Кровь и почва

Секисов Антон

Где-то на слободских пустырях лаяли псы и удивлялись, а чего это псы празднующие им в ответ не лают.

— Веселись, веселись, — командовал Чеклинин, хватая Гортова за голову железной горячей рукой. — Может, в последний раз, — добавлял он угрюмо. И хитро и неуместно подмигивал — подмигивание смотрелось дико, как будто ему подмигивала грузовая машина.

Гортов стоял во тьме, без единого чувства, и видел, как Софья хохочет, как выбились из-под косынки ее волосы. Он смотрел на этих полузверей и думал, что нужно скорей уйти, домой, в келью, а завтра уехать из Слободы навсегда. Или даже сегодня; что нет ни единой причины,

чтобы продлевать слободское существование; что все это выше сил и рвет его изнутри на части; что давно уже не бьется внутри него никакого сердца, а только кровавый узел, запекшийся, старый, оставшийся на месте лопнувшего от чрезмерности пропускаемой жизни сердца.

Гортов наблюдал, как Чеклинин оттолкнул ногой Спицина от Софьи — вроде совсем слабо, но тот полетел, разбросав руки, в сугроб, и вот Чеклинин запустил пальцы в волосы Софьи и стал целовать, невзирая на Гортова, про которого все давно позабыли, и он сам позабыл давно про себя. Но Спицин не стал униматься. Схватил перочинный нож и с рыком бросился на Чеклинина и снова влетел в сугроб. И Гортов видел, как Чеклинин затекает громадных своим, вулканическим языком в рот Софьи и лезет им дальше во внутренности, и в это же время лезет под юбку рукой.

***

Через минуту Гортов уже шел сквозь черноту к бараку, пробираясь на свет фонаря, и Слобода гляделась в него пустыми окнами, как глазницами, и обнимала холодом, и Гортов отдавался ей, бросая тело вперед легко и безжалостно, как чужое. Его настигала Софья. Она неслась, словно преследуя жертву и, наконец, догнала — Гортов не мог удирать в полную силу. Она схватила его за руку и повернула к себе. Они замерли, смотря друг на друга.

— Видел бы ты свою рожу, — сказала Софья и усмехнулась, и смех сразу же, как чуму, разнесло по ее лицу. — Посмотри.

Гортова ослепила вспышка — хохоча, Софья тыкала ему в лицо экраном знакомого телефона, на котором виднелось его же лицо, стершаяся гримаса лица, ничего не выражавшая.

— Это что, мой телефон? — спросил Гортов.

Софья ему не отвечала и улыбалась, крутя телефон в руках. Гортов упрямо глядел на нее, не двигаясь, щурясь от снега.

— Ты так ничего не понял? — спросила Софья. Хотя она все кривлялась, но теперь что-то новое, совершенно серьезное, проступило в ее глазах. Глаза с напряженным интересом впивались в Гортова, чего-то требовали от него. Гортов стоял. Он чувствовал в основном усталость. Он все понимал, но не винил ни в чем ни себя, ни Софью. Ему не жаль было Слободы. Очень хотелось спать под одеялом, и чтоб никто не прикасался к нему.

Сделав два шага к Софье, он взял телефон и бросил в урну. Телефон разбился о перегородку и разлетелся в куст. Софья прикоснулась к Гортову и прошептала утешительные слова, и Гортову от этого стало дурно, невыносимо, и он пошел от нее, отталкивая ее руки и затыкая уши, чтобы не слышать голоса, но Софья бежала следом, распахнутая, и звала, издеваясь: «Любимый!».

По лестнице они поднялись вместе, не разговаривая между собой. У двери Софья обогнала его и вошла первая. Распахнув все двери во всех шкафах, она принялась собирать вещи. Гортов заметил, что первым в сумку попал злой плюшевый лев.

— И куда ты? — спросил Гортов самым скучным своим голосом.

— Домой, — сказала она.

— И что дальше?

— Ничего.

Вещи летели в сумку быстро, нервно.

Гортов

вышел в коридор, побродил от лестницы и обратно в кромешной тьме, зашел в ванную, где он тщательно и подробно умыл холодной водой лицо, и где теперь не было ни одной утки. Ускоряясь, Гортов прошел к соседней двери и постучал в нее. Тишина. Вошел. Соседки-старушки не было — келья была пустой, без вещей, и даже запаха не осталось, и даже обоев на серых стенах. «А, может, и не было ее никогда?», — стал думать Гортов, чувствуя, как кружится голова с глухим и пещерным свистом. Прижимаясь к стенке, он вернулся к себе.

Софья уже набила свой чемодан, оставив Гортову идиотские сердечки на стенах. Уже не понимая, зачем, помимо воли и настроения, он стал срывать их со стен и кидать их под ноги Софье. Софья остановилась и стала глядеть на Гортова. Слезы блестели в его глазах, а сердца стучали об пол, и Гортов физически ощущал, как весь мир вокруг рассыпается. И то, что в последние дни казалось ему уже совершенно невыносимым, он теперь страстно хотел вернуть: «Пусть Софья опять станет прежней — глупой, бессмысленной, пусть сует горячие пироги в рот, пусть будут митинги против абортов, и Северцев, и милый сердцу улыбчивый отец Иларион».

Гортов вдруг обнаружил себя схватившим за плечи Софью, трясущим ее. Софья не сопротивлялась, глядела на Гортова с ненавистью. Он попытался толкнуть ее на кровать, потом отнять сумку — все действия его были безрезультатны. Софья, схватив Гортова за рубашку, оттолкнула его, и он сам упал на кровать, больно ударившись головой о решетку, рубашка на груди разорвалась. В пол провалилась пуговица.

Софья ловко вскинула на плечо чемодан и бросилась в дверь, стуча чемоданом в стены. Гортов долго не мог встать, словно забыв, как это делается, но, справившись с собой и вскочив, он побежал за ней в коридор — быстрей по ступенькам, не видя ног — рано или поздно он в темноте влетит, не разминется с широкой Софьей. Пролет за пролетом он бежал вниз, не отпуская перилла, но вот, когда уже впереди был свет, вдруг Гортов увидел зверскую пасть — лязгнув зубами, Софья вцепилась Гортову в голую грудь и с ревом, с могучим усердием, вырвала кусок кожи с мясом из тела. Гортов упал на ступеньки, обреченно глядя, как теплой струей убывает жизнь. Больше он ничего не видел.

***

Гортов пришел в себя от того, что кто-то дернул его за ногу. На табурете возле кушетки сидел Чеклинин.

— Видео где? В телефоне? — спросил он, рассматривая разбитые на полу часы-сердце.

Гортов покивал с необычайным шейным усилием, пытаясь встать.

— А телефон, значит, у Софьи. А где Софья, ты не знаешь, — разъяснил сам себе Чеклинин.

Гортов помотал головой в подтверждение: мол, не знаю, а вы все верно сказали, товарищ Чеклинин.

— Тогда собирайся.

Привстав сам, он схватил Гортова за ухо и поволок с кушетки. Гортов сразу упал, больно стукнувшись об пол коленками. На ходу, не разгибаясь — Чеклинин пальцев не разжимал — влез в брюки и в сапоги. Спросонья ему было хоть ничего не понятно, но и не больно, не страшно.

— Можно сходить в туалет?

— Только под себя. Или позже, — расслабленно говорил Чеклинин.

Гортов быстро приспособился к его ритму движения, поэтому пальцев на ухе почти чувствовал, тем более что Чеклинин ухо садистски не рвал на себя, хотя и держал крепко.