Кривизна Земли

Подводная лодка изменила курс и сбавила скорость. Ветер, шесть суток тянувший в корму, резко задул справа. Водяная пыль обдала ходовую рубку, превратилась в дождь. Крупная зыбь идет навстречу. Лодка снова и снова зарывается в волну и вспарывает море словно лемех. В пять часов утра открылся плоский каменистый берег. Лодка вернулась в Северодвинскую базу.

Командиру не пристало торчать на мостике без надобности. Неурочное явление командира вахтенный штурман воспримет как недоверие. Борис часто входил в эту гавань и знал, когда скомандуют «швартовая команда –

наверх» и «машина – стоп». Завтра на лодке будет тихо, только сменятся часовые. Еще через день он выстроит экипаж в казарме, нет – лучше на свежем ветре на пирсе. Благодарить за службу. Надеть ли черную парадную форму при кортике, рукоятка блеснет на зимнем солнце золотом.

Непарадно сейчас на флоте. Списывают подлодки на гвозди, еще не старые корабли сбились у стенки, покинутые. Отечеству нечем их содержать. Борис не пресекал злых разговоров в кают – кампании.

Бориса демобилизовали, беда. Крушение офицерских идеалов. Он только вернулся из автономного похода к американскому берегу, где над ними дважды прошел противолодочный фрегат. Штабные поздравляли «с морей» скучно, скупо. Они уже знали и кое-кто примерял его судьбу на себя. Приехал контр-адмирал, стекла большого автомобиля сверкнули в свете низкого солнца и погасли, напомнив проблесковый маяк на подходе к Северодвинску. Адмирал пригласил его и трех высших офицеров. Борис, чувствуя неладное, первую недосказанность встречи, лихорадочно припоминал все дни минувшего похода. Адмирал старался не быть официальным, но говорил сухим высоким голосом, иначе он не умел: – Офицер флота и в запасе остается в строю… и прочие подходящие случаю фразы. Самому ему они неприятны. Борис спросил невпопад:

– Кто же подлодкой командовать будет? (Чуть было не сорвалось – моей лодкой). Не услышал ответа. Вестовой понес кофе.

От короткого застолья Борис отказался. Надел шинель при молчании штабных, все друзья – приятели, но что же скажешь, о чем спросишь. Вышел из низкого здания штаба и брел по снежной белизне улицы. Перекрещивались на снегу собачьи следы, большие четкие ямки. По северному быстро стемнело. Звонить Тане не буду. На неделе явлюсь – навсегда. Так сложилась их жизнь, что ни в одобрении, ни в порицании, ни в жалости, ни в совете жены он не нуждался. Большая половина из пятнадцати семейных лет пришлась на море да казарму.

Два дня Борис пробыл в Архангельске. Саломбалу когда-то застроили бараками. По тому времени к счастью – разуплотнили на квартирки. Дома обросли сараюшками и поленницами. В крайнем с востока (навигатор Борис не думая, ощущал стороны света) живет его честная давалка – мичманский жаргон. Пять лет с ней, юность Кати обглодал, скотина я, хрен подводный – думал Борис. – Она любила Борю после долгих рейсов добро, уютно и бескорыстно, стеная по ночам. Была как медлительная птица: будто еще с минуту здесь, взмахнет крылом, улетит. Поездка с Борисом (в штатском) на такси в центр на проспект Приорова и час в кафе была ее праздником. Жила ли она с другим в его долгие, долгие отлучки, волновало Бориса редко, когда в море вспоминал о Кате. Возвратясь в Саломбалу, улавливал неопределенность ее серых глаз и стесненность первых движений, не спрашивал.

Утром она поняла, что в последний раз, и поцеловала крепко, без слез.

