Кропоткин
Шрифт:
14 декабря 1898 г.
«Каждый месяц надо поставлять главу мемуаров, страниц шестнадцать… Я пишу по-русски вполне, потом сокращенно по-английски, и это будет решительно все время, настолько, что вот ничего не могу делать — так устал. Нет физической возможности взяться за новое дело…»
28 декабря 1900 г.
«Страшно работаю — это одно мое оправдание… Вчера было собрание русское — 75-летие 14-[го] декабря. Все было очень хорошо. Но ввязался плюгавенький марксида и пошел: буржуа, либералы и все то движение 70-х гг. было буржуазным], и Кравчинский был мальчишка… В былые времена тут был один шпион, также „срывал собранья“.
14 декабря 1901 г.
«…Моя Autour d’une vie (мемуары) выходят завтра. Если попадутся отчеты, а в особенности, если ругательный, пришлите. В Германии их удивительно хорошо приняли. Лучший отчет был в одной злой, консервативной газете: „Очень хорошо написано, а поэтому не следует распространять“…»
19 июня 1907 г.
«…Столько писем на руках, что прихожу в отчаянье… Вести из России не веселы. Полное торжество реакции, — кто знает, на сколько лет!»
12 мая 1908 г.
«Деньги, добываемые эксами, надо было бы совершенно исключить как возможный источник дохода. Простой, здравый, практический смысл это велит категорически — без всякой теории. И надо, мне кажется, поставить это условием…»
3 ноября 1909 г.
«Дорогой мой друг!
Мы и в науке, кажется, работаем с Вами на одном поприще — Дарвин и ламаркизм. Я сейчас много написал в этом направлении. Мне нужно показать, что Взаимная Помощь не противоречит дарвинизму, если понимать естественный подбор так, как его следует понимать…»
21 ноября 1912 г.
«Я хочу серьезно написать, хоть вкратце, свою Этику… Мне мало осталось жить и хочу кончить Этику, хоть вчерне… Слег так некстати. На рождение пришло свыше 400 писем, телеграмм, адресов. Нужно писать ответы, хоть не всем, а я лежу! Тоска! Что меня больше всего порадовало, что десятки адресов от рабочих синдикатов Португалии… из России адрес с 250 подписями, адреса от групп, студентов, рабочих союзов — нагло, смело, по телеграфу, с подписями».
Все эти годы Кропоткин упорно размышлял о роли и месте анархистского движения в будущей русской революции — а в том, что она будет, он не сомневался даже в период глухой реакции, последовавший за событиями 1905–1907 годов. В своем письме М. Гольдсмит от 11 мая 1897 года он объясняет: «Удержать чистоту принципов, стоя особняком, не мешаясь ни в какие общечеловеческие дела, — заслуги нет никакой и пользы нет никакой… Мы должны заранее предвидеть, что вокруг нас будут сотни разных движений. Всех обратить в анархизм мы не можем, оттого мы и анархисты, что всех под один колпак не подведешь. Но все эти движения имеют свою причину, свое основание. И во всех этих движениях мы должны… высказать наше мнение и, если возможно, оказать наше влияние. Для нас есть один предел: никогда мы не станем в ряды эксплуататоров, правящих и духовных наставников; и никогда мы не станем выбирать или назначать себе эксплуататоров… А во все остальное мы должны соваться и везде вносить наше отрицание и наше построение».
Эти рассуждения выглядели вполне здравыми, но плохо согласовывались с реальным положением дел в России, от которой Петр Алексеевич был оторван уже более двадцати лет. События последующих лет показали, что русская революция развивалась совсем не тем путем, который виделся Кропоткину в его лондонском далеке.
Мысли о русской литературе
Русская
П. А. Кропоткин, 1899
В феврале 1901 года Петр Кропоткин посетил Северо-Американские Соединенные Штаты по приглашению института Лоуэлла в Бостоне. Ему предложили прочитать курс лекций по истории русской литературы. Причиной такого предложения послужила его статья о Толстом для журнала «Harper’s Magazine». В очень короткий срок Кропоткин написал по-английски восемь лекций, целый курс, охвативший всю историю русской литературы — от былин, летописей и сказок до пьес и рассказов Антона Чехова и Максима Горького.
Вводную лекцию, посвященную русскому языку, он начал такими словами: «Я глубоко сожалею, что не могу передать по-английски понятия о красоте и строении русского языка, который был в употреблении в начале одиннадцатого века на севере России… Словесное богатство русского языка поразительно… Его гибкость особенно сказывается в переводах… Ни одна западноевропейская нация не обладает таким поразительным богатством народного творчества в форме преданий, сказок и лирических народных песен — причем некоторые отличаются необыкновенной красотой — и таким богатым циклом эпических песен, относящихся к седой древности».
Перед американской аудиторией выступал не литературовед или лингвист, а знаменитый революционный публицист-анархист, в научных кругах известный как ученый-естествоиспытатель. Но широкое самообразование, которым он занимался с юности, обеспечило ему тонкое понимание и знание русской литературы. Прежде чем перейти к русской классике XIX века, он рассказал о народных сказках, новгородских и псковских летописях, «Слове о полку Иго-реве», Житии протопопа Аввакума. Не были забыты им Кантемир, Тредиаковский, Сумароков, Ломоносов, Державин, Карамзин, Жуковский…
Кратко, но очень емко рассказал Кропоткин о многих десятках русских писателей. Притом он не ограничивался «обоймой» особенно выдающихся художников слова. Он нашел достаточно места и для менее известных писателей, каждый из которых внес свой, неповторимый вклад в сокровищницу великой русской литературы. Всего им было упомянуто в лекциях около ста пятидесяти поэтов, прозаиков и драматургов России.
Главное внимание, конечно, уделено XIX столетию. Собственно, именно тогда-то произошел расцвет русской литературы и она заняла свое выдающееся положение в мире: «Медленная работа предыдущих пяти веков уже подготовила то великолепное, гибкое орудие — литературный язык, который вскоре послужил Пушкину для создания его мелодических стихов и Тургеневу для его не менее мелодической прозы». Красота формы прежде всего привлекает в Пушкине, но «вдохновение Лермонтова имеет более высокий полет»; его громадный талант не успел полностью раскрыться за восемь лет его творческого пути. Он был глубоко гуманным поэтом.
Новый период русской литературы начался с «великого реалиста» Гоголя, которому посвящена отдельная лекция и, соответственно, глава в книге, которая вышла под названием «Идеалы и действительность в русской литературе». Показав всемирное значение Толстого, Кропоткин не смог, однако, так же глубоко понять и оценить Достоевского. Ему мешала тенденциозность в противопоставлении религиозности материализму. Роман «Бесы» Кропоткин воспринял лишь как пародию на революционное движение. Переходя к XX веку, Кропоткин выделил молодого Максима Горького, художественный метод которого определил как «идеалистический реализм», и в особенности Чехова, который раскрыл в своем творчестве «гнилость цивилизации целой эпохи». И сказал прощальное слово уходящему миру.