Кристина
Шрифт:
— Прости меня, — сказал я.
— Ничего. Просто я… опешила. — Она слабо улыбнулась. Затем поймала мой взгляд и проговорила:
— Только скажи мне, Дэннис. Это правда? Это действительно правда?
— Да, — ответил я. — Правда. Но не вся. И я не знаю, стоит ли мне продолжать.
— Я хочу, чтобы ты рассказал все.
— Мы можем пропустить это место, — сказал я, не очень поверив ей.
Ее встревоженные глаза все так же смотрели на меня.
— Было бы безопасней… ничего не пропускать, —
— Его жена покончила с собой вскоре после смерти дочери.
— А машина…
—..участвовала в этом.
— Как?
— Ли…
— Как?
И я рассказал ей — не только о маленькой девочке и ее матери, но и все, что знал от Джорджа Лебэя о его брате, о его озлобленности, о бегстве в армию, о том, как он возился там с машинами и ссорился с офицерами, заставлявшими его чинить свои автомобили. О второй мировой войне. О брате Эндрю, убитом во Франции. О старом «шевроле». О старом «Гудзоне корнете». И о том, как все те годы он злился на «говнюков», мешавших ему.
— Это слово… — пробормотала Ли.
— Какое слово?
— Говнюки, — она через силу выговорила его. — Эрни употребляет его.
— Я знаю.
Мы посмотрели друг на друга, и ее руки очутились в моих.
— Тебе холодно, — сказал я. Еще одна полезная ремарка, многократно испытанная Дэннисом Гилдером. У меня таких не меньше миллиона.
— Да. По-моему, я никогда не согреюсь. Я захотел обнять ее — и не обнял. Но почувствовал, что Эрни уже меньше разделял нас. Он словно куда-то исчезал. И это было ужасно.
— Его брат говорил что-нибудь еще?
— Ничего существенного.
Однако в моих ушах прозвучал голос Джорджа Лебэя: «Он был одержим злобой, но он не был каким-то чудовищем». И еще: по крайней мере… я так думаю. Тогда мне показалось, что он хотел что-то добавить… а потом понял, что разговаривает с посторонним. Что он хотел сказать?
И тут мне в голову пришла одна по-настоящему чудовищная мысль. Я попытался оттолкнуть ее от себя. Она никуда не делась… и мне было тяжело. Как если бы пытался оттолкнуть пианино. Я сразу почувствовал испарину на лбу.
— Мистер Лебэй дал тебе свой адрес? — спросила Ли.
— Нет. — Интересно, заметила ли она что-нибудь на моем лице? — Но он наверняка есть в городской штаб-квартире Американского легиона. Они хоронили Ролланда, и как-то ведь сумели вызвать его брата. А что?
Ли только встряхнула головой и, встав с софы, подошла к окну. Она не посмотрела на поблекшее солнце. «Год на исходе», — рассеянно подумал я.
— Ты хотел что-то показать мне, — вновь повернувшись ко мне, проговорила она. — Ты помнишь?
Я кивнул. Теперь уже нельзя было ничего остановить. Цепная реакция началась. От меня уже ничего не зависело.
— Сходи наверх, — сказал я. — Моя комната вторая слева. Загляни
Она едва заметно улыбнулась.
— И что я там найду? Чемодан с наркотиками?
— Нет, я его выбросил сегодня утром. Слишком много места занимал.
— А если без шуток, то что?
— Автограф Эрни, — сказал я. — Увековеченный в гипсе.
— Его автограф?
Я снова кивнул:
— Да. С дубликатом.
Она сходила наверх, и через пять минут мы сидели на софе, рассматривая два квадратных куска гипса, аккуратно вырезанные из тех слепков, что я носил в больнице. Они оба лежали на кофейном столике: на левом была подпись Эрни, сделанная в день, когда я пришел в сознание; на правом было его послание, написанное в День Благодарения.
Ли вопросительно посмотрела на меня:
— Это же куски твоих…
— Да, гипсовых слепков.
— Здесь какая-то шутка?
— Нет, не шутка. Я сам видел, как он ставил подписи.
Мне стало легче, что теперь не я один знал свою тайну. Слишком уж долго она мучила меня.
— Но они совсем не похожи друг на друга.
— Ты еще говоришь об этом! — сказал я. — Но разве Эрни сейчас похож на самого себя? И это все из-за его проклятой машины. — Я ткнул пальцем в правый кусок гипса. — Это не его подпись. Я видел его домашние работы, я много раз наблюдал, как он подписывал банковские чеки, и это не его подпись. Слева — да. Но эта — нет. Ты сможешь завтра сделать для меня одну вещь? Ли, я не настаиваю…
— Какую?
Я рассказал.
Она медленно кивнула:
— Для нас.
— Что для нас?
— Я сделаю это для нас. Потому что мы оба должны что-то предпринять, разве нет?
— Да, — сказал я. — И еще один личный вопрос. Как ты спишь по ночам?
— Не слишком хорошо, — призналась она. — Плохие сны. А ты?
— Я почти не сплю.
И затем, уже не в силах бороться с собой, я положил руки ей на плечи и поцеловал ее. Когда она вздрогнула, я подумал, что она встанет и уйдет… но ее подбородок вдруг приподнялся, и она ответила мне поцелуем, решительно и страстно. Может быть, нам повезло, что я был стеснен в движениях.
Прошло довольно много времени, прежде чем она немного отстранилась и вопросительно посмотрела на меня.
— Против плохих снов, — сказал я и подумал, что мои слова выглядели бы на бумаге как проявление беспросветной тупости, но в ту минуту прозвучали вполне уместно.
— Против плохих снов, — как заклинание повторила она, и на этот раз первой потянулась к моим губам. И мы долго упивались нашим поцелуем, позабыв о двух белых кусках гипса, которые смотрели на нас, как ослепшие глаза с именем и фамилией Эрни, нацарапанными на каждом из них.