Кроссовки
Шрифт:
Специфичнее?
Господи, что за слово. Да и откуда тебе известно об этом? Тебе ни разу не приходилось чувствовать, как пахнет разлагающееся мертвое тело.
Это верно, но он не сомневался, чем пахнет, когда ему приходится нюхать это. Логика — это логика, регулярность — это регулярность, вот и все. Этот парень, наверное, что-то писал для студии «Янус-мьюзик» или служил стихоплетом в «Снэппи-кардс» — фирме, расположенной в другом конце коридора. Кто его знает, может быть, сейчас он сидит на толчке и сочиняет стихи для поздравительных открыток:
Розы краснеют, фиалки синеют. ТыНе стихотворение, а дерьмо, подумал Телл и неожиданно дико расхохотался. Парень, который так напугал его, хлопнул входной дверью и перешел теперь к умывальникам. Плещущий звук, характерный для мытья рук, внезапно прекратился. Телл представил себе, как незнакомец прислушивается, удивляясь, кто это так смеется в одной из закрытых кабинок. Пытается догадаться, что это: какая-то шутка или там разглядывают порнографические рисунки на стенках. А может быть, внутри сидит просто сумасшедший?
В конце концов, в Нью-Йорке масса сумасшедших. Их видишь каждый день, они разговаривают сами с собой, смеются безо всякой причины… вот как сейчас рассмеялся сам Телл.
Он попытался представить себе мужчину в кроссовках, тоже прислушивающегося к его смеху, и не смог. Внезапно ему стало совсем не смешно.
Внезапно ему просто захотелось побыстрее уйти отсюда.
Впрочем, ему не хотелось, чтобы его увидел мужчина, стоящий возле умывальника. Он уставится на него. Всего лишь на мгновение, но этого будет достаточно, чтобы понять, о чем он думает. Нельзя доверять людям, которые смеются в закрытых кабинках туалета.
Послышалось клацанье каблуков по истертым шестиугольным белым плиткам пола, шум открываемой двери, шипение пневматического тормоза, медленно закрывающего ее. Дверь можно со стуком распахнуть, но пневматический тормоз не даст ей захлопнуться. Это может расстроить швейцара на третьем этаже, который курит «Кэмел» и читает последний выпуск журнала «Крранг!».
Господи, здесь так тихо! Почему этот парень в своей кабинке даже не шевелится? Ну хотя бы чуточку?
Но в туалете царила тишина, полная, густая и непроницаемая тишина. Такую тишину слышат в своих гробах мертвые, если они все еще могут слышать, и Телл снова почувствовал уверенность, что мужчина в кроссовках мертв. К черту логику, он мертв, и мертв уже бог знает сколько времени, и если вы откроете дверцу кабины, то увидите съежившуюся, покрытую язвами массу с руками, свесившимися меж ног, вы увидите… На мгновение он был готов крикнуть: «Эй, Кроссовки! С тобой все в порядке?» А если Кроссовки ответят не вопросительным или раздраженным голосом, а мрачным лягушачьим кваканьем? Где-то он слышал о пробуждении мертвых… о связанной с этим опасности… Внезапно Телл вскочил, быстро спустил воду, мгновенно поднял «молнию» на ширинке и бросился к двери. Он сознавал, что через несколько секунд эти действия покажутся ему глупыми. И все-таки он не сумел удержаться и бросил взгляд под дверь первой кабины, когда проходил мимо. Грязные, белые, плохо зашнурованные кроссовки. И мертвые мухи. Множество мертвых мух.
«В моей кабине не было такого количества мертвых мух», — подумал он. И почему прошло столько времени, а хозяин кроссовок все еще не заметил, что промахнулся мимо одной дырки при шнуровке? А может быть, он носит их так все время, выражая этим свое артистическое отношение к миру?
Телл сильно толкнул дверь, выбегая из туалета. Швейцар на противоположном конце коридора посмотрел на него с холодным любопытством, которым он одаривал простых смертных (в отличие от божеств
Телл поспешным шагом направился по коридору к «Табори-студиоз».
— Пол?
— В чем дело? — отозвался Дженнингс, не поднимая головы от панели управления записью. Джорджи Ронклер стоял сбоку, внимательно глядя на Дженнингса и покусывая ноготь. Впрочем, ногтей почти не осталось — Джорджи уже давно обкусал их до того места, где они исчезают в живой ткани и нервных окончаниях. Он то и дело посматривал на дверь: стоит Дженнингсу начать психовать, и Джорджи незаметно проскользнет в нее.
— Мне кажется, вот тут, может быть, что-то не совсем так…
— Ну что еще? — простонал Дженнингс. — Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду запись барабана, вот что. Она звучит очень плохо, и я не знаю, что мы тут можем… — Телл перекинул рычажок, и в студию ворвался грохот барабанов. — Слышишь?
— Ты имеешь в виду малый барабан?
— Ну разумеется! Послушай, как резко выделяется звучание малого барабана на фоне остальных ударных инструментов, но ведь он связан с ними!
— Да, но…
— Да, но, черт побери, но! Ненавижу такую дерьмовую работу! Здесь у меня сорок стенограммных дорожек, сорок проклятых дорожек, необходимых для записи простой джазовой мелодии, а какой-то идиот-техник… Уголком глаза Телл заметил, как Джорджи исчез за дверью подобно дуновению ветра.
— Послушай, Пол, а если уменьшить выравнивание…
— Выравнивание не имеет к этому никакого отношения…
— Заткнись на секунду и послушай, — произнес Телл успокаивающе. Дженнингс был единственным человеком в мире, с которым он осмеливался говорить в подобном тоне. Он щелкнул переключателем. Дженнингс перестал дергаться и начал слушать. Задал вопрос. Телл ответил. Затем он задал вопрос, на который Телл не сумел ответить, но Дженнингс ответил на него сам. И внезапно перед ними открылись совершенно новые возможности обработки песни под названием: «Отвечая тебе, отвечаю себе».
Через некоторое время, почувствовав, что шторм миновал, Джорджи Ронклер проскользнул обратно в студию.
И Телл забыл о кроссовках.
Он снова вспомнил о них на следующий вечер. Телл был у себя дома, сидел на унитазе в собственном туалете и читал «Мудрую кровь». Тем временем из динамиков, находившихся в спальне, доносилась мягкая музыка Вивальди (хотя теперь Телл зарабатывал на жизнь тем, что микшировал рок-н-ролл, у него было всего четыре пластинки с записью рока — две Брюса Сирингстина и две Джона Фогерти).
Он опустил книгу, чувствуя определенное потрясение. Внезапно перед ним возник вопросе — смехотворный по отношению к космосу: когда у тебя, Джон, последний раз была надобность сесть здесь вечером?
Он не помнил этого, но тут ему пришла в голову мысль, что в будущем это будет происходить с ним гораздо чаще, чем раньше. Менялась по крайней мере одна из его привычек.
Через пятнадцать минут он сидел в гостиной, держа на коленях позабытую книгу. И тут ему пришла в голову еще одна мысль: он вспомнил, что сегодня ни разу не пользовался туалетом на третьем этаже. В десять часов они отправились выпить по чашке кофе на другую сторону улицы, и он успел помочиться в «Доунат Бадди», пока Пол и Джорджи сидели у стойки, пили кофе и обсуждали проблемы ускоренного дублирования. Затем, во время перерыва на ленч, он забежал в сортир «Бру-н-Бургер». А потом, уже вечером, когда он спустился вниз, чтобы оставить там пачку почты, которую мог вполне опустить в щель почтового канала рядом с лифтами, он воспользовался туалетом на первом этаже.