Кризисное обществоведение. Часть первая. Курс лекций

Кара-Мурза Сергей Георгиевич

И школьная реформа, и смена типа высшего образования, и реформа пенсионного обеспечения или ЖКХ — все это проблемы исторического выбора. Все они меняют сам тип жизнеустройства народа. Они должны обсуждаться как политические проблемы. А в Государственной думе постоянно слышатся призывы «уйти от политики». В дебатах Госдумы все законопроекты представлены как очевидно полезные, так что речь может идти только о «поправках». Если сделано «200 поправок», значит Госдума поработала на славу. А на деле даже понять невозможно, о чем там спорят.

Экспертам, которые в принципе

отвергают предлагаемое Правительством решение, вообще в Госдуме трибуны не дают. С начала реформы мы раз за разом сталкиваемся с новыми явлениями и проблемами, которые требуют ответственного осмысления совместно государством и обществом. Этого нет. Не наметив цели движения, власть вместо определения стратегического курса захлебывается в ситуативных решениях.

Изменение структур, символов или понятий, которые имеют цивилизационное значение, выдают за несущественные шаги в сфере «технической целесообразности». Говорили, например, о замене слова «милиция» на «полицию». Мелочь? Нет, смена символа. Вот, объявили награду за голову Басаева — противный нашей культуре метод. Чего добились? Где очередь за этими долларами? Зачем было тащить в Россию эту грязную технологию?

Дальше — больше. Генеральный прокурор предложил брать в заложники родственников террористов! Телевидение сразу об этом раструбило и даже ввело в обиход термин «контрзаложники». Понимают ли философы, социологи и юристы, которые готовили это предложение, что это значит в России? Ну, соберут по деревням и рынкам десятка три женщин и детей, привезут на место захвата заложников — а дальше что? Расстреливать их по очереди?

Целая рать экспертов, которая снабжает государственную власть России идеологическими метафорами, афоризмами и формулами, не может встроить их в реальный контекст и как будто просто не может додумать их. Многие из этих странных понятий и афоризмов работают против государства — не из-за злого умысла их авторов, а просто из-за неадекватности, которая травмирует общество.

Некоторое время в СМИ и на разных уровнях власти делалось ставшее почти официальным утверждение, будто «террористы не имеют национальности». Понятно, что оно вызвало замешательство: куда же у них делась национальность? Каким образом они от нее избавились? Это заявление было тем более странным, что вся российская и мировая пресса была полна выражениями типа «палестинские террористы» («баскские», «чеченские» и пр.). Какой эксперт предложил эту формулу, какие доводы при этом приводились, почему образованные люди на высоких постах ее приняли?

Предельно странной была и сама трактовка терроризма, которую давали российские политики. И это притом, что явление терроризма приобрело фундаментальное значение, оно интенсивно изучается, и вклад России в знание о нем весьма велик. На одном всемирном конгрессе в сентябре 2003 года В.В. Путин заявил, что террор — это «подавление политических противников насильственными средствами» (это он якобы нашел в «отечественных и иностранных словарях»). Это определение терроризма вызвало удивление, ибо оно «позволяет считать террористами Кутузова, Матросова и вообще всех участников обеих отечественных войн».

Ухудшение языка — важный признак и в то же время фактор регресса в мышлении. Видный социолог П. Бурдье писал: «Социальный мир есть место борьбы за слова, которые обязаны своим весом — подчас своим насилием — факту, что слова в значительной мере делают вещи, и что

изменить слова и, более обобщенно, представления… значит уже изменить вещи. Политика — это, в основном, дело слов».

К терроризму без достаточных оснований причисляют многие болезненные явления, порожденные кризисом. Неверные понятия искажают смысл явлений, а значит ведут к ошибочному пониманию проблем и к неэффективным решениям.

Вот, в 2008 году была проведена акция боевиков в Нальчике, крупном городе, столице региона, центре сосредоточения федеральных военных сил на Северном Кавказе. Ясно, что это признак качественного изменения ситуации. Это — не Чечня, где войну двадцать лет готовили западные спецслужбы с целью разжечь разрушающий СССР пожар. Что же произошло в Кабардино-Балкарии? Власть после событий в Нальчике хранила полное молчание, а выступления должностных лиц среднего уровня многих просто возмутили. Эти события опять пристегнули к «международному терроризму».

Где тут терроризм? Террористы вселяют страх в население, чтобы шантажировать государство, а здесь вооруженные группы открыто штурмовали здания силовых структур, цитадель государственности. Речь идет о мятеж-войне, новом типе войн, возникшем в конце XX века. Это явление для России очень опасно, но по своей природе и структуре оно никак не сводится к терроризму — зачем же вводить в заблуждение и себя, и общество?

Но самое тревожное состоит в том, что стратегические установки власти находились в противоречии с теми причинами событий, которые вслух изложили руководители силовых структур самой Кабардино-Балкарии. Они сказали, что вооруженное подполье в их республике возникло вследствие целого ряда причин:

— из-за массовой безработицы, выбросившей из общества целые поколения молодежи;

— из-за произвола властей, который озлобил большую часть населения;

— из-за резкого снижения образовательного уровня и даже грамотности молодежи, что делает ее беззащитной против влияния упрощенных радикальных идеологий с религиозной окраской.

Это здравые суждения, и большинство примерно так и представляло себе причины, просто наконец-то это сказали вслух. Но ведь все эти причины — прямой результат реформ. А неизменность курса этих реформ утверждается всеми структурами нынешней власти — Президентом, Правительством, Госдумой при диктате «Единой России». Каковы же перспективы? Если противоречия, породившие мятеж, быстро не разрешаются, он будет тлеть долго — даже если исходные причины отпали сами собой.

Такая деградация системы понятий, целей, средств, индикаторов и критериев продолжает быть присущей многим воздействиям, которые власть пытается оказать на государственную, хозяйственную или социальную сферу. Это движение без компаса и карты грозит многими бедами.

То, как произошел этот провал в рациональности, должно стать предметом специальных исследований, это необычный феномен в истории культуры. В мемуарах разработчиков доктрины реформ сейчас появляются ценные в этом отношении признания. Мы уже приводили выдержки из лекции С. Кордонского о том, что авторы доктрины реформ принципиально не учитывали российскую реальность. Они будто бы сознательно, как при медитации, сдвинулись к аутистическому мышлению. Сам он гордится своим вкладом в эту доктрину. А кем он работал в 2005 году, когда делал свои откровения? Референтом Президента В.В. Путина, в его Администрации. Работал — и продолжал те же самые реформы, что планировал «со своими приятелями Петей Авеном и Егором Гайдаром».