Кривая империя. Книга 3
Шрифт:
И стал Никон принародно раздеваться. Народ к стриптизу тогда был не привычен, послышались всхлипывания: «На кого ты нас оставляешь!». «На кого Бог даст», — отвечал патриарх-расстрига. Принесли мешок с простым монашеским платьем, — народ, доведенный до экстаза, отнял мешок. Неодетый Никон ушел в ризницу и вдохновенно написал царю: «Отхожу ради твоего гнева, исполняя Писание: и еже аще не примут вас, грядуще отрясите прах от ног ваших». То есть, — уходя, гасите свет.
В ризнице Никон оделся для следующего выхода на сцену. Надел черный клобук, взял простую палку вместо посоха Петра-митрополита, и неспеша так двинулся из собора. Растравленный народ кинулся за ним, стал валяться вокруг. Пропущен на выход был только митрополит
Пересказано было красиво. «Точно сплю с открытыми глазами и все это вижу во сне», — встревожился царь и послал на место происшествия самого главного боярина князя Трубецкого.
Трубецкой подошел под благословение Никона, хотел приложиться к ручке, но Никон ее отдернул: «Прошло мое благословение, недостоен я быть в патриархах».
— Что за дела, «в чем твое недостоинство»? — придурился Трубецкой.
Никон надулся и подал ему только что написанное письмо к царю. На словах просил «пожаловать ему келью». То есть, чтобы царь указал, в каком монастыре и в какой дыре Никону спать на соломе и получать магаданскую пайку черняшкой без икры и кагора. Трубецкой ушел с письмом, а Никон продолжал подогревать массовку. Он то садился на нижнюю ступеньку патриаршего трона, то нервно ходил по церкви, то нарочито дёргался к выходу. Люди уже в голос блажили и ползали за ним по-собачьи. Никон прослезился от жалости к себе, и народ зарыдал заупокойно.
Все ждали царя. Ну, должен же был он явиться вприпрыжку! Но явился Трубецкой и вернул письмо без резолюции. На словах было сказано, чтоб Никон не выделывался и служил по-старому, а хочет в келью, так вон она, пожалуйста, хоть и на патриаршем дворе. Это был намек, что недурно бы патриарху покаяться на хлебе и соломе, не снимая погон.
Никон продолжал нагнетать. Он картинно поклонился Трубецкому, вышел во двор, полез в карету. Народ выпряг лошадь. Тогда он пошел пешком по Кремлю к Спасским воротам. Народ запер ворота. Никон сел в печуру (стенную нишу), принял роденовскую позу и стал коситься в сторону государева дворца. Оттуда вскоре прибежал посыльный с приказом освободить проход, — у нас свобода, кто куда хочет, пусть туда и идет.
Никон медленно побрел по Ильинке, чтобы безногие фальшивомонетчики успевали переползать за ним. У входа в построенный им Воскресенский монастырь патриарх постоял, благословил рыдающий народ и «отпустил» его. Народ неожиданно отпустился, — нервный заряд у зрителей был истощен, и они разошлись. Пришлось патриарху и самому скрыться в монастыре.
Эта драма продолжилась через три дня. Бояре приехали к Никону с визитом. Они не просили его вернуться! Они именем царя укоряли, что он ушел с должности, не сдав дела. Никон покаялся в этой ерунде и стал преувеличенно бодро заниматься обустройством родного монастыря. Время от времени он писал царю нежные письма с выражением кротости и святости. Но приглашения вернуться не поступало.
Но и нового патриарха избирать не торопились. Возникла опасная пауза, и враги Никона поспешили рассеять сомнения царя. Они стали подбрасывать мелкий компромат и распространять мнение, что Никона надо увольнять не по его желанию, а по статье — «по собственному недостоинству». Началось следствие, вещи и переписка Никона были «просмотрены».
Никон понял, что проиграл. Он «увидел перед собою ту бездну, к которой привел его поступок 10 июля», — сочувствует церковному чиновнику жалостливый Историк. Еще бы не жалеть, когда 25 июля весь бомонд праздновал день рождение сестры царя, и вино лилось рекой, а заморские фрукты поедались возами, и всё — без Никона!
