотенцем сразу же увлажнившиеся глаза.
– Здоровались… люди они приветливые были. В магазине встречались с Галиной, разговаривали по-соседски. Я уж и не знаю, что тебе рассказать-то.
– Тогда по-другому спрошу. Что ты про их жизнь знаешь?
– Душа в душу вроде жили. Детей не было.
После длинной паузы и жалобного взгляда Марины, которая хотела помочь, только не знала, как это сделать, Игнатьев понял, что так дело не пойдет.
– Ладно, Марина. Давай я буду спрашивать прямо. Понимаешь, среди погибших оказалось тело женщины. Ее личность ни полиция, ни прокуратура установить не могут. Может, ты догадаешься, кто она такая?
И опять Марина только задумчиво покрутила головой.
– Не припомню, чтобы какие-то разговоры были. Про сестру Галина говорила, что одна девочку воспитывает, а больше… Да и живем-то мы через три дома, вроде и мимо друг друга не ходим. Им до остановки да в магазины ближе своим переулком, а мне через хлебзавод.
– Ладно, Мариша. Я пойду…
– Зосимушка, не брался бы ты за это, а? Боюсь я за тебя. Вдовой, замужем не побыв за тобой, ведь оставишь.
– Что ж ты такое говоришь, – постарался весело рассмеяться Игнатьев. – Чего бояться-то? И кого?
– А вдруг как это «черепановские»? Они ведь никого не жалеют. Говорят, что весь район в кулаке держат, им все предприниматели деньги платят. А сколько людей пропало, не счесть.
– Ну-ка, поподробнее! Что за «черепановские»?
И Марина рассказала, какие слухи давно уже ползут по Романовскому.
– Вот даже как! – выслушав Марину, хмуро сказал Игнатьев. – Даже если половина похожа на правду, то это многое объясняет. Ладно, я пойду в банк схожу, деньги с карточки надо снять. А то ведь теперь тебе мужика кормить, а? – улыбнулся он и поцеловал Марину в щеку. – Может, чего купить по пути, так скажи. Чего мне порожняком-то ходить?
Спокойствие было немного восстановлено, и Игнатьев отправился в центр. Но спешить к банкомату он не стал – решил воспользоваться остатками каланчи на месте дореволюционного пожарного депо. Полуразвалившаяся кирпичная башня, на вершине которой когда-то была смотровая площадка с колоколом, возвышалась метрах в двухстах. К ней Игнатьев и отправился первым делом.
Заросший бурьяном бугор – все, что осталось от каменного строения самого депо. Здание было большим, потому что там размещались и конюшни, и тележные бочки с насосами, и ремонтные мастерские, и комнаты для отдыха дежурной команды. Но со временем кирпичные стены совсем развалились, а хороший дореволюционный кирпич растащили по дворам.
Игнатьев старательно выбирал, куда поставить ногу, потому что в высокой траве было полно и какой-то ржавой арматуры, и битых бутылок. Наконец удалось пробраться внутрь башни. К большому удивлению Игнатьева, дубовые балки в стенах сохранились. Сами лестницы, конечно, сгнили, а бревна, на которые опирались площадки и лаги лестничных пролетов, уцелели. Наверное, сил ни у кого не хватило выворотить. Да и мореный дуб стал тверже стали – никакого инструмента не напасешься пилить его или рубить.
Осторожно перебираясь с бревна на бревно, Игнатьев поднимался все выше и выше. Наконец он устроился на самом верху, раскорячив ноги, чтобы опираться на две балки. Вид отсюда был изумительный. Окраинные переулки выходили на прибрежные луга местной речушки. Вдоль извилистого русла кустились ивняки, пышной шапкой покачивался рогоз. В другую сторону уходили не очень ровными квадратами и прямоугольниками жилые сектора окраины. А чуть дальше стали подниматься здания в два, три этажа. Ну а дальше уже центр с его многоэтажками.
Черным горбом стоял закопченный остов дома Никольченко. Забор был разворочен пожарными, чтобы могли подъехать машины. Они, как помнил Игнатьев, подъезжали справа, со стороны центра. Место людное, проходимое даже в позднее время. А убийц было много. Толпой они по улицам к дому не шли. Могли, конечно, маленькими группами собираться по два-три человека. Но такая тактика была нехарактерна для преступников. Их могли увидеть в лицо десятки людей совершенно случайно. Нет, так они к дому не подходили бы.