Критика криминального разума
Шрифт:
— Да уж, действительно когти! Повторяю, все это не более чем идиотские суеверия!
— Но ведь если власти даже вам не сообщили, что послужило причиной смерти, сударь, — процедил сквозь зубы сержант, указывая на связку бумаг, которую я держал в руке, — значит, одно из двух: либо они сами не знают, либо не хотят, чтобы знали мы! В любом случае таковое отношение властей дает простор для распространения разного рода идиотских суеверий, как вы их изволили назвать.
Кох снова откинулся на спинку сиденья и зажмурился. Сержанта явно взволновали мысли, вызванные его собственными рассуждениями. Я же вернулся к чтению, скорее делая вид, что погружен в работу, в реальности же пребывая в замешательстве из-за предположения моего спутника, что власти
Я решил пока пропустить акт о третьем убийстве и взглянуть на те улики, которые полиция обнаружила в связи с последним преступлением, в надежде, что за прошедшее время она смогла отыскать некий более или менее эффективный метод расследования, и потому обратился к четвертому документу.
«31 января в лето 1804 от Рождества Спасителя нашего перед самым рассветом Хильдой Гнуте, супругой фермера Абеля Гнуте, было обнаружено тело нотариуса Иеронимуса Тифферха. Свидетельница сообщила, что утро было холодное, снег шел большую часть ночи, глаза у нее слезились и видела она не очень хорошо. Госпожа Гнуте шла по Юнгманненштрассе в направлении бакалейной лавки, принадлежащей господину Бендту Фродке, которому она намеревалась продать яйца. На упомянутой улице госпожа Гнуте и заметила тело господина Тифферха, каковой стоял на коленях, прислонившись к стене. Убийство было совершено неизвестным или неизвестными».
Отчет оказался до смешного коротким. В конце стояла подпись одного лишь Антона Люблинского. Неужели офицер полиции не мог ничего больше написать относительно того, почему или каким образом был убит человек? Я прислонился лбом к холодному оконному стеклу и закрыл глаза, саднившие от чтения при тусклом свете. Когда я их снова открыл, то увидел, что мы въехали в какой-то лес. Шел сильный дождь. Группа крестьян спряталась под деревьями, надеясь переждать непогоду; проезжая, мы забрызгали их грязью. В душе я помолился Господу и попросил Его защитить этих бедняг и помочь мне самому в предстоящих трудах. Я понял, что мне придется смирить гордыню и с вниманием прислушаться к тем сплетням и домыслам, что ходят среди жителей Кенигсберга. Я должен понять, что они на самом деле думают, и рационально объяснить их мысли насей счет независимо от того, насколько дикими и суеверными они могут мне поначалу показаться. Я поближе пододвинулся к окну, чтобы, воспользовавшись скудными остатками света, прочесть записку, которая была прикреплена к отчету.
«На вопрос, не видела ли она каких-либо людей неподалеку от места поступления, Хильда Гнуте ответила, что подобное мог совершить только сам дьявол».
Здесь черным по белому было написано предположение о возможном убийце. Им был сам Сатана.
Не знаю точно, сколько времени я просидел, глядя в окно на скудный пейзаж. Дождь прекратился, и снова пошел снег. Постепенно у меня на глазах поля вокруг из грязно-серых сделались ослепительно белыми. На темном горизонте появился бледный плоский диск луны, а из леса донесся вой волков. Не помню уж, какие мысли занимали меня в те минуты; должно быть, я просто уснул. Так, в приятных снах и мерзких кошмарах, продолжалось мое путешествие.
Внезапно кто-то похлопал меня по плечу.
— Приехали, сударь, — провозгласил сержант Кох. — Кенигсберг.
Глава 3
Небо над нашими головами представляло собой громадную темную пелену, вздыбленную и скомканную почти ураганным ветром. Низко над серебристым краем горизонта, там, где, как мне было хорошо известно, находилось Балтийское море, словно осколки цветного стекла, мерцало северное сияние. Снегопад прекратился. На городских окраинах снег лежал подобно ослепительно белому ковру.
