Критика криминального разума
Шрифт:
Мрачное выражение исчезло с его лица. Челюстные мышцы, казалось, пульсировали от напряжения.
— И где же, Штадтсхен?
— Среди дел погибших солдат, сударь. Его папка была там.
— Погибших? Но я полагал, что Копка дезертировал из полка?
— Да, сударь…
— Военный трибунал?
Штадтсхен отрицательно покачал головой и слабо улыбнулся.
— Нет, сударь.
Я взял папку у него из рук и сел на постель, чтобы прочесть содержавшиеся в ней бумаги. Там я нашел три листа и сразу же обратился к первому.
Утром 26
Подписал: капитан Эртенсмайер, командир батальона.
На втором листе я обнаружил подтверждение медицинского диагноза:
«Перелом гортани вследствие сильного удара в области горла».
Подписано полковым врачом.
На третьем листе имелось свидетельство о смерти, подписанное тем же врачом и засвидетельствованное капитаном Эртенсмайером:
«Заключенный скончался от ран».
И вновь я был поражен неполнотой этих документов. Они напоминали мозаику, в которой отсутствует несколько важнейших частей. Во-первых, кто был тот таинственный офицер, который производил арест, возглавлял поиски Рудольфа Копки и оказался свидетелем несчастного случая, искалечившего Копку и в конце концов ставшего причиной его смерти? Почему в документах не названо его имя?
— Кто возглавлял поиски, Штадтсхен?
— Не знаю, сударь.
— Копка умер в тюрьме? — спросил я, откладывая бумаги в сторону.
Штадтсхен вытянулся по стойке «смирно», однако ответил не сразу.
— В определенном смысле, сударь, — сказал он.
— Ну так что же? Да или нет? — взорвался я.
— Да, конечно, да, сударь.
— От раны в горло? — спросил я. — Или от чего-то еще?
Штадтсхен взглянул вначале на стену, а затем перевел взгляд на потолок.
— От чего-то еще, сударь… — ответил он без всякой интонации.
Я предпочел оставить его в таком напряженном состоянии, а сам некоторое время молча мерил комнату шагами.
— Что происходит, когда человек дезертирует, Штадтсхен? Когда я упомянул военный трибунал, вы ответили отрицательно. Теперь извольте объяснить мне, как все произошло.
Штадтсхен продолжал, задрав голову, смотреть в потолок, так, словно ему самому только что удалили гортань.
— Я не стану больше делать вам никаких предупреждений, — резко произнес я. — Вы обязаны рассказать мне все, что вам известно. Наше расследование не имеет отношения ни к каким военным тайнам.
Штадтсхен неуверенно откашлялся.
— Его наказывает не военный трибунал, сударь. Он опозорил мундир, и его наказывают члены его же подразделения, которые гордятся принадлежностью к своему полку.
— Каким образом проводится наказание? Вот что я хочу знать!
Штадтсхен издал громкий вздох.
— Собирается батальон, выстраивается в две шеренги с небольшим пространством посередине. Затем под каким-либо предлогом — поход в гальюн или смена камеры — предателя заставляют пройти между шеренгами.
— Звучит вполне безобидно, — прокомментировал я, когда он сделал паузу.
— У каждого в руках большая палка, — медленно продолжил Штадтсхен. — И он без всяких колебаний пускает ее в дело.
Несколько мгновений я внимательно всматривался в его лицо.
— Короче говоря, Копку забили до смерти. Верно?
Штадтсхен ничего не ответил. Просто смотрел перед собой ничего не выражающим, холодным, тупым взглядом. По прошествии нескольких секунд он кивнул.
— Офицер, проводящий задержание, руководит и окончательным наказанием?
Ответ я получил мгновенно.
— Вполне вероятно, сударь. В подобных случаях имена редко остаются в документах.
— Власти знают об этой незаконной практике, я полагаю, — произнес я, затем снова взял бумаги и просмотрел их.
Губы Штадтсхена изогнулись в фальшивой улыбке.
— Официально, конечно, нет, сударь. А в армии, если дело проводится неофициально, то его как бы и нет.
Я закрыл глаза и потер веки. Список кенигсбергских жертв становился все длиннее. Четыре человека были убиты на улицах по невыясненной причине. Морик стал пятым. Тотцы — шестой и седьмой жертвами. Рункен — восьмой. И вот теперь список приходилось дополнить Рудольфом Алефом Копкой.
— Уходите, Штадтсхен. Убирайтесь, — приказал я, махнув рукой.
Как только дверь закрылась, и его шаги затихли в конце коридора, я бросился на постель. Голова у меня шла кругом от противоречивых мыслей и чувств. Помню только эту путаницу. Каким-то образом мне все-таки удалось заснуть. Темная бездна открылась передо мной, вакуум без сновидений, в который не вторгались образы Морика и Тотцев. Не было видно и Люблинского. А Копка вполне мог быть жив и исполнять свои обязанности в шумной компании сослуживцев. Никто не входил в сад профессора Канта и не оставлял следов на снегу. И милое личико Елены вытеснило то, другое лицо с бледной кожей и серебристыми волосами.
Когда я проснулся, первые утренние лучи пробивались в узкие бойницы, служившие здесь окнами, и длинное бледное лицо сержанта Коха нависало надо мной подобно призрачному воплощению взошедшего солнца. Он сидел на стуле рядом с моей койкой.
— Я рад, что вам удалось немного отдохнуть, сударь, — сказал он тихо.
В комнате было немного теплее.
— Вы разожгли печь, Кох? — спросил я. — Я не слышал, как вы вошли.
— Я здесь уже давно, сударь. Попытался провести время с пользой. Но не хотел вас тревожить без толку.