«Крот» в окружении Андропова
Шрифт:
Зачем он все это делает? Такого вопроса у него никогда не возникало, потому что он не отказался от мысли стать полноправным членом советского общества и вносить личный посильный вклад в осуществление коммунистических идеалов.
Свои суждения и оценки Маклейн не скрывал. «Список вождей и их жалкие деяния, наводят на мысль об устойчивой регрессивной тенденции подменять цель поиска путей реализации потенциала общества, которым они правят, целью сохранения своей собственной власти. Они не видят, да и не могут видеть, что этот путь не ведет к процветанию и безопасности советского общества, что их интересы и интересы страны не совпадают», — высказывался он об обитателях
И еще: «Резко возросли, в абсолютном и относительном измерениях, материальные и прочие привилегии представителей власти и их семей, что неизбежно ведет к росту их нежелания перемен и смелых решений. Эта система привилегий, по возможности скрываемая от народа, одновременно отражает и ведет к дальнейшему размыванию в среде правящего слоя моральных, этических и интеллектуальных норм, служащих краеугольным камнем взглядов классического коммунизма на человеческое общество. Несомненна связь между этой формой организованной полулегальной коррупции верхушки и ее окружения со спонтанной нелегальной коррупцией в советском обществе вообще».
Так же откровенно он высказывался и о внешнеполитических шагах Кремля. Когда Маклейну предложили выступить в печати с обоснованием целесообразности развертывания советских ракет СС-20, он заявил, что «не желает участвовать в антисоветской пропаганде, поскольку размещение этих ракет противоречит интересам Советского Союза». Оценивая внешнеполитический курс Кремля в целом, Маклейн утверждал: «Мне кажется, характерной особенностью сегодняшней внешней политики СССР, которая, вопреки попыткам и ожиданиям ее «творцов», наносит огромный вред интересам страны, является лишенное диалектики однобокое понимание роли вооруженных сил государства в мировой политике, неумение установить в этой сфере верные пропорции и приоритеты для достижения подлинной безопасности и благоденствия советского общества».
Он открыто демонстрировал свою солидарность с диссидентами, с их призывами к обновлению, демократии и ограничению власти партийно-бюрократического аппарата. Регулярно перечислял значительную часть гонораров и заработка в фонд помощи семьям диссидентов, находившихся в тюрьмах. Решительно протестовал против насильственного содержания инакомыслящих в психиатрических лечебницах.
Маклейн жил очень скромно, отказавшись от причитавшихся ему за многолетнюю безупречную службу в разведке привилегий и льгот. Поселился в небольшой совковой квартире. Одевался и питался как рядовой гражданин. Не отказывал себе лишь в одном — в удовольствии затянуться «Дукатом», самыми дешевыми и, пожалуй, самыми крепкими советскими сигаретами.
Его семейная жизнь в Советском Союзе не сложилась. В 1953 году, через два года после его побега с Запада, к нему в Москву приехала его жена Мелинда с тремя сыновьями. Усилиями Лубянки их тайно переправили из Швейцарии через Австрию в Прагу, а оттуда самолетом в Москву. Несмотря на многолетние старания, они так и не смогли адаптироваться к советской действительности. По свидетельству Джорджа Блейка, «Дональд страдал от чувства вины за то, что вырвал жену и детей из привычной для них жизни. Когда в конце 70-х годов его сыновья с их советскими женами выразили твердое желание эмигрировать в Англию или США, он счел своим долгом сделать все возможное и помочь им». Вместе с ними уехала и Мелинда.
Последние два года жизни больной раком «Лирик» провел в Москве один. Его, правда, навещали младший брат Алан и старший сын Фергюс, который выполнил последнюю волю своего отца — перевез урну с прахом умершего 6 марта 1983 года легендарного советского разведчика Дональда Дюарта Маклейна из Москвы на родину, в семейный склеп близ деревни Пенн.
Она
Генералу Долгих позвонили из Управления кадров МВД и распорядились направить на работу в один из лагерей ГУЛАГа полковника Рыбкину Зою Ивановну, уволенную из разведки «по сокращению штатов». Звонок озадачил генерала. Такого в истории своего обширного хозяйства он припомнить не смог. В годы ежовских и бериевских репрессий в ГУЛАГ сплавляли разведчиков, в основном руководителей центрального аппарата, а из-за кордона — резидентов, цвет советской разведки. Но они считались не уволенными, а осужденными, «врагами народа», «агентами иностранных разведок». Так что с ними было все ясно. А тут — сплошной туман. В личном деле уволенной он не нашел ни малейшего намека на то, за что эту красивую, ладно сложенную женщину с умными, говорящими глазами и тщательно уложенными темно-русыми волосами, удостоенную за конкретные оперативные результаты многих орденов и ведомственных наград, возглавлявшую один из ведущих отделов разведки, вдруг предали анафеме и сплавили к нему, в ГУЛАГ, «для дальнейшего прохождения службы».
— На Колыму согласны поехать?
— Согласна, — по-военному четко, но спокойно ответила она.
— А если в Магадан?
— Тоже согласна.
Генерал в недоумении развел руками.
— Послушайте, я просмотрел ваше дело. Вы сейчас просто кокетничаете. Никуда вы не поедете. И зряшная эта затея.
— Я поеду в любое место, какое мне предложат, — твердо, но все так же спокойно повторила она.
— ГУЛАГ первый раз посылает на работу в лагерь женщину. Вас там немедленно проиграют в карты, а я буду вынужден нести за вас ответственность. Потом, вы знаете какие-то иностранные языки, а там в употреблении только матерный.
— Обойдусь без него, — отрезала она.
— Неужели вы всерьез поедете? — не унимался Долгих.
— Пошлем ее в Воркуту. Это тоже за Полярным кругом, но ближе к Москве, — подсказал ему начальник отдела кадров ГУЛАГа.
— Оформляйте ее откомандирование, — махнул рукой генерал и, переведя взгляд на свою новую подчиненную, добавил:
— Но имейте в виду, это бандитский лагерь. Для особо опасных преступников.
В кадры разведки ее зачислили в августе 1929 года. И сразу же нацелили на работу в Китае. На оперативную подготовку отвели шесть месяцев, предупредив, что «по-настоящему все премудрости разведработы придется осваивать в поле».
«Впервые я отправилась за границу в начале 1930 года, — вспоминала впоследствии Зоя Ивановна. — Тогда мне шел 23-й год. Обстановка в Харбине — главном гнезде белогвардейцев на Дальнем Востоке — была напряженной. Я работала в представительстве Нефтесиндиката СССР. Учила английский и китайский. Китайским языком так и не овладела. Научилась управлять автомашиной, фотографировать документы и объекты на улице, распознавать работников наружного наблюдения и уходить от них, составлять агентурные шифры. Кроме того, я изучила город, обычаи его жителей, местную прессу.
Через некоторое время мне передали на связь первого агента. Встреча с ним была назначена в антикварной лавке. Со словами пароля мы обращались не друг к другу, а к хозяину магазина.
В назначенный час я зашла в лавку. У прилавка стоял человек. Увидев меня, он попросил у хозяина кузнецовские чайные чашки. А я попросила показать мне пасхальные фарфоровые яйца. Это и был пароль. Когда хозяин отвернулся к полке, агент, как было условлено, правой рукой сунул мне в левую руку туго свернутый пакетик. Сунув руку в карман с зажатым в кулак донесением, я вышла из магазина».