Кромешник. Книга 1
Шрифт:
– Люди! Варлак и Суббота уходят от вас! Прощайте! Ва… – Оплошавшие конвоиры навалились, не церемонясь, двинули прикладом в живот, заткнули кляпом рот и под руки потащили дальше, торопясь пройти жилые места.
Крытая Мама содрогнулась и закричала. Сидельцы почти всех камер не спали эту ночь, готовясь к проводам. Рёв тысячи глоток смешался с грохотом железа: сидельцы, сорвав металлические столы и нары, казалось бы намертво приваренные к полу, били ими в бронированные двери. Те, кто послабее, стучали мисками, ложками, топали ногами. Самые отчаянные подожгли внутренности матрацев и сквозь щели пытались выпихнуть тлеющие
Все подразделения внутренней службы были подняты в ружьё, режимник позвонил в городской гарнизон за подмогой, по чьей-то преступной халатности на несколько секунд на полную мощность взвыла сирена. Камеры усмиряли прикладами и брандспойтами с холодной водой – опыт был, не впервой, а в трех камерах пришлось стрелять на поражение. Хотя, конечно, анархию такого масштаба не припоминали даже старожилы. Воистину, прав был Господин Президент: сорную траву с корнем выпалывать надобно, оставь один росток – все поле изгадит. Ваны поганые…
Варлак с улыбкой слушал доносившийся шум, он и без сирены догадался о том, что Суббота успел попрощаться с преступным миром Бабилона-страны за себя и за него, Варлака.
Он взял едва початую бутылку с пивом, вылил содержимое в унитаз, а бутылку поставил на стол; вторая, нетронутая, притаилась в продуктовой нише. Все так же улыбаясь, он помочился; подумав, взгромоздился на парашу, потом спустил воду, умылся. Он даже попробовал напеть что-то, но закашлялся.
– Прощай навсегда, Вик, я тоже теперь тебя не увижу, смысла нет, – произнёс он вслух и лёг на спину к себе на нары.
Оклемался Суббота уже в подвале, куда не доходят звуки из верхнего мира, будь то сирены или выстрелы. Низкий просторный зал со сводчатыми потолками довольно хорошо освещался семирожковой люстрой без плафонов. Зал имел ширину метров шесть, а в длину вытягивался на все десять. В торце его, напротив двери, всю заднюю стену занимало покрытие – щит из старых, толстых, горизонтально расположенных брёвен, испещрённых дырами от бесчисленных пуль. В метре перед щитом торчал в цементном гнезде деревянный же, из цельного ствола, столб, выкрашенный коричневой масляной краской. На уровне груди и подколенок располагались два разомкнутых металлических обруча с винтами, шипами и дырками для регулировки диаметра.
Слева от двери примостился письменный стол с телефоном, наверное, ещё довоенной конструкции, за столом сидел румяно-склеротичный толстячок. Возле стола лицом к двери стоял угрюмый рукастый мужик в белом халате, рядом с ним молоденький католический священник с Библией в левой руке. Перегаром от «белого халата» разило настолько мощно, что священник стоял несколько отклонясь от своего соседа, а Суббота даже сморщил свой сверхчуткий нос и чихнул.
– Будьте здоровы, – тотчас пожелал ему толстячок и засмеялся своей невольной шутке. – Впрочем, извините, если что… Кто это у нас? Ага, Виктор Игхрофт. Чильтан Калуф после идёт… Вы верующий?
– Католик.
– Удачно. Вам предоставляется право исповедаться отцу Иосифу, выпускнику иезуитской академии… Впрочем, это неважно, важно то, что он одной с вами веры. Хотите исповедаться… э-э…
– Пожалуй, – согласился Суббота. Он рассудил, что небольшая отсрочка поможет ему укрепиться духом перед неизбежным.
– Ваше время – десять минут. Святой отец, прошу вас, не перебирайте этого лимита, иначе мы ни в какие сроки не уложимся. Хорошо?
Отец Иосиф ничего не ответил и прошёл в комнатку с прозрачной пластмассовой перегородкой. Комнатка была два на два метра, с белым потолком и серым цементным полом. Кроме двух стульев, в комнате больше ничего не было.
– Сколько лет вам, сын мой?
– В июне бу… Ровесник века я.
– Что ж, вы немало прожили и сумеете по-христиански встретить свой последний час. Я слушаю вас, сын мой. Поверьте Господу то, что у вас на сердце. Господь милостив.
– Он что, вышак мне отменит?
– Сын мой, я понимаю ваше… ваш страх и отчаяние… Но не стоит богохульствовать в этот миг, данный человеку для покаяния и очищения. Все мы рано или поздно предстанем пред Господом нашим. Покаяние облегчает сердца и очищает души перед Господом. Покайтесь, я слушаю вас.
– Святой отец, – вздохнул Суббота, – я верую в Господа нашего и готов повторять за вами слова молитвы, но каяться не буду. Десять минут – слишком мало, чтобы я мог перечислить все мои грехи со времени предыдущей исповеди, которая случилась, наверное, ещё до рождения вашей матушки. Кроме того, я не уверен, что никто из псов не подслушает мои слова. Господь же не останется в неведении относительно моих грехов. И за них я отвечу перед Господом, как всегда отвечал за свои поступки.
– Вами движут греховные помыслы, и гордыня – дитя сатаны – вкладывает сии слова в уста ваши. Вы на пороге вечности, так опомнитесь же, сын мой, умоляю вас, я сумею продлить время нашей исповеди в разумных пределах, не отказывайтесь от покаяния. Неизреченно милосердие Божие, не отталкивайте же его! Снимите груз с вашего сердца и с вашей души, сын мой во Христе.
– Я и не отталкиваю. Просто я думаю, что недостоин его милости, по крайней мере не могу просить о ней вслух. Да и… нечем мне каяться.
– Не в чем? – У священника округлились глаза и юный лоб собрался морщинами.
– Нечем. Да. Благодарю вас, святой отец, что вы поддержали меня в последнюю минуту, но мне пора… Дайте мне ваше благословение, или что там полагается…
Последние слова у Субботы вышли грубоватыми, он сам почувствовал это, но от волнения не смог найти нужных вовремя, а исправлять – поздно было уже. Священник замер, словно не слыша, и трясущимися губами творил молитву, слезы стояли в его глазах – он был ещё слишком молод, чтобы встречать чужую насильственную смерть с философским смирением.
– Порядок? – добродушно осведомился у Субботы толстячок. – Рад за вас, вовремя и без соплей. Вас ждёт рюмка водки – на посошок, так сказать, – ну и сигаретка.
– Не пью и не курю, бросил. – Суббота заметил на столе брезентовый мешок, видимо предназначенный для его головы, и в свою очередь обратился к толстенькому распорядителю: – Говорят, тут ещё спрашивают про последнее желание…
– Врут, уверяю вас, врут. Легенды уголовного мира, так сказать. Рюмка и сигарета, помимо молитвы, – вот и все наши привилегии для казнимого. Ну, вы человек пожилой, рассудительный, не истерик, можем пару рюмок налить, хотите? От чистого сердца, так сказать.