В Котласе подсел армейский лейтенант. Лейтенанты всегда молоды. Не чинясь в званиях, рассказал, как от армии откосил. Всего – то год из училища вышел и уже на дембель. Борис полагал, офицеры уходят с тоскливой жизненной неудачей, оказалось – с радостью. Попутного лейтенанта ждали элегантные офисы, большой серебристый автомобиль и таинственные будуары красавиц, пахнущих «Коко Шанель». Когда – то к рождению сына надумал он

подарить жене Тане заграничные духи. Унижался, собирая у фарцовщиков по пять долларов, и достал «Шанель № 5». Незадача, кормящим матерям духи никак нельзя.

Лейтенант пенился до самой Москвы, не замечая, как свирипеет моряк.

– Через полгода в ларьке торговать будешь.

Никаких жизненных планов у Бориса не было.

Лейтенанты из хороших ленинградских, московских, севастопольских морских семей женились непременно на красавицах. Рождались благополучные дети. Юные романы были серьезны и трогательны. Выскочишь в воскресенье из флотской казармы, она ждет и ветер с Невы треплет и пушит девичьи волосы. Набережные и парки людны, целоваться негде. Ничто другое и не подразумевалось. Красавицы уезжали с лейтенантами в дальние базы, полагая в каждом будущего адмирала, уносясь мечтами на Невский проспект… На концерте флотской самодеятельности в забытом гарнизоне блистали яркие женщины. Но сырая пурга, когда от дома к дому бредешь по единственной улице военного городка, холодит ноги в тонких колготках.

Сжав жемчужные зубки, Таня двигала мужа вслед за солнцем на запад. Они служили в Находке, Владивостоке, с годами в Севастополе и Калининграде. Таня тонко действовала старинным и надежным оружием – швейной иглой. Светская портниха адмиральш. Утробное, невыполнимое желание – ткнуть иглу в круп Анны Дмитриевны, командирши Краснознаменного Тихоокеанского флота. Но с Анной Дмитриевной вышло хорошее повышение по службе – в Северодвинск. Таня готова ехать на Север, но мальчику тяжелы полярные ночи. Семья обосновалась в Москве. Ждали контр-адмиральских погон Борису.

В молодости Таню смущал малый рост, позже она приняла генетическую неизбежность полноты. Научилась не стоять на людях рядом с высоким Борей, что выглядело бы комично. Не жестикулировать маленькими ручками, и улыбаться. Примерив на себя образ улыбчивой, скромной немногословной блондинки, была приятна со всеми. Студенткой она избрала германистику. Побывала в Германии, влюбилась в немца. Отношения были романтические с очень настойчивым приглашением к сексу, но Таня чувствовала бесперспективность этой любви. Жить в Германии она не хотела. Первым мужчиной стал Борис.

В новые времена Таня почитывала немецкие газеты. Педантичным на пути к цели, работящим и честным немцам она симпатизировала. Их язык, организуемый глаголом, побуждал к действию. Случайная газетная информация «… солдаты и унтер-офицеры Бундесвера обратились к военному министру Фолькеру Руэ с жалобой на неприглядные армейские трусы. Что унижает человеческое достоинство унтер-офицеров и солдат и нарушает права человека. Они требуют трусы ярких расцветок и с модным сейчас гульфиком. Военный министр приказом по армии и флоту удовлетворил просьбу». Отсмеявшись, Таня задумалась: набежавший капитализм уведет клиенток в бутики. В эпоху Перестройки не удивишь мужчин и их женщин цветастым исподним. Но гульфики… Таню осенило, договорилась с торговцами, дала работу надомницам, нарезала на глаз выкройки на мужские размеры. Через три года российский рынок трусов – гульфиков насытился, Таня разбогатела.

Деньги не стоят выеденного яйца всмятку. Содержание, истинный смысл и цель ее жизни – муж и сын Мишка. Непреходящих движений души требовал муж. Ему нельзя советовать, лишь искать неявные подходы. Она счастлива жить для Бори. Когда он был в море, писала мужу страстные письма – любимый, вечно родной, не останови мое сердце, думай о нашем счастье, помни жар моего лона. Прятала листы в обувную коробку. У подлодки нет адреса, письма самой себе. С годами пламя угасало, оставляя раскаленные угли. Боря о коробке не знал, о любви и чувствах не говорил.