Кровь цветов

Амирезвани Анита

— Ты когда-то упоминала ковер, с которым помогала Гостахаму, — сказала Нахид. — Но ты никогда не говорила мне, что его заказывал Ферейдун.

Я с трудом перевела дыхание.

— Так я его не связывала с мужчиной, который на тебе женился, до недавнего времени, — солгала я.

— О, — сказала она. — Я могла бы ожидать, что ты расскажешь мне все, что знаешь, о мужчине, за которого я выходила. — Тон ее был резок.

— Я поистине сожалею, — пробормотала я. — Должно быть, позабыла.

— Странно, — ответила

она. — А что ты еще о нем знаешь?

Мое сердце словно чернело, как сердце ягненка, поджариваемое на углях.

— Только то, что Гостахам рассчитывает на новые заказы! — быстро сказала я, пытаясь быть как можно веселее.

Нахид приподняла бровь, как бы давая понять, что это теперь в ее власти — жены богатого человека. Я пригнула голову, потрясенная тем, что сказала.

— Я ведь не хотела ничего такого, — пролепетала я.

Она махнула рукой:

— Знаю.

Нахид глотнула еще кофе, а я почувствовала, как пот стекает по моей спине.

— Рада, что у тебя такой красивый дом, — сказала я.

Нахид огляделась вокруг безжизненными глазами.

— Я бы осталась в хижине, если бы могла разделить ее с Искандаром, — сказала она, и кожа вокруг ее глаз напряглась. — Помнишь, как женщины на свадьбе дразнили меня? Я боялась, но никогда не думала, что мужчина в твоей постели — это так мерзко.

Мое черное сердце задрожало. То доброе, что оставалось во мне, готово было крикнуть ей: «Все будет лучше!»

Нахид содрогнулась, и жемчужины на ее запястьях тоже содрогнулись.

— Днем он изображает лучшие манеры и отличное воспитание. Но ночью он превращается в животное. Когда я чувствую его горячее дыхание на моей шее, то готова завизжать.

Именно это я в нем и любила. Во тьме он был зверем, а с ним и я позволяла себе стать тем же. Дома, с Гордийе, я должна была быть покорной и стараться работать хорошо; с Гостахамом быть понятливой ученицей; с матушкой выказывать уважение; с посетителями быть благонравной дочерью. Только с ним я узнавала правду своей плоти. У меня ушло много времени, чтобы понять это, и теми ночами, когда его не было, я жаждала этого.

Потрясенная, я откашлялась.

— Ты краснеешь, — улыбнулась Нахид. — Да ты, я думаю, еще свежа и девственница.

— Думаешь, тебе понравилось бы больше, будь на его месте Искандар? — спросила я.

— Конечно, — ответила она. — Когда я вижу его без одежды, тоскую по моему возлюбленному. Его ладони на моем теле грубы, словно кошачьи когти. Даже борода его обдирает мое лицо. Я хочу его сбросить, но я должна лежать и ждать, покуда он кончит.

— Как ему это может нравиться? — едва не выдала я себя снова.

Я стеснялась, когда впервые легла с ним, но никогда не брезговала им в той мере, как описывала Нахид. Единственный раз, когда мне не удалось порадовать его, он наказал меня на недели. А ей что он

за это делает?

Нахид глядела на меня со странным выражением, и утолки ее рта опускались.

— А ему, в общем, все равно. Будто он просто исполняет обязанности мужа.

Неужели возможно, чтобы он шел с ней в постель, потому что так надо, а берег себя для меня? Я боялась в это поверить.

— А если ты его похвалишь?

— Я говорю ему, что он свиреп, как сокол, и силен, как лев. Подслащиваю все время, но это ничего не значит.

Я знала, Ферейдун не любит пустых слов. Ей придется выдумать что-то получше.

— Но ты же не веришь, когда говоришь это?

— Нет.

— Может, со временем ты научишься любить это.

— Сомневаюсь, — отвечала она. — Но я смогла бы с ним жить, если бы не потеря единственной вещи, которую я ценила.

— Искандара?

— И его… и его писем. Но до свадьбы мы с ним решили, что продолжать будет слишком опасно.

— Вы были правы, — заметила я. — Но, Нахид, теперь ты замужем навсегда, и не думаешь ли ты, что можешь попытаться все же полюбить своего мужа?

Я едва могла поверить, что произнесла эти слова. Я разрывалась между желанием видеть подругу счастливой и оставить ее мужа — и моего тоже — себе.

— Никогда, — сказала она.

— Но тогда как же ты будешь жить? — мягко спросила я.

— Не знаю.

Она могла вот-вот заплакать. Но, вместо того чтобы разрыдаться у меня на руках, как она делала до замужества, Нахид быстро овладела собой, хотя я видела, как больно ей сдерживать себя.

— Нахид-джоон!.. — я сочувствовала ей.

— Я не могу здесь раскрываться, — шепнула она и только сейчас стиснула зубы до скрежета, чтобы не дать выступить слезам.

Губы оттопырились, и глубокие складки прорезались вокруг рта. Когда она убила свое рыдание, то стала такой же красавицей, как всегда, но ужасно было видеть горе в ее глазах.

Уходя, я вспоминала с муками вины радужные нити, спрятанные на моей шее под платьем. Заклинательница была права: ее любовь это связало. Я должна была сорвать нитки с шеи, но не смогла бы вынести потерю Ферейдуна.

Через день после встречи с Нахид Ферейдун снова прислал за мной. Когда я сидела в маленькой комнате и представляла, как мы с Ферейдуном вновь будем вместе, меня трясло от удовольствия. В то время как все тело Нахид отвергало его, мое при мысли о нем открывалось целиком, до последней поры. Как это было непохоже на то, когда я впервые легла под него! Тогда я была рабыней, а он господином. Теперь и он иногда становился моим рабом. Я ждала его в этот вечер, сознавая, куда мы вдвоем двинемся, однако с чудесной неопределенностью в том, как мы доберемся туда. Ферейдун, я знала, никогда не прокладывал борозду одинаково.