Кровь драконов
Шрифт:
Старшие и драконы вернулись в мир. Она была свидетельницей этого чуда. Теперь они заявят свои права на древний город Кельсингру и поселятся в его стенах. Все тайны, которые она пыталась вызнать по древним свиткам и заплесневелым гобеленам, рассыплются в прах. Старшие обретут свой город, а потом прикоснутся к камням памяти – и перед ними откроется их история. Загадки, которые она мечтала разгадать, превратятся в пепел. Она никому не нужна.
С несвойственной ей прытью Элис резко откинула одеяло и встала. Холод моментально заключил ее в цепкие объятия. Она шагнула к роскошным дорожным сундукам с одеждой, которые она бережно паковала перед своим отбытием из
Элис вытащила поношенное тряпье и равнодушно посмотрела на него. Все равно никто на нее смотреть не станет. Она давно решила не беспокоиться о своем внешнем виде. Пусть другие думают о ней что угодно!
Платье Старших, подарок Лефтрина, висело на крючке. Удивительно, но наряд сохранил свои яркие краски и упругую мягкость. Элис захотелось ощутить его тепло, однако она не смогла себя пересилить и примерить платье. Рапскаль все досконально ей объяснил. Она – не Старшая. Она не имеет прав на Кельсингру. Она вообще не имеет никаких прав на то, что когда-либо принадлежало Старшим.
Горечь, обида и смиренное признание реальности, о которой заявил Рапскаль, тугим и жестким комом стояли у нее в горле. Элис сверлила взглядом платье Старших до тех пор, пока его краски не смазались из-за выступивших на глазах слез. Ее печаль сразу же усилилась от воспоминаний о том мужчине, который подарил ей чудесное одеяние. Капитан живого корабля, Лефтрин. Несмотря на различия в статусе, они полюбили друг друга во время трудного плавания по реке. Впервые в ее жизни мужчина восхищался ее умом, уважал ее труды и желал ее тело. Он разжег в ней ответное чувство и познакомил со всем тем, что может существовать между мужчиной и женщиной. Он пробудил в ней желания, о которых она прежде и не подозревала.
А потом он оставил ее – здесь. Одну, в примитивной хижине…
«Прекрати! Прекрати нытье!»
Элис вновь устремила взгляд на платье Старших, заставляя себя вспомнить волшебный момент, когда Лефтрин сделал ей этот подарок. Он преподнес ей бесценный артефакт, фамильную гордость. Он поделился им с Элис без колебаний. И она носила его, как доспех, защищавший ее от холода, ветра и даже одиночества. Она никогда не задумывалась о его исторической ценности. И как она посмела упрекнуть хранителей за то, что они пожелали иметь нечто столь же теплое и надежное, как ее «бесценный артефакт», которым она часто наслаждалась? А Лефтрин? Разве она не винит его в своей судьбе?
«Лицемерка!» – упрекнула себя Элис.
Лефтрин был вынужден вернуться в Кассарик, чтобы закупить для них припасы. Он не бросил ее: она сама решила жить здесь, полагая, что сможет зарегистрировать все то, что увидела в нетронутом городе Старших. Вот что самое важное. Она сделала свой выбор. Лефтрин отнесся к Элис с уважением. А теперь она упрекает его? Он ее любит! Разве этого недостаточно?
Мгновение она балансировала на грани, отделявшей ее от того, чтобы принять странную мысль, возникшую у нее в голове. Мужчина, который ее любит: чего еще женщине нужно? А потом она стиснула зубы, словно готовясь сорвать повязку
Нет. Ей этого недостаточно.
Пора покончить с притворством и с жалким прозябанием. Хватит убеждать себя, что когда (и если) Лефтрин вернется и скажет, что любит ее, все будет хорошо. Что именно в ней он еще найдет свой путь. Когда все постороннее будет отброшено, то какая часть Элис окажется реальной и достойной его любви? Чего стоит женщина, которая цепляется за надежду, что возвращение партнера придаст ее существованию смысл? Так она уподобляется беспомощному паразиту, смысл жизни которого зависит от кого-то другого?
Свитки и наброски, бумага и пергамент аккуратными стопками лежали там, где Элис их оставила. Все ее изыскания и записки ожидали свою хозяйку подле очага. Порыв сжечь их уже прошел. То был момент полного отчаяния прошлой ночью – вязкая черная яма, настолько глубокая, что у нее даже не хватило сил швырнуть бумаги в огонь.
Холодный свет утра показал, что это было ребяческим тщеславием, детской истерикой. «Смотрите, на что вы меня толкнули!» Что ей сделали Рапскаль и другие хранители? Ничего – только заставили увидеть истинную суть. Если бы она испепелила свою работу, то продемонстрировала бы лишь одно. Да, все верно, она хотела просто пристыдить их. По губам Элис пробежала мимолетная дрожь – а потом они сложились в язвительную улыбку. Соблазн не ушел: заставить бы их всех почувствовать такую же боль, какую испытывает она сама. Однако они ничего не почувствуют. Они не поймут, что именно она уничтожила. Кроме того, не надо стучаться в чужую дверь и просить у кого-то из хранителей горящих углей. Нет. Пусть все бумаги будут здесь. Это будет памятник ей – женщине, состоявшей из бумаги, чернил и притворства.
Закутавшись в старую одежку, Элис открыла дверь домика и вышла навстречу сырому дню. Ветер отвешивал ей пощечины. Отвращение и ненависть к собственному прошлому поднялись в ней мощной волной. Раскинувшийся перед ней луг вел к реке – ледяной, серой и непреклонной. Однажды Элис в нее угодила и едва не утонула. Она позволила себе немного помечтать. Все будет быстро. Холодно, неприятно, но мгновенно. Она произнесла вслух слова, которые всю ночь стучали в ее снах: «Пора покончить с этой жизнью». Она подняла голову. Ветер гнал тяжелые тучи по бескрайнему голубому небу.
«Ты готова себя убить? Из-за такого? Из-за того, что Рапскаль сказал тебе то, что ты и без того знала?» Прикосновение Синтары к ее сознанию оказалось весьма насмешливым. Взгляд драконицы был отстраненным и беспристрастным. «Я припоминаю, мои предки и прежде наблюдали, как люди делали такое: преднамеренно решали прервать жизнь, которая и без того коротка… да она просто ничтожна. Вы словно комары, летящие в огонь. Бросаетесь в воду или вешаетесь на мостах. Итак. Река? Ты готова?»
Синтара уже несколько недель не говорила с ней мысленно. Ее бесцеремонное вторжение и любопытство разожгли в Элис гнев. Она обвела взглядом небосклон. Ага, ясно. Крошечный проблеск синевы на фоне далеких туч.
Она ответила вслух, давая выход своему возмущению: в одну секунду отчаяние превратилось в упрямство.
– Я сказала: «Окончить ЭТУ жизнь», а не «МОЮ жизнь»! – Элис заметила, как драконица изгибает крыло и скользит к холмам. Перемена настроения пустила корни, окрепла. – Убить себя? В отчаянии из-за даром потраченных дней и разнообразных самообманов? И что это докажет, кроме того, что в итоге я не избавилась от собственной глупости? Нет. Я не намерена так поступать. Я возьму себя в руки. Я заявляю на жизнь свои права.