Кромка льда. Том первый
Шрифт:
Геннадий Ефимович осмелел, подошёл к нему и сказал обиженно:
– Убить, значит, хотел… За бабу… За чужую бабёнку, у которой ни кожи, ни рожи. Она же страшная, как вся моя жизнь.
– А ты не завидуй и не неси на неё напраслину. Знаешь же, что Настя красивая. У меня от неё кровь в жилах стынет. Речь теряю при виде её. И если бы она просто проходила мимо! Я чувствую и её тягу ко мне.
– Да когда ей к тебе тянуться? Она на работе целыми днями.
Пётр Александрович вздохнул.
–
– Тамара! Сколько тебя ждать? – недовольно кричала пожилая женщина, стоя с охапкой белья под мышкой.
На крыльце возилась с обувью девочка.
– Бабуль, я уже иду, с завязками запуталась.
– Запуталась она! Поторапливайся.
Девочка подошла к бабушке и сказала:
– Простите меня, Марфа Игнатьевна, я совсем забыла о времени.
Тамара всегда обращалась к бабушке официально, когда в чём-то провинилась.
– То-то же, Тамара! Учись быть главнее своих действий. Думай наперёд, чтобы не оказаться лицом в грязи. И никогда не сутулься, ты же девочка!
Путь до речки был долгим. Минут тридцать неспешным шагом.
Тамара и Марфа Игнатьевна ходили не той тропой, которая была ближе, а той, что дальше.
Бабушка ненавидела односельчан. И если на дальней тропе случайно встречалась с кем-то, пренебрежительно отводила голову, а потом говорила Тамаре:
– Ужасный человек! Посмотри на его руки! Они же отвратительно выглядят! Тамара, никогда не выходи замуж за того, у кого ногти не подстрижены аккуратно. Это же так грязно, так отвратительно. Тамара! Никогда не выходи за такого.
Тамара о замужестве не думала. Она рассматривала придорожные цветы, бегала за бабочками, пыталась поймать стрекоз и постоянно слышала:
– Тамара, не лезь в траву! Тамара, не трогай бабочек, их пыльца может повредить кожу! Тамара, там лужа! Тамара!
И так было всегда.
Речка Сухонькая медленно несла свои воды. На ней редко было неспокойно. Обычно волновалась она по осени, когда начинались ветра и дожди. Река бушевала недели две, а потом лёд сковывал её и останавливал.
– И я как эта река, – каждый раз говорила Марфа Игнатьевна. – Вроде и двигаюсь, но лёд меня не пускает. Вот так, Тамара! Сложно, очень сложно из свободного человека стать несвободным.
– Что ты, бабушка? Отчего же несвободна? Ходишь к реке, ни у кого не отпрашиваешься. Это вот мне приходится всё у вас спрашивать.
– Ты ещё мала! Я говорю не о физической свободе, а о духовной!
Бабушка махнула рукой.
– Давай стирать, поздно уже. Затемно возвращаться будем, а всё из-за твоих завязок…
Тамара обиженно поджала губы и подумала: «Ага, из-за завязок, как же!»
Пока бабушка замачивала в реке бельё, Тамара вспоминала
– Наська, коза ты драная, – ворчала Марфа Игнатьевна, – когда ж ты за голову возьмёшься свою?
– Мама, уймитесь! Ради Христа! Сколько можно?! – Настасья топнула ногой.
– А сколько можно? Кого ты родила от этого пролетариата? Ладно, Томка ещё мозговитая девчонка, а на Сеньку взглянешь, так стыдно становится.
– Не смейте, мама, сына моего обзывать! В нём течёт ваша кровь!
– Моя кровь течёт только во мне! Но к твоим детям это не относится. Не мешай его кровь с моей, опомнись!
– Я уже столько лет с ним живу, неужели нельзя свыкнуться?
– Да ты хоть сто проживёшь с ним – не приму никогда, не прощу, что ослушалась меня!
Настя быстро натянула на себя рабочий халат, потом сняла, свернула его и положила в сумку.
– Я в ночь, покормишь моих, – грубо сказала она матери.
– Ещё чего, сами возьмут. Я стирать пойду с Томкой. Ты ничему не научилась, достойна своего пролетариата.
– Хватит! – Настя подскочила к матери, посмотрела на неё сверху вниз.
У Марфы Игнатьевны глаза засверкали, она оттолкнула от себя дочь.
– Не смей на мать кричать! Если б не я, то вы уже давно бы на поселении брюхи надрывали.
– Как же, если б не вы! – Голос Насти дрожал. – Позабыли вы, маменька, о своих приключениях. Что вы там о крови моих детей говорили? Напомните-ка!
– Ш-ш-ш… – Марфа Игнатьевна зашипела, завертела головой. – Не смей! Нашла что вспомнить!
– Да вы не забывайте, и всё у нас будет хорошо! До завтра, матушка!
Настя хлопнула дверью изо всех сил.
– Коза… – прошептала ей вслед Марфа Игнатьевна.
Тамара тяжело вздохнула.
Вспомнила ещё об одном утреннем приключении. Неожиданно и неизвестно куда пропал её дневник. Всё обыскала Тамара. И в стол отца заглянула, и в комод матери, и у бабушки поискала: как сквозь землю провалился.
А ведь только три дня назад лежал в столе под двумя толстыми книгами сказок. Прятала его Тамара от всех. Писала там всё, что думала и видела.
А тут захотелось быстро разговор матери и бабушки записать, а некуда.
Расстроилась Тамара сильно. Так задумалась, что не откликнулась на зов бабушки.
Уже когда та стояла рядом и норовила схватить внучку за ухо, услышала:
– Горе с тобой одно! Ты оглохла, поди?
– Нет, – помотала головой Тамара. – Не оглохла, задумалась я.
– Задумалась она! Иди полощи, а я выжимать буду.
Тамара стирать в реке не любила, она вообще не любила стирать.
Руки после воды опухали, покрывались волдырями. То же происходило и с телом, когда купалась в реке.