Критика
Шрифт:
– Девушка! – закричал Вагенбах.
Стюардесса остановилась.
– Чашечку кофе, пожалуйста!
– Мне очень жаль, но мы уже идем на посадку. Не положено.
– Я вас прошу, – сказал Вагенбах, – принесите мне чашку кофе!
– Сожалею, но такова инструкция.
– Да вы знаете, кто я, – воскликнул Вагенбах.
– Нет.
Стюардесса отвернулась и ушла.
– Сказали бы раньше, когда я вас спрашивал, тогда еще было время. Вы же пытаетесь произвести впечатление на стюардесс! Думаете, она смотрит «Угадай
Вагенбах сделал глубокий вдох.
– Я не потерплю, – закричал он (но вместо крика послышалось сдавленное хрипение), – оскорблений и…
– Простите! Вы совершенно правы! – сказал сосед и посмотрел на Вагенбаха, потом снял очки и сложил их. Вид у него теперь был весьма озабоченный. – Вы сидите в самолете, не хотите разговаривать, скверно себя чувствуете, и все потому, что я не являюсь вашим поклонником и позволяю себе… Простите меня!
– Ничего страшного!
– Нет, это страшно, это наглость с моей стороны, это…
– Прошу вас, – тихо сказал Вагенбах, – оставьте меня в покое!
Загорелась табличка «Не курить». Мимо пробежала стюардесса. Слишком быстро. Как будто что-то было не в порядке.
– Однажды вы мне понравились. Очень даже ничего. Для ваших возможностей, разумеется. Это было в «Мудром Натане» пять лет назад, когда вы играли Тамплиера. Эту роль даже… Хотите, я помогу вам с ремнем… даже вы не могли испортить.
Вагенбах нащупал ремень и застегнул. Он чувствовал, как снижается самолет; видел, как приближается игрушечный ландшафт за окном; как растут дома, принимая замысловатые очертания; шум моторов как будто усилился, совсем рядом мелькнул вертолет; самолет качнулся. От страха у него перехватило дыхание.
– Даже такой профан, бездарный, абсолютно бездарный профан, как вы, который…
Вагенбах наклонился вперед. Коснулся лбом спинки впереди стоящего кресла. Моторы заревели сильнее. Неужели падаем?
– …который даже свою роль выучить не в состоянии, даже пару предложений, ах, да что говорить… Бездарный как веник!
Вдруг снизу раздался удар, прямо по корпусу самолета, и Вагенбах почувствовал, что все кончено, кончено раз и навсегда.
– Да ко всему прочему еще и тупой, если уж простой текст не может выучить! Раньше, когда вас показывали, я всегда переключал на другую программу, а теперь нарочно включаю! Это так смешно! Так смешно!
Вагенбах смотрел в окошко; там уже мелькала посадочная полоса, пунктирные желтые линии постепенно удлинялись, самолет продолжал тормозить; некая сила выбросила Вагенбаха из кресла, и ремень врезался в тело.
– Удивительно бездарно! Смешно и удивительно бездарно!
Теперь они уже стояли. Вагенбах потирал глаза, медленно осознавая, что все позади. Что они приземлились. Что он жив. Потом отстегнул ремень, сделал над собой усилие
– Извините меня, – сказал он, – пожалуйста!
– Что?
– Прошу вас, извините! Я вел себя безобразно!
– Пропустите, – сказал Вагенбах, протиснулся и направился к двери. Он оказался первый, дверь еще была закрыта, и пришлось ждать.
– Прекрасная посадка, – улыбнулась стюардесса, – мягкая, не правда ли? Как по учебнику!
Затем дверь открылась, и Вагенбах мог идти. Голова по-прежнему кружилась. Он глубоко дышал и старался двигаться как можно быстрее. Миновал один коридор, потом следующий, прошел через зеркальные залы к выдаче багажа. На ленточном конвейере одна за другой проплывали чужие сумки. Наконец-то показался и его чемодан; Вагенбах бросился к нему, схватил и заспешил к выходу. Двери автоматически открылись.
Вдруг чья-то рука легла на его плечо; Вагенбах обернулся. Перед ним стоял сосед.
– Знаете, – начал он, – это все страх. Я боюсь летать. Ужасно боюсь. Я вообще не знаю, что мне делать, что… Вот иногда и случается со мной… Понимаете?
– Уберите руку! – процедил Вагенбах.
Мужчина отступил на шаг.
– Но если честно, вы не так уж дурны. Очень даже недурны. К примеру, в «Вирджинии Вульф». Не на все сто, конечно, но все же. Вот во втором акте вы неплохо смотрелись! Хотя…
Вагенбах повернулся и замахал рукой. Но такси проносились мимо. Его бил озноб, он весь взмок.
– Хотя два или три раза вы перепутали слова, а когда попытались поправиться… Это было уморительно.
Наконец хоть кто-то остановился. Вагенбах дернул дверь, быстро залез в машину и назвал отель. Они тронулись; его так и подмывало обернуться и посмотреть назад, но он подавил желание. Потер лоб. Голова раскалывалась. Вдоль дороги стояли похожие друг на друга дома, одинаково чужие и неинтересные.
Комната в отеле показалась ему слишком маленькой и неуютной. Вагенбах поставил чемодан и задумался, потом взял трубку. Помедлив еще секунду, набрал номер (телефон своего агента он знал наизусть).
– Алло, это я, – сказал он. – Я приехал. Итак, что у нас там по плану?
Целую минуту он слушал. Возбужденный, искаженный электроникой голос что-то с жаром ему объяснял. Вагенбах опустил трубку и посмотрел в окно. На краю тротуара росло дерево, и толстый неуклюжий карапуз играл в мяч.
– Да, – сказал он потом, – понимаю. Понимаю. Только один вопрос.
Мальчик ударил по мячу, тот подкатился к дереву и замер; ребенок беспомощно на него уставился. Подъехало такси и остановилось, из него кто-то вышел; Вагенбах решительно повернулся.
– Только один вопрос. А может, еще не поздно все отменить?