Кровь и пот
Шрифт:
— Зачем ты об этом? Не надо.
— Да, но надо же им объяснить…
— Они не меньше вашего все понимают.
— Но, Петр Яковлевич… А вы что предлагаете?
— Наша задача сейчас оказать женщинам хоть какую-то помощь. Хотя бы топливо…
— Где мы его возьмем?
С тех пор как белоказаки взорвали шахту Берчогур, в городе не стало угля. Незначительные запасы угля, поставив охрану, взяли под свои контроль военные. Уголь отпускался только для паровозов и в котельную депо. Дьяков прекрасно знал об этом, но все-таки вполголоса предложил
— Ко мне?
— Я насчет джигитов…
Дьяков начеркал что-то на клочке бумаги. Еламан не умел читать, но ему не понравилось, что Дьяков так небрежно накорябал что-то, да и слов на бумажке было подозрительно мало. Решив, что к нему и к его джигитам плохо относятся, он обиделся на комиссара и нехотя взял бумажку.
После напряженного раздумья Дьяков все-таки решил на свою ответственность выдать женщинам уголь. Как ни драгоценно было топливо в эти дни, одна женщина неожиданно отказалась от угля. На удивленный взгляд Дьякова она поторопилась ответить, что ее семья уже несколько лет дружит с одним казахом из ближнего аула. После гибели ее мужа на войне казах каждую зиму стал возить ей дрова. Женщина даже похвалилась, что саксаул и тузген прекрасно горят.
«Интересно! Может, в этом и есть выход из положения? — подумал тут же Дьяков, вспомнив, что не раз видел на улицах казахов с верблюдами, груженными топливом. — Да, да… Обязательно нужно поговорить с Еламаном. Пошлем в окрестные аулы людей… Надо обеспечить дровами хотя бы те семьи, в которых есть дети и больные, а также семьи бойцов. А что, взаимопомощь должна сближать русских и казахов!»
Дьяков с трудом досидел до конца собрания. Он бы и ушел, но видел, как измучены женщины в замасленных телогрейках. И теперь они радовались, что хоть могут рассказать о своих бедах и встретить в ответ сочувствующий взгляд, услышать слова утешения и надежды.
«Хоть бы не упасть!»— испуганно подумал Дьяков, выходя на воздух и незаметно для других держась за локоть Селиванова.
Было уже поздно, темнота давно окутала город. Реденькие, жидкие тучи к ночи сбились в плотные облака, заволокли все небо, и ни единой звезды не мерцало над головой.
— Ты на меня не обиделся? — отдышавшись, спросил Дьяков.
— За что?
— Сам знаешь… Не послушал тебя, дал работницам угля.
— Да нет, знаете. Вот с Мюльгаузеном у нас бывали схватки так схватки!
— Да, этот рубит сплеча. Может, это и хорошо… Но я не умею так, как он, все боюсь обидеть кого-нибудь напрасно. И потому, кажется, становлюсь каким-то мнительным. Однако будь здоров… Пошел в полк.
— Нет, я вас не отпущу. Знаете, зайдемте-ка ко мне!
— Ты что, серьезно приглашаешь?
— Конечно! Чаем вас напою, поесть что-нибудь найдется…
— Ну раз так, тогда пошли! — обрадовался Дьяков.
Сон, наваливавшийся уже на него, вдруг прошел. Дьяков взял
— А я, брат, откровенно признаться, целую вечность в гостях не был. Больше десяти лет. Э, да что там! Я ведь, можно сказать, и не знал никогда, что такое домашний уют!
Дьяков улыбнулся в темноте, и голос его дрогнул от радости. А Селиванов смутился и начал припоминать, что было из съестного у него дома, чем бы угостить Дьякова. Было, правда, немного муки. Стряпней дома он не занимался, вот и осталась мука с давних пор. Еще где-то в кулечке была соль… Кажется, есть еще половина селедки. Гм!..
В нетопленой, промозглой комнате было могильно темно. Шаря перед собой руками, Селиванов вошел первым. Ища спички, он зацепил ногой ведро, отпрянул назад и налетел на скамейку. Дьяков весело захохотал.
— Ну и ну! Вот это называется пригласил в гости!
Рассмеялся и Селиванов. Как слепой, он стал двигаться по комнате мелкими шагами, боясь свалить еще что-нибудь. Нашарив наконец спички, он зажег лампу.
Дьяков огляделся и присел на скамейку.
— Вы, Петр Яковлевич, особенно не рассаживайтесь. В этом доме, знаете ли, нужно сначала руками пошевелить, а потом уже…
— Догадываюсь! — засмеялся Дьяков.
— Так вот, вы затопите печку, а я займусь уборкой.
Посмеиваясь, подшучивая друг над другом, они убрали комнату, затопили печку и вскипятили чай. Закусив кое-как и напившись горячего чая, Дьяков почувствовал, как опять у него отяжелели веки. Ничего ему не хотелось, только бы уснуть, хоть и за столом… Вспомнился вдруг Еламан со своими джигитами — устроились ли как должно? Он не заметил, как придвинул стул и сел рядом Селиванов. Не почувствовал он и долгого сожалеющего взгляда хозяина. Худое тело его согнулось на стуле. Он сидел забывшись, склонив голову на грудь, хоть краем сознания и знал, что пора ему возвращаться в полк.
— Петр Яковлевич, ложитесь-ка в постель, — тронул его за плечо Селиванов.
— Нет, нет… — встрепенулся Дьяков. — Спасибо. Сейчас пойду.
— Поздно уже, куда вам идти?
— Ничего… — прикрывая ладонью рот, Дьяков длинно зевнул и встряхнул отяжелевшей головой. В глаза ему будто песок попал, свет лампы слепил, и Дьяков прикрылся рукой.
— Петр Яковлевич… — Да?
— Наверное, досталось вам в жизни, а? — Гм… Нет ли у тебя курить?
— Вам же нельзя?
— Хотя да… конечно. Который час?
— Начало второго.
— Пойду.
— Проводить вас?
— Что ты, что ты… Зачем? — Дьяков отвернулся и опять зевнул. Потом пошарил воспаленными глазами по комнате. — А где моя…
— Шинель?
— Куда я ее сунул?
— Да вот у меня в руках, одевайтесь.
Дьяков надел шинель, затянул ремень, поправил тяжелую кобуру. Вспомнив вопрос Селиванова, досталось ли ему в жизни, он вдруг усмехнулся и сказал нараспев:
— Знаешь, «…ему судьба готовила век краткий, имя славное, чахотку и Сибирь…». Вот так-то, брат. Ну пока!