Кривой дом (сборник)
Шрифт:
Я, подошел к двери и прислушался. Видимо, привычка Жозефины передалась мне. Fie испытывая ни малейшего стыда, я прилип к замочной скважине. Это был урок истории. Разбиралась эпоха Директории во Франции. Я широко раскрыл глаза от удивления — Лоуренс Браун оказался превосходным, педагогом. Я даже не знаю, почему я так удивился. Аристид Леонидае считался великим знатоком людей, и, естественно, он не взял бы плохого учителя.
Несмотря на мышиную наружность, Лоуренс, очевидно, обладал талантом вызывать интерес у своих учеников и будить их воображение. Драма Термидора, объявление Робеспьера, вне закона, великолепие
Потом Лоуренс задавал вопросы. Голос Жозефины звучал так, как будто у нее был насморк, но Юстас отвечал превосходно. Он говорил умно, со знанием дела и выказал тонкое чувство истории. Видимо, он унаследовал это от отца.
Раздался стук отодвигаемых стульев. Я отступил от лестницы и сделал вид, что только что поднялся. В этот момент дверь отворилась. На пороге стояли Юстас и Жозефина.
— Хэлло,— сказал я.
Юстас очень удивился.
— Вы что-нибудь хотите? — спросил он вежливо.
Жозефина не проявила никакого интереса к моему появлению и проскользнула мимо.
— Я просто хотел посмотреть классную,— объяснил я неловко.
— Вы же на днях ее видели. Раньше это была детская. В ней и сейчас полно игрушек.
Юстас придержал дверь, и я вошел. Браун стоял у стола. Он поднял голову, покраснел, пробормотал что-то в ответ на мое приветствие и торопливо вышел.
— Вы испугали его,— сказал Юстас.— Он очень легко пугается.
— Он тебе нравится, Юстас?
— Ничего. Ужасный осел, конечно.
— Но учитель он неплохой?
— Нет, даже интересный. Он страшно много знает. Начинаешь видеть вещи под другим углом. Я понятия не имел, что Генрих Восьмой писал стихи Анне Болейн, и знаете, вполне приличные стихи.
Мы поговорили о Чосере, о крестоносцах и, к удивлению Юстаса, о том, что Оливер Кромвель запретил праздновать Рождество. Он показался мне любознательным и способным мальчиком.
Постепенно я понял причину его всегдашнего плохого настроения. Его болезнь оказалась не только страшным испытанием — она в корне изменила его жизнь, лишив ее всякого интереса.
— В следующем семестре я был бы уже в одиннадцатом классе. Хватит сидеть дома и готовить уроки с сопливой девчонкой. Ей ведь всего двенадцать лет.
— Но у вас разная программа?
— Ну конечно. Она не проходит латынь и математику, но кому же приятно делить учителя с девчонкой!
Я попытался успокоить его мужскую гордость, заметив, что Жозефина очень развита для своих лет.
— Вы так думаете? А я считаю, что она ужасно тупая. Она просто помешана на детективных романах, повсюду сует свой нос и все записывает в свою черную книжечку. Делает вид, что очень много знает. Просто глупый ребенок — вот кто она,—-высокомерно заявил Юстас.— Во всяком случае, девчонки не могут быть сыщиками,— продолжал он,— я так ей и сказал. Она, конечно, взбесилась. Я думаю, мама права: чем раньше Дефо отправят в школу, тем лучше.
— А ты не будешь скучать без нее?
— Нет конечно! Боже мой! Этот дом невозможен! Мама вечно мотается в Лондон, заставляет драматургов заново писать пьесы для нее и поднимает ужасный шум из-за всяких пустяков. Папа запирается в своей комнате с книгами и иногда даже не слышит, когда к нему обращаются. Не понимаю, почему небо наградило меня такими родителями. А мой дядя Роджер — он всегда
Я хорошо понимал его. Я еще помнил свою обостренную чувствительность в этом возрасте.
— А как насчет дедушки? Ты любил его?
Лицо Юстаса приняло странное выражение.
— Дедушка был явно антиобщественным элементом.
— В каком смысле?
— Он ничем не интересовался, кроме наживы. Лоуренс говорит, что это очень плохо. Кроме того, он был ужасным индивидуалистом. Такой человек должен был уйти, как вы думаете?
— Ну,— сказал я резко,— од и ушел.
— Вот и хорошо. Не хочу быть желчным, но ведь нельзя получать удовольствие от жизни в таком возрасте.
— А разве он не получал?
— Он не мог... Во всяком случае, ему пора было уйти. Он...
В этот момент в комнату вошел Лоуренс. Он начал возиться с книгами, но мне показалось, что он поглядывает на меня. Потом взглянул на часы и сказал:
— Пожалуйста, будь здесь ровно в одиннадцать, Юстас. Мы и так потеряли слишком много времени.
— О’кей, сэр.— Юстас неторопливо направился к двери и вышел, насвистывая.
Лоуренс Браун кинул на меня быстрый взгляд, облизнул губы. Я был уверен: он вернулся только для того, чтобы поговорить со мной. Делая вид, что ищет какую-то книгу, он спросил:
— Ну как, они продвигаются?
— «Они»?
— Полиция.
Его нос дергался, руки дрожали. Мышь в ловушке, подумал я.
— Они не посвящают меня в свои секреты.
— О, я думал, что ваш отец — полицейский офицер.
— Да, но, естественно, не разглашает служебные тайны.
— Значит, вы не знаете... что... если...— Его голос замер.— Они не собираются произвести арест?
— Насколько я знаю, нет. Но я могу и не знать.
Он нервно заговорил:
— Вы не представляете себе, что это такое... Постоянное напряжение... Не знаешь, что... Я хочу сказать, они приходят и уходят... задают вопросы, которые явно не относятся к делу...
Он замолчал. Я спокойно ждал. Хочет говорить — пусть говорит.
— Вы были здесь, когда инспектор высказал свое чудовищное предположение? Насчет миссис Леонидас и меня... Это чудовищно! Чувствуешь себя таким беспомощным! Нельзя помешать людям придумывать всякие гадости. Только потому, что она была намного моложе мужа... У них грязные мысли. Я чувствую, что это заговор.
— Заговор? Интересно!
— Понимаете, семья мистера Леонидаса всегда держалась со мной очень высокомерно. Они презирали меня, смотрели на меня сверху вниз только потому, что богаты. Что я для них? Учитель. Да, я не воевал, но я всегда следовал своим убеждениям. Я считаю, что война — это величайший грех. Надо мной всегда смеялись. Однажды я кинулся в горящий дом, где оставалась женщина. Но сразу заблудился в дыму и потерял сознание. Пожарники с трудом нашли меня. Я слышал, как они говорили: «Мы бы справились и без этого дурака». Мне не стоит пытаться — все равно все против меня. Кто-то убил мистера Леонидаса, чтобы погубить меня.