Кровь боярина Кучки
Шрифт:
В пустых сенях лицом к окну стоял Берладник, глядя в непрозрачную слюду.
– Что с тобой, князь?
– в приливе беспокойства подошёл Род.
– Ничего со мной, - Рука Ивана Ростиславича дотронулась до руки Рода.
– А что с тобой?
– Я отчего-то не в себе, - признался Род.
– Я тоже, - объявил Берладник.
– И знаю отчего. Мучают воспоминания. Как выпью, вспоминаю свой позор.
– Какой позор?
– смутился Род, не ожидавший от прошлой жизни князя ничего позорного.
Ивану Ростиславичу, должно быть, тяжело было рассказывать, но он угрюмо начал:
–
Берладник обернулся на такую словесную новинку и продолжил:
– Велено мне было жить в Звенигороде. И так меня звенигородцы полюбили!.. Однажды злец Владимирко, чтоб лопнула его ятрёба, как ты выразился, уехал в отдалённую Тисменицу ловить зверей. Народ послал за мной, чтобы вернулся в Галич, стал законным князем. Я согласился.
– Разумно сделал, - постепенно успокаивался Род.
– Разумно? Может, и разумно, да не взвешенно, - приговорил Берладник.
– Владимирко тотчас вернулся в гневе, осадил Галич. Мои подданные защищали меня, как свою жизнь. Отчаянно сопротивлялся Галич. Я с дружиной сделал ночную вылазку.
– Ты храбрый воин!
– отметил Род, помня отзыв суздальского Ивана о Берладнике, что выстоял с ним рядом в бою под Курскими воротами.
– Храбрый, да несчастный, - уточнил князь, - Владимирковы кмети отрезали меня тогда от городских ворот. Мне б пробиваться к Галичу хоть ценой жизни к своим подданным, оставленным в беде. А я стал пробиваться в другую сторону, к Дунаю. И пробился, ушёл в Киев. Галичане вскорости сдались. Плавали в своей крови. Владимирко не пощадил отчаянных. А меня ему в досаду приветил Всеволод, тогдашний Киевский великий князь. Теперь вот братцу его младшему служу.
– Так что ж тебя гнетёт?
– Род, думая своё, не мог понять.
– Меня гнетёт моё предательство, - признался галицкий скиталец.
– Не надо было по народной воле ехать в Галич. А согласился, обязан умереть иль победить, но вместе с галичанами. Вольно ж мне было пробиваться сквозь ряды врагов к презренному спасенью, а не к геройской гибели! Да прожитого не вернёшь. Казнись и кайся.
– Вдруг Берладник обнял Рода и, жарко дыша в ухо, прошептал: - Скажи мне, ведалец, а долго ещё каяться?
Род отшатнулся от него:
– Иван! Уж от тебя-то я не ждал! Холодный к козням собственной судьбы - и на тебе! Подай ему, провидец, утешенье!
– Не утешения прошу, - скрипнул зубами князь.
Род пристально взглянул ему в глаза и посоветовал:
– Берегись яда… в дальнем городе… Не по-нашему там говорят… Мыкайся, а яда берегись. Прости мне эти речи!
– Пусть всех нас Бог простит, - понурился Иван.
Гулко топоча по лестнице, спустился в сени бодрый отрок:
– Родислав Гюрятич! Тебя наш государь зовёт откушать за своим столом. Изволь подняться в трапезную.
Мрачный галичанин отпустил руку друга:
– Что ж, ступай. Мою особу позабыли. Ты же не гордись. Иди.
Когда Род появился в трапезной, два человека обратили к нему взоры - сам Святослав Ольгович во главе стола и Иван Гюргич. Род понял: Гюргич надоумил кутыря позвать его к столу.
– Благодарю за милость, государь, - подошёл он к Северскому князю.
–
Намёк был слишком явный.
– Берладник трезв?
– прищурился Ольгович.
– Эй, позовите Ростиславича. Пусть ведает: в моем дворце готовят пищу лучше, чем в корчме.
Когда пришёл и этот приглашённый, пирники уже носили яства.
– Нам только продержаться!
– приговаривал Ольгович, грызя телячью ногу, - Гюргий поспешает в помощь. Успеет, а?
– обратился он к Ивану Гюргичу.
– Должен подоспеть, - пообещал Иван.
– С таким пособником, как Алтунопа, продержимся!
– уверенно сказал Ольгович, поощрительно взглянув на полководца половцев.
– Союзник мой Сантуз оставил Шарукань без лучшего из воевод, придал его мне в помощь, - продолжил он велеречиво.
Хотя Род знал от ханича Итларя, что Сантуз оставил Шарукань без воеводы по наущению Текусы. Княжна не нашла сил простить упрёка Алтунопы за то, что подло поступила с Родом, отправив его в рабство, да ещё придумав истязание в пути. Короче, проявила злобу и коварство, коих свет не видывал. Конечно, удивился Род такой заступе, ведь с Алтунопой у них близкого знакомства не было. Да и теперь воин-половчанин с ним перемолвился двумя словами: «Жив? Хорошо!»
– Нет, Алтунопа, ты не скромничай, - продолжал тем часом Святослав Ольгович.
– Твои воины умело поймал и черных клобуков, зажитников, короче говоря, воров. Я слышал, хан Кунуй спроворил это дело? Молодец! Хвалю! А вот Итларь, как Илья Муромец, я чаю тридцать лет с тремя годами пролежит на печке. Жаль его! Да жалость - не хвала.
Владимир Святославич Муромский зарделся при суетном упоминании о былинном земляке.
Алтунопа хмуро возразил:
– Ты не прав, князь. Итларь смог отпугнуть черниговцев от Новгорода-Северского. Он принял главный бой и, раненный, обрёл победу. Поймать воров и осаждающих прогнать - работа разная.
– Да что ты, что ты, Алтунопа!
– поднял руки Святослав Ольгович - одну с ножом, другую с мясистой костью.
Тут в трапезную неожиданно вошёл Огур Огарыш.
– Незваный гость хуже печенега, - пробормотал княжич Олег, изобретатель страшных казней.
Огарыш вскинул руку в сторону властителя, вперил в него дрожащий перст и хрипло крикнул:
– Ты!
В трапезной возникла растерянная тишина.
– Ты!
– повторил Огур.
– Ты всему виновник! Спасая брата Игоря, пожертвовал народом. Ради одного погибли тысячи. Стоит ли твой брат, не могший удержать стола [312] , тысяч пахарей, рожениц, воинов? Стоят ли все, вместе взятые, Ольговичи потоков крови истерзанных, убитых, обесчещенных? Я повидал… я в их крови купался… Ты меня послал… ты думал только о себе, о вашей с братом власти… Я теперь думаю о них. И обречён на эти мысли до самой своей смерти, пока моя душа не вымолит прощения у тысяч душ, загубленных по твоей милости. Покайся, изверг!
[312] СТОЛ - здесь: великокняжеский престол.