И год прошел. А людей за визит к Никону всё таскали на допрос. И на допросах они сказывали, что Никон угрожает связью с Выговским и другими темными силами. Но власти мирские Никона не трогали, и даже разрешили посещать его лицам духовного звания. Он стал намеками проситься обратно, утверждать, что благодать божья осталась с ним,
На Пасху митрополит Крутицкий сел на место патриарха. Не на престол, конечно, а на осла, изображая въезд Христа в Иерусалим. Никон возмутился и написал царю, что нового патриарха, если хотите, можете избрать. А он, Никон, к этому делу не вернется, «как пес к своей блевотине», но передаст новоизбранному божью благодать. Причем в нём самом оная не убудет. Это означало «двупатриаршество».
Однако, к блевотине пса тянуло непреоборимо. Узнав о конотопском разгроме и приготовлениях к обороне Москвы, Никон поехал к царю, был встречен приветливо, приглашен на обед в семейном кругу и ... ласково отпущен восвояси. Тогда Никон попытался опять спровоцировать народ. Он устроил бесплатную публичную кормежку убогих, сам лично ходил по рядам и самым гнилым уродам мыл ноги перед едой — в тазике, который за ним таскали служки. Патриарх опускался на колени перед бомжами и едва не вытирал им ноги своими волосами, как Мария Магдалина. При этом он распрашивал едоков о международном положении, — он же сам только что прибыл из «пустыни», куда новости не доходят. Московский бомж, как известно, — самый начитанный и информированный бомж в мире. Вот Никону и отвечали, что дело дрянь, отец, хохлы наших порубали и на днях с татарами прибудут сюда, на твой обед. «Святая кровь христианская из-за пустяков проливается!», — горестно вздыхал Никон. Пустяками он считал упорство царя, какие-то ерундовые растраты и наветы, из-за которых божья благодать в его лице удалена из столицы. Тут спектакль был прерван. Царь передал Никону, чтобы он прекратил безобразие и валил в монастырь.
17 февраля 1660 года открылся специальный духовный собор по Никону. После зачтения обстоятельств дела царь попросил найти в церковных книгах аналогичный прецедент или прямое указание, как быть. Попы нашли: через шесть месяцев волокиты нужно выбирать нового священника, вместо ушедшего по собственному желанию. А ушедшему — полная отставка от любого священства. Царь не торопился ставить визу на приговоре. Ему неохота была брать на себя ответственность «за пустяки». Он велел созвать всех участников съезда в Успенский собор, пригласить греческих ученых-богословов, прижившихся в Москве, и хором объявить приговор. Хор пропел по греческому оригиналу: «Безумно убо есть епископства отрещися, держати же священства». Оставалось только чиркнуть пером. Но встрял главный теоретик церкви Епифаний Славеницкий. Оказалось, что никаких таких слов в божественных книгах нету! Это греческие иммигранты придумали их сами — на злобу дня. Чуть было, не ввели царя во грех!
Никон, тем временем, симулировал покушение на свою жизнь. Он придумал, а его люди в монастыре исполнили коварный замысел. Никон сказался отравленным и пожаловался в Москву на митрополита Крутицкого. Мгновенно и эффективно было проведено следствие. Вот его данные. Некий Тимошка Гаврилов смешал некий состав. Состав этот обычно использовали для приворота. Далее в материалах дела следуют совершенно матерные намеки, как использовать колдовское блюдо женщинам лёгкого поведения для доведения клиента до небывалого экстаза...
В трудах Историка подобные фразы сплошь испещрены многоточиями (количество точек точно соответствует количеству пропущенных букв), а в шпаргалках Писца — почти все буквы на месте. Лишь одно слово — «мать» — самое святое из известных человеку, Писец изображает с многоточием — «м:». Но это только в любовной лирике, а в обычной прозе и мать используется обычно...
Так вот, этот любовный состав на святого патриарха и его сотрапезников, за преклонностью годов, должен был подействовать убойно. Для заинтересованных читателей-кулинаров привожу этот рецепт в переводе на понятный язык и доступные продукты (тех, кто расшифрует заголовок, прошу телеграфировать мне по E-mail: [email protected] ).