— Погода, кажется, улучшается, — начал я, когда
Сержант Кох ничего не ответил, так как в это мгновение отряд тяжеловооруженных солдат выбежал из ворот и окружил наш экипаж. Кох опустил стекло и выглянул в окно.
— Я нахожусь на службе при дворе. Человек, которого я сопровождаю, — новый поверенный, — высокомерно заявил он подбежавшим стражникам и жестом предложил мне тоже выглянуть в окно.
Солдаты вначале посмотрели на нас, затем переглянулись, держа мушкеты наизготовку, а один из них побежал в ворота. Несколько минут мы ждали в полном молчании, пока он не вернулся в сопровождении офицера.
— Кто из вас новый судья? — спросил офицер резко.
Темно-синий цвет камзола, кожаная фуражка, высокий плюмаж лилового цвета и впечатляющий набор серебряных украшений, покрывавших форменную куртку, не могли улучшить впечатление, которое производила его крайне неприятная внешность. Под тусклыми бычьими глазками были заметны большие мешки, вощеные усы уныло обвисли, а выражение, застывшее на физиономии, представляло собой отталкивающее сочетание насмешливого недоверия и напряженной подозрительности. Толстенная правая ручища, предназначенная природой для того, чтобы пахать землю в какой-нибудь отдаленной деревушке, наставила на меня пистолет. Было ясно, что он не колеблясь разрядит его в меня, если посчитает необходимым.
— Я поверенный Ханно Стиффениис, — произнес я, протягивая невеже свою сумку. — У меня здесь письмо, подписанное самим королем…
— Вы мешаете господину поверенному в исполнении его обязанностей, — неожиданно вмешался Кох, в голосе его прозвучала незнакомая мне раньше властная нотка.
— Прошу прощения, сударь, я должен проверить ваши laissez-passer, [3] — возразил офицер. — У меня есть соответствующие инструкции, и я их обязан выполнять. Приказ генерала Катовице. Никто не имеет права въехать в Кенигсберг без разрешения. Разве не слышали? Было совершено убийство…
3
Пропуска (фр.).
— Именно по этой причине я и нахожусь здесь! — выпалил я, передавая ему документы, которые Кох вручил мне утром.
Офицер прочитал их, снова взглянул на меня и вернул мне бумаги.
— Не потеряйте свои документы, сударь, — предупредил он и жестом приказал охране отойти, после чего взмахнул рукой, дав понять нашему вознице, что мы можем ехать.
— К чему такие меры предосторожности, сержант? — спросил я, когда экипаж въехал в город и уже грохотал по булыжной мостовой. Еще не было четырех часов дня, но ни одна лавка не работала, и все окна были закрыты ставнями. Улицы были пусты, если не считать небольших патрульных отрядов, маршем проходивших мимо нас или стоявших почти на каждом углу. — Неужели введено военное положение?
— Не имею ни малейшего представления, сударь, — ответил Кох.
Больше он не произнес ни слова до тех пор, пока наша карета не остановилась у большого зеленого, напоминающего амбар здания на площади, обсаженной по периметру деревьями.
— Остмарктплатц! — провозгласил сержант, с поразительной, почти юношеской легкостью выпрыгивая из кареты и выдвинув складную ступеньку для меня. — Герр Рункен ожидает вас, сударь.
Мне следовало бы раньше понять, что герр поверенный Рункен захочет сразу же переговорить со мной. Но почему сержант Кох не сообщил об этом заранее?.. Я сделал глубокий вдох, расправил плечи, постарался, чтобы плюмаж на шляпе выглядел возможно пристойнее, и попытался убедить себя, что сейчас все и разъяснится. В конце концов, Рункен является именно тем человеком, который лучше других способен ввести меня в круг моих обязанностей. Я надеялся услышать от него все те весьма существенные факты, которые отсутствовали в документах, прочитанных мною в дороге.