Кристальный пик

Гор Анастасия

— Что ты попросил у нее, Солярис? — спросила я, затаив дыхание.

Эта причина — его своеволие и мое отчаяние, которое за ним следует.

Сол медленно задвинул последнюю книгу в шкаф и повернулся. Его лицо выражало сожаление, но не о выборе, а о моих слезах, невольно собравшихся по краю ресниц. Он ласково вытер их, когда подошел, и я не стала сопротивляться, угаснув в своей злости быстро, как свеча. В конце концов, то было желание Сола, которое Волчья Госпожа поклялась исполнить, а не мое. Я бы солгала, если бы сказала, что верила в иной исход или удивилась. В конце концов, я знала Соляриса с детства, а потому знала

и то, как он поступит, едва подвернется возможность. Я была к этому готова. Все, о чем бы Сол не попросил, априори стоило той крови, которую я проливала и пила, ибо на свете не существовало ничего, на что бы я не была готова ради него.

— «Скрепляй, мерило небесное, горячее, чем звёзды, крепче, чем закалённая сталь», — прошептал он мне в губы, заключив мое лицо в свои ладони. — «Как река впадает в море, как за счастьем неизбежно горе, так два становятся одним. Сияй, пылай, скрепляй и будь неразрушим». Не хочу я быть разрушенным, Рубин. Не хочу, чтобы одно снова двумя становилось.

— И летать по своей воле не хочешь? И душу свою вернуть? Какой же ты глупый, Солярис... Сколько лет тебе придется теперь ждать, чтоб освободиться? Пятьдесят? Семьдесят? — покачала головой я, вздыхая, ведь если что-то и могло разорвать наше проклятье кроме богов, так это моя смерть.

Любой другой дракон ахнул бы от ужаса на его месте, но Солярис только улыбнулся, как если бы опять знал что-то, чего не знала я, или свято бы во что-то верил, как я верила в скорый приходи Госпожи. Он наклонился ко мне, сокращая ту дистанцию, что создавала между нами разница в росте, и прижался своим лбом к моему.

— Может быть, и дольше. Может быть, всегда.

— Дольше? Всегда?

— Часть твоей души во мне, забыла? С моей душой может твориться что угодно, но твою я никому не позволю забрать.

Я с сомнением нахмурилась, но развивать обсуждение не стала. Не это сейчас было важно, Солярис просто пытался отвлечь меня, увести к другому руслу. Его изумрудная серьга столкнулась с моей, и по комнате разнесся мелодичный звон. Я закрыла глаза на мгновение, хватаясь пальцами за скомканные рукава его рубахи, пока он хватался за мои, так крепко, будто боялся, что я вырвусь и убегу. Но мне было некуда бежать. Сол — мой дом и мое пристанище. Единственное, куда я могла бежать, так это к нему.

— Так что же ты попросил у Волчьей Госпожи, Солярис? — спросила я снова, на этот раз с нажимом в голосе, давая понять: от правды ему не уйти.

Сол снова умолк, заколебался. Он смотрел на меня так долго, что я уже успела успокоиться и смириться с его решением, а затем наконец-то сказал:

— Посмотри, — Солярис взял мои костяные пальцы в свои, поднес их к губам, целуя, показывая, как на мне отпечатался тот путь, что мы прошли. — Ты стольким пожертвовала ради мира, столько отняла у самой себя. Я не хочу, чтобы твои старания были камнем, брошенным в буйную реку — я хочу, чтобы они были кругами, что расходятся от него по всей воде. Как твой ширен, я должен беречь и тебя, и то, что ты мне оставишь. Мир, кропотливо тобою созданный — в том числе.

— Значит, ты попросил...

— Я попросил у Волчьей Госпожи сам мир. Чтобы она положила конец распрям между драконами и людьми. Чтобы мы стали одним народом, как ты того хотела.

— Дай угадаю... Ты так ей и сказал слово в слово, да? Не уточнил, как именно мир этот Госпожа должна блюсти?

Солярис пожал плечами.

—

Богам ведь все всегда виднее, разве нет?

«Конечно же, нет!», — захотелось воскликнуть мне. Любой дар, ниспосланный богами, имел обратную сторону, как монета: сейд — жертвоприношения и короткие жизни; исцеление от болезней и сытость — войны за то, чтобы это исцеление добыть, а сытость обеспечить; даже музыка, созданная ими, могла оглушать, а растения — становиться частью смертельных ядов. Человечество попросту не умело обращаться с божественными дарами, а боги не очень-то хотели за это ответственность нести. Тем не менее, они бы никогда не погубили собственный сад, который их же усилиями и расцвел.

Волчья Госпожа, — оплот зрелости, мудрости, какая является лишь с первой сединой в волосах, — всегда подходила к делу тонко. А то, о чем попросил Солярис, не могло быть исполнено быстро. Там, где на кону стоит весь мир, нужно быть предельно осторожным. Смотреть не под ноги, а на горизонт. Думать наперед. Думать о будущем. Потому, будь я богиней, я бы избрала оружие неуловимое, незаметное и, может, неспешное, как семечко, которое прорастает не тотчас, но к лету.

Семя...

— Получается, прошло больше месяца с тех пор, как Волчья Госпожа услышала твою волю? — спросила я, глядя через плечо Сола в окно, за которым выли волки, и где над лесом висела круглая луна, которой они пели.

Та находила отражение и в женской природе, и в женских циклах, повелевая и тем, и другим. Считалось, что Волчья Госпожа повелевает ими тоже. Покровительница не только вёльв, но и матерей. Покуда сама детей иметь не может, помогает зачинать другим.

«Белены, видать, надышалась»

«Ты ведь тоже слышала историю, как женщина от драконьего мужа зачинает, но не дитя у нее растет в утробе, а яйцо? Правда это?»

«Значит, Волчья Госпожа на меня серчает...»

— Ох, Солярис, — вздохнула я, уже вовсю ища незапятнанный пергамент, чтобы написать письмо Маттиоле в Сердце. — Никому не рассказывай, о чем Волчью Госпожу просил, ты понял? Никто не должен знать, что это ты содеял. Никто и никогда. Потому что...

В ту ночь волки выли до самого утра, и то, оказывается, была совсем не песня. Они смеялись.

Эпилог

— Семьдесят поворотов Колеса назад королева Рубин взошла на трон своего отца, Оникса Завоевателя, и весь мир, будто в расплату за его кровавые деяния, охватила напасть — Увядание. Керидвенское восстание, прозванное Опаданием Омелы, также пришлось на первый год ее правления. На четвертый же год пришлось восстание Немайна, на седьмой — снова Керидвена, а на двадцатый...

Домик в долине дануийских холмов скрипел на ветру, точно деревянный короб, выброшенный в глазу бури. Даже раскинувшиеся вокруг вязы не защищали его, а пригибались тоже. С ветвей домашних кустарников осыпались ягоды, и корзину с собранной морошкой, забытую на крыльце, куда-то унесло. Казалось, природа страдает, но глас ее никак не может прорезаться, а слезы прорваться. Черное небо полосовали немые молнии, и лишь где-то вдали громыхал идущий с Кипящего моря шторм. О его приближении ветер шептал в дымоходе, и приходилось сдабривать поленья вином, чтобы не дать огню угаснуть.