Кризис и другие
Шрифт:
Разве перестройка не затыкала смехом рот, как кляпом? Разве мы уже забыли про шуточки ее архитекторов, позволявшие им создавать иллюзию того (вновь слово Аверинцеву), что "нерешенный вопрос давно разрешен в нужную сторону, а кто этого еще не понял, отсталый растяпа – кому охота самоотождествляться с персонажем фарса или карикатуры?".
Перестройка – ей в 1988 году говорит свое тихое "нет" Аверинцев. Ее "смеховой культуре". Ее ложным противопоставлениям ("ворюга или кровопийца", "смех или террор"). Почему "или"? – спрашивает Аверинцев. "Террор смеха, – пишет он, - не только успешно заменяет репрессии там, где последние почему-либо
Бахтин – не в курсе? "Смех не воздвигает костров", – утверждает он. Аверинцев разводит руками: "Костры вообще воздвигаются людьми, а не олицетворенными общими понятиями. ‹…› Но вот когда костер воздвигнут, смех возле него звучит частенько, и смех этот включен в инквизиторский замысел: потешные колпаки на головах жертв и прочие смеховые аксессуары – необходимая принадлежность аутодафе".
"За смехом никогда не таится насилие", – настаивает Бахтин. Аверинцев приводит многочисленные примеры противоположного. Тут вам и пытки раба в античной смеховой культуре ("Лягушках" Аристофана)… И евангельский эпизод глумления над Христом, возвращающий, по мнению Аверинцева, "к самым истокам народной смеховой культуры"… И архаические ритуалы, в которых теснейшим образом переплетены смех и кровь… "В начале начал всяческой "карнавализации" – кровь", – подчеркивает Аверинцев.
Да что уж там, "в начале начал"! Всем нам памятна кровавая карнавализация, относящаяся вовсе не к "началу начал"! 4 октября 1993 года. Танки бьют по Дому Советов. Типичная карнавализация на крови. Расстрел живых людей, в том числе подростков и женщин, из танков в центре города, под гогот толпы, пьющей пиво и матерящейся. В воздухе пахнет горелым мясом. Зеваки нюхают – и кайфуют. Разве это не карнавал на крови?
Аверинцев предлагает к рассмотрению самые разные кровавые карнавализации. Порку монахинь, придуманную Кондорсе и названную "средством для смеха" (при том, что монахинь запарывали иногда до смерти). Забавы Муссолини, кормившего касторкой инакомыслящих и потешавшегося над тем, что они гадили себе в штаны. Засим он спрашивает читателя: "…Можно ли не заметить, до чего гладко оба вида надругательства над несогласными, и "средства для смеха", и касторка, укладываются в систему категорий "правды смеха", разработанную в книге (Бахтина) о Рабле? Ведь все сходится, без сучка, без задоринки".
Бахтин – образован и умен. Он не может не заметить того, что замечает Аверинцев. А коли так, то "правда смеха" для Бахтина – есть средство построения царства вечного смеха, Ада. "Русские, добро пожаловать в Ад!"
Что? Не в Ад, а в царство тайной свободы человека из народа? Сказавши "а", говорите "б". Признайте, что ваш духовный гуру Бахтин именует подобной тайной свободой – свободу от серьезности, не проникающей, де, мол, в ядро народной души. Ох уж мне это ядро… В нем, если верить Бахтину, хранится лишь снижающая (запомнили – снижающая!) веселость, "с карнавальной искрой (огоньком) веселой брани, растопляющей всякую ограниченную серьезность" (М. Бахтин, "Литературно-критические статьи", М., "Художественная литература", 1986, стр. 513-514).
"Всегда ли, – недоумевает Аверинцев (и мы вслед за ним), - тайная свобода человека из народа выражается именно в смехе? Вот сожгли Жанну д.Арк, кажется, все, черта подведена, последнее слово – за палачами. Но вот английский солдат, только что вместе со всеми практиковавший за счет жертвы свою смеховую культуру, неожиданно валится в обморок, а когда товарищам удается
Протрезвление от смеха… Легко сказать, да трудно сделать. Удалось ли "ордену Рабле-Бахтина" (ужасно "русскому"!) убить с помощью смеховой культуры все серьезное в ЯДРЕ народной души? Ох, как хочется этому ордену добраться именно до ЯДРА души и истребить ТАМ серьезное! Как истребить? А вы еще не поняли? В чем смысл осуществляемого Бахтиным противопоставления ужасного (чопорности элиты, к примеру) – благотворному (стихии плебейской ругани)? Невесть какая уже по счету ложь, изящно разоблачаемая Аверинцевым, указывающим на общеизвестную сквернословность французских королей и аристократов и на "плебейскую набожность все той же Жанны, побуждавшую ее бороться против привычки рыцарей к божбе". Ну, так смысл-то, смысл! Он ведь как на ладони!
Все высокое (чопорность речи, серьезность и так далее) именуется "ужасным" и "элитарным". Все низкое – "прекрасным" и "народным". Просто клевета на народ? Нет, все намного серьезнее и подлее! "Бахтианцы-раблезианцы" не просто инкриминируют народу низкое, называя это низкое – благим. Они ищут способ задействования энергетики низости и отключения другой энергетики. Задействования – для чего? Для истребления с помощью упоительной низости – "ужасной", "тоталитарной" Идеальности.
Выявив этот простой и очевидный смысл, мы должны – во имя выявления чего-то более сложного и конкретного – перейти от аналитики культуры к метафизической аналитике.
№41. 18.11.09 "Завтра" No: 47
Метафизическая подоплека "бахтианства-раблезианства"… В 1978 году Лосев вскользь упомянул "сатанизм"… "Застойная идеологическая рамка" не дала ему развернуться? Но почему Аверинцев в 1988 году эту подоплеку не обсуждает? Ныне здравствующие блестящие гуманитарии так отвечают на мое "почему": "Есть рамки профессии. Выйдя за них, мы рискуем академической репутацией. И толку-то? Несведущему человеку, охочему до знания, надо "разжевать и в рот положить"? Если такой охочий, пусть сам разгадывает культурную тайнопись!"
Тайнопись…
В своих заметках о Н. Гумилеве ("Самый непрочитанный поэт", "Новый мир", # 5, 1990) Ахматова (кому, как не ей, верить в вопросе о Гумилеве?) отрекомендовывала супруга как визионера и пророка, чья поэзия проникнута тайнописью.
Открываем "Путешествие в Китай" и читаем:
"Праздником будут те недели, Что проведем на корабле… Ты ли не опытен в пьяном деле, Вечно румяный, мэтр Рабле? ‹…› Будь капитаном. Просим! Просим! Вместо весла вручаем жердь… Только в Китае мы якорь бросим, Хоть на пути и встретим смерть!"Возможны две гипотезы. #1 – жизнелюбивый наивный юноша запал на жизнелюбивость Рабле. #2 – юный ученик признал в Рабле метафизического учителя.
В пользу #1 говорит молодость Гумилева. В пользу #2 – то, что Рабле вызывающе антиромантичен в своей вульгарной жизнелюбивости. Это должно бы было оттолкнуть от него восторженного романтика. К услугам которого множество других (столь же жизнелюбивых, но менее антиромантичных) кандидатов на "капитанство". Что же касается молодости… А разве молодость Байрона или Лермонтова исключает то, что их поэзия проникнута тайнописью?