Кривые деревья
Шрифт:
— Мне лично нравится, — говорит другая Стечкина, пробуя затылком пух подушки. — Хочешь — посоветуйся еще с кем-нибудь.
— Незаконченную вещь не показывают. — Любовь Яковлевна гасит папиросу и приступает к личной гигиене.
— Где такое записано? — иронизирует другая Стечкина, выплевывая воду с отслужившим зубным порошком.
— Ты считаешь — можно? — спрашивает Любовь Яковлевна.
— Определенно!
— Показать ему?
— Кому же еще!
Любовь Яковлевна подходит к столу, запечатывает рукопись в большой
Утром Проша отнесет.
15
Несколько дней протянулись в томительном ожидании.
Любовь Яковлевна маялась, не находила себе места, срывалась по пустякам на домашних.
Но вот наконец за окнами раздался цокот копыт, она прильнула глазом к оптической трубке. На верховом коне к дому приближался всадник, элегантный, моложавый, стремительный.
Она поспешила вниз, чтобы лично встретить гостя, а он, спешившись, уже входил в дом, заполняя его всей своей значимостью, звоном шпор, раскатистым гулким смехом, запахом табаку и дорогого одеколона.
Она протянула руку, он припал к ней долгим чувственным поцелуем. Потом, выпрямившись, смотрел на Любовь Яковлевну, заходил с разных сторон, водил головою и восхищенно подкручивал ус.
— Давненько мы не виделись… а вы стали еще прекрасней и желаннее.
Она провела его в диванную, усадила на упругие кожаные подушки.
— Шампанского, водки, мадеры?
— Запрещено… я же верхом, на транспортном средстве… разве что перекусить…
— Могу предложить салат из свежих огурцов, — достала карандашик Стечкина. — Суп-лапшу с курицей. Котлеты с макаронами или яичницу с ветчиной.
— И еще двойной компот из сухофруктов!
Любовь Яковлевна вышла и скоро вернулась с подносом.
Иван Сергеевич ел и нахваливал.
— Курица у вас получилась как живая! Котлеты прямо-таки тают в желудке!.. Не знаю, право, что и вкуснее — компот или макароны!
Стечкина смеялась, грозила едоку пальчиком. Внутри все было напряжено. У ног Тургенева стоял пухлый портфель. В нем была ее рукопись.
Управившись с едою, классик вытер залоснившийся бритый подбородок. Его лицо исполнилось серьезности. Стечкина распорядилась убрать высвободившуюся посуду и закурила ломкую крошащуюся папиросу.
— Не помните, кто сказал этакое… «Быть знаменитым некрасиво?» — неожиданно спросил Тургенев, обрезывая ножичком конец сигары.
Любовь Яковлевна опустилась на выдохнувший пуф.
— «Быть знаменитым некрасиво», — медленно повторила она. — Нет, такого не слышала… вроде бы никто не говорил.
— Значит, скажут. — Иван Сергеевич понюхал срез регалии и задержал воздух в себе. — Фраза напрашивается… впрочем, это я так. Давайте-ка лучше о вашем романе…
Пригнувшись и щелкнув замочками, он вынул из портфеля незнакомую Стечкиной ветхую папку.
— Вот он — ваш труд… «Доктор Крупов»… Скучновато, голубушка, беспомощно,
— Нет уж, увольте, — нервно рассмеялась Любовь Яковлевна. — За чужие грехи не отвечаю. Это Герцена Александра Ивановича творение.
— В самом деле! — Тургенев перебрал пожелтелые листы. — 1847 год! Эко же я зачитал покойника!
Перенеся портфель на колени, Иван Сергеевич убрал с глаз долой злополучного «Доктора» и, порывшись, извлек обтрепанный бумажный шмат, схваченный посередине истершейся лохматою бечевой.
— «Молотов», — с трудом разобрал он название. — Ваш?
— Помяловского, — вспомнила Любовь Яковлевна. — Я по нему училась буквы разбирать…
Спрятавши букварь, Тургенев поскреб по дну и неожиданно вынул знакомый надорванный конверт.
— «Кривые деревья»! Конечно! Как я мог! — С видимым облегчением откинувшись на диванных подушках, он наконец-то раскурил регалию, выпустив дым изо рта и ноздрей одновременно.
Любовь Яковлевна приготовилась. Иван Сергеевич с удовольствием обломил о край пепельницы крепкий цилиндрик пепла.
— Скажите же, — не выдержала Стечкина, — это хорошо или скверно?
— Это дерзко! — растеребив листы и освежая в памяти подробности, реагировал Тургенев. — Границы жанра размыты! Автор и героиня — одно лицо! Действие шаржировано местами до карикатуры! Читатель вам не поверит! — Возбудив себя выкриками, классик, бряцая шпорами, забегал по паркету. В кавалерийских оранжевых рейтузах он выглядел весьма эффектно и даже сверх того. — Но где, ответьте, видели вы такую корюшку?!
Отнеся вопрос к разряду риторических, Любовь Яковлевна продолжала фиксировать слова и жесты своего литературного наставника.
— Да, — уже чуть спокойнее продолжил Тургенев, — корюшка — крупный и опасный хищник, но она никогда не нападает на человека! — Он припал к замусоленному концу сигары и вобрал в себя добрую толику дыма. — Впрочем, это мелочи…
Неслышно появившийся лакей Проша зажег лампы. В керосиновом освещении фигура классика сделалась еще масштабнее и значимее. Чеканный профиль прекрасно смотрелся на фоне коричневатых, в тон дивану, обоев. Благородная, с пробором посередине, седина Ивана Сергеевича переливалась и играла серебряными искрами.
— Итак, по порядку. — Он снова сел напротив нее, потер раздвоенный подбородок и свесил длинный правильный нос к разбираемой рукописи. — …Желтый наемный экипаж… дама… дворник… ничего особенного… первая встреча с Тургеневым… «Онанизм», между прочим, явам не подсовывал — сами у меня взяли… все эти разговоры о любви… так… так… так…
Любовь Яковлевна распорядилась насчет кофия и печений, требуемое незамедлительно было подано.
— Этот ваш муж… Стечкин… вроде бы живет с героиней в одном доме… почему же о нем так мало… что он за человек? Чем дышит, о чем думает? Какую функцию исполняет на